Таким образом, я мог бы теперь иметь дворец в Испагани или в Голконде, виллу у подножия Везувия, феодальный замок на Рейне, спокойно, как принц, проедать мою ренту, не заботясь о северном или южном полюсах и не интересуясь тем, что творится в твоей голове, но я не создан для покоя и беспечности; доказательством этому может служить то, что, узнав о твоем видении, я решил все оставить, рискуя впасть в немилость персидского шаха, чтобы приехать сюда и расспросить тебя.
- А также для того, чтоб заняться замужеством вашей дочери!
- Замужество моей дочери это только подробность. Я никогда не видал моей дочери в кристалле, а тебя я видел.
- Меня? Вы видели меня в кристалле? Значит, вы также видите в нем?
- Вот прекрасный вопрос! Разве без этого я поверил бы твоему видению? Кристалл, видишь ли ты, - а под кристаллом я понимаю всякую минералогическую субстанцию, хорошо и отчетливо кристаллизованную, - есть не то, что думает о нем толпа; это таинственное зеркало, которое в известную минуту получило впечатление и отражение великого зрелища. Зрелище это изображает собою превращение в стекловидный вид нашей планеты. Называйте это кристаллизацией, если вам угодно, для меня это безразлично. Кристаллизация, по вашему мнению, есть действие, посредством которого составные части крупинок минерала соединяются после того, как были рассеяны током? Пусть этот ток будет огневой или ледяной, мне это все равно, и я объявляю, что по отношению к примитивным субстанциям вы знаете не больше, чем я. Я допускаю раскаление примитивного мира, но если я соглашусь с тобой в существовании еще действующего очага, то я объявляю, что он пылает в центре бриллианта, который есть стержень планеты.
Кроме того, между этим колоссальным драгоценным камнем и корой из гранитов, служащих ему краями, открываются галереи, гроты, огромнейшие промежутки. Это действие оседания, которое, очевидно, оставило большие пустые пространства, и эти пространства, когда там водворилось спокойствие, наполнились самыми великолепнейшими, самыми драгоценнейшими каменьями. Это там-то рубин, сапфир, изумруд и все эти богатые кристаллизации кремнезема, смешанного с алюминием, то есть просто песок, смешанный с глиной, возвышаются гигантскими колоннами или спускаются со сводов пространными жилами. Это там малейший драгоценный камень превосходит величиною египетские пирамиды, и тот, кто увидит это зрелище, будет самым богатейшим из алмазчиков и самым знаменитейшим из натуралистов. Помимо всего этого, этот кристальный мир я видел в обломке, отколовшемся от сокровища, в восхитительном драгоценном камне, показавшем мне твое лицо рядом с моим, точно так же, как ты видел Лору рядом с тобою в другом драгоценном камне. Это откровение экстранаучного порядка, оно дается не всем, и я хочу им воспользоваться.
Для меня вполне очевидно, что мы оба владеем известным даром ясновидения, данным нам Богом или дьяволом - это все равно - и который нас непреклонно влечет к открытию и завоеванию подземного мира. Твоя греза, более полная и блестящая, чем мои, великолепно подтверждает то, что я предчувствовал, а именно: что дверь волшебного подземелья находится на полюсах, а так как северный полюс наименее недоступный, то к нему-то мы и должны направиться как можно скорее…
- Позвольте мне хоть передохнуть, дядюшка! - вскричал я, выходя из терпения и из границ вежливости. - Или вы смеетесь надо мною, или вы примешиваете к некоторым очень несовершенным ученым понятиям детские химеры больного мозга.
Назиас не вспылил, как я того ожидал. Его убеждение было так искрение, что он удовольствовался лишь тем, что рассмеялся над моим недоверием.
- Надо, однако, с этим покончить, - сказал он. - Я должен констатировать факт: или ты видишь в кристалле, или ты не видишь; или твое чутье идеального существует, несмотря на глупости твоего материалистического образования, или эти глупости угасили его в тебе по твоей же вине. В этом последнем случае я предоставляю тебя твоей жалкой судьбе. Приготовься же выдержать решительное испытание.
- Дядюшка, - ответил я с твердостью, - нет необходимости в испытании. Я не вижу, и я никогда не видел в кристалле. Мне снилось, что я вижу в нем то, что рисовало мне мое воображение. Это просто была болезнь, которая теперь прошла, я это чувствую с той минуты, как вы хотите показать мне очевидность этих лживых призраков. Благодарю вас за урок, который вы пожелали мне дать, и клянусь вам, что он послужит мне на пользу. Позвольте мне вернуться к моей работе и никогда больше не возобновлять разговора, который для меня слишком тяжел.
- Ты не укроешься от моих исследований! - воскликнул Назиас, глядя с иронией на мою попытку отворить дверь, которую он предусмотрительно запер на ключ так, что я этого и не заметил. - Я не привык к неудачам, и я приехал из глубины Персии не для того, чтоб уехать, ничего не узнав. Не пытайся освободиться от моих исследований, это совершенно бесполезно.
- Чего же вы требуете и какую тайну хотите вырвать у меня?
- Я требую очень простую вещь, а именно, чтобы ты взглянул на предмет, хранящийся в этой маленькой шкатулке.
Тогда он отпер маленьким ключиком, хранившимся у него на шее, бронзовый ящичек, на который я уже обратил внимание, и поднес к моим глазам бриллиант такой чистоты, такой ясности, такой необыкновенной величины, что я не мог выдержать его блеска. Мне показалось, что восходящее солнце заглянуло в комнату через окно и сконцентрировалось в этом бриллианте со всей силой своего утреннего сияния. Я закрыл глаза, но это было бесполезно. Красное пламя наполнило мои веки, ощущение невыносимого жара проникало до самого моего мозга. Я упал, как пораженный молнией, и я не знаю, потерял ли я сознание или видел в лучах этого сверкающего драгоценного камня нечто такое, в чем я мог отдать себе отчет…
В этом месте моих воспоминаний есть большой пропуск. Только после этого таинственного происшествия могу я объяснить влияние, произведенное на меня Назиасом. Нужно думать, что я не делал более возражений его странной утопии, и его геологические фантазии казались мне, без сомнения, истинами высшего порядка, которые я не дерзал оспаривать. Решившись следовать за ним на границы света, я добился от него лишь того, что он воспрепятствует дядюшке Тунгстениусу распоряжаться рукой Лоры до нашего возвращения, и со своей стороны дал ему слово не поверять никому, даже в минуту прощания, даже письмами цель гигантского путешествия, которое мы собирались предпринять.
Вот что произошло между мною и моим дядюшкой Назиасом, как я, по крайней мере, предполагаю; так как повторяю, что для меня смутно все происшедшее в день, следовавший за сценой, которую я только что передал, и до дня нашего отъезда. Мне кажется, что я припоминаю, что весь этот день я провел лежа на кровати, разбитый усталостью, что на следующий день на рассвете Назиас разбудил меня, приложил мне ко лбу какой-то невидимый амулет, в одну минуту вернувший мне силы, и мы покинули город, не предупредив никого, не унося с собой пожелания и благословения семьи и, что, наконец, мы быстро достигли порта Киля, где нас ожидал корабль, принадлежавший моему дядюшке, вполне готовый к путешествию по полярным морям.
III
Я не буду распространяться о переезде через Атлантический океан. Я имею все основания думать, что оно совершилось счастливо и быстро; но ничего не могло отвлечь меня от моего упорного намерения, сконцентрированного, так сказать, на одной мысли нравиться Назиасу и заслужить руку его дочери.
Что же касается кристаллизированного мира, то я думал о нем очень мало по моему собственному побуждению. Мой ум, парализованный в области мышления, не делал ни малейшей попытки к возражению против уверенности, какую развивал передо мной дядюшка со странной энергией и все возрастающим энтузиазмом. Его пылкие предположения занимали меня, как волшебные сказки, до такой степени, что я не всегда мог отличить результаты его воображения от действительности, которая уже возникла вокруг меня, а между тем разговоры по этому поводу всегда возбуждали во мне какую-то странную умственную и физическую усталость, и я всегда утомлялся, лежа на своей кровати в каюте, пробуждаясь от глубокого сна, продолжительность которого я не мог определить и не мог воспроизвесть его мимолетных снов. Я мог бы подозревать, что мой дядюшка подмешивает к моему питью какое-нибудь таинственное снадобье, которое повергает мою волю и мой разум в абсолютное подчинение ему, но у меня не было даже энергии для подозрения. Состояние детского доверия и подчинения, в котором я находился, имело свою прелесть, и я не желал освободиться от него. В общем я, подобно остальному экипажу и его начальнику, был полон здоровья, храбрости и надежды.
Вот все, что я могу сказать о себе до той минуты, когда мои воспоминания делаются определенными, а эта минута наступила, когда наш брик перешел за колонны Северного Геркулеса, расположенные, как всякий знает, при входе в Смитов пролив между мысами Изабелла и Александрия.
Несмотря на постоянные и упорные бури в этой местности и в это время года, никакая серьезная опасность не задержала хода нашего корабля и ничто не нарушило нашего приятного уединения. Только при виде суровых берегов, возвышавшихся с обеих сторон пролива, усеянных ледяными горами, более острыми и угрожающими, чем все те, которые мы уже привыкли встречать на пути, мое сердце сжалось, и лица самых неустрашимых матросов приняли выражение мрачного средоточия, как будто мы въезжали в страну смерти.
Только один Назиас выказывал удивительную веселость. Он потирал себе руки, он улыбался страшным горам, как старинным, давно ожидаемым друзьям, и если б важность его роли начальника экспедиции позволяла ему, то он, несмотря на страшнейшую качку, готов был бы, кажется, танцевать на палубе.