Я знал немало говоривших по-английски немцев в Дар-эс-Саламе, поэтому сразу узнал этот акцент, а в то время при виде любого человека, в котором было хоть что-то немецкое, в голове начинали звонить тревожные колокольчики. Более того, по словам командира эскадрильи, место это секретное, а меня торжественно встречает комитет из пятидесяти орущих детей во главе с бородатым великаном, выглядевшим, как пророк Исайя, и говорившим, как Гитлер. Неужели я что-то перепутал?
- Не думал я, что кому-то известно это место, - сказал я бородатому.
Тот улыбнулся.
- Мы сами убрали кукурузу и помогли раскатать полосу, - сказал он. - Это наше поле.
- Но кто вы? И кто эти дети? - спросил я.
- Мы - еврейские беженцы, - сказал он. - Все дети - сироты. Это наш дом.
У него были невероятно яркие глаза. Черный зрачок казался крупнее, чернее и ярче, чем у других людей, а радужная оболочка вокруг зрачков была пронзительно голубой.
Дети пришли в восторг при виде настоящего самолета-истребителя, они навалились на него и стали крутить руль высоты на хвосте.
- Нельзя! - закричал я. - Не трогайте самолет! Отойдите, пожалуйста! Еще сломаете что-нибудь!
Человек что-то резко сказал детям по-немецки, и они отскочили от самолета.
- Беженцы откуда? - спросил я. - И как вы сюда попали?
- Хотите чашечку кофе? - предложил он. - Пойдемте в мою хижину. - И подозвав трех мальчиков постарше, велел им охранять "Харрикейн". - Ваш самолет в надежных руках, - заверил меня он.
Я вошел следом за ним в маленькую деревянную хижину, стоявшую среди фиговых деревьев. Внутри была темноволосая молодая женщина, и бородач сказал ей что-то по-немецки, но не представил меня ей. Женщина набрала в кастрюльку воды из ведра, зажгла примус и поставила воду для кофе. А мы с хозяином сели на табуреты у простого стола. На столе лежала буханка хлеба, судя по всему, домашней выпечки, и нож.
- Вы удивились, увидев нас тут, - сказал бородач.
- Да, - сказал я. - Я не ожидал здесь кого-нибудь встретить.
- Нас много по всей стране, - сказал бородач.
- Простите, - сказал я, - но я не понимаю. Кто это - мы?
- Еврейские беженцы.
Я в самом деле не понимал, о чем он говорил. Последние два года я прожил в Восточной Африке, а в те времена Британские колонии были оторваны от жизни и варились в собственном соку. Местная газета, которую мы читали за неимением ничего другого, даже не упоминала о гонениях на евреев, устроенных Гитлером в 1938 и 1939 годах. Я понятия не имел о величайших в мировой истории массовых убийствах, которые сейчас совершались в Германии.
- Это ваша земля? - спросил я у него.
- Нет пока, - сказал он.
- Вы хотите сказать, что надеетесь купить ее?
Он поднял на меня глаза и на какое-то время замолчал. Потом сказал:
- Земля эта сейчас принадлежит одному палестинскому землевладельцу, но он нам разрешил тут жить. Еще он позволил обрабатывать некоторые поля, чтобы мы сами могли выращивать для себя еду.
- И куда вы отправитесь потом? - не унимался я. - Вы и ваши сироты?
- Никуда, - усмехнулся он в бороду. - Мы останемся здесь.
- Значит, вы станете палестинцами, - сказал я. - Или, быть может, уже стали.
Он опять усмехнулся, наверное, посмеиваясь над простодушием моего вопроса.
- Нет, - ответил он, - не думаю, что мы станем палестинцами.
- А что же тогда вы будете делать?
- Вы - молодой человек, который летает на аэропланах, - сказал он, - и вряд ли сможете понять наши трудности.
- Какие трудности? - спросил я.
Молодая женщина поставила на стол две кружки кофе и банку сгущенного молока с двумя дырочками сверху. Бородач накапал мне немного молока из банки и размешал единственной ложкой. Потом накапал себе и отхлебнул из чашки.
- У вас есть страна, в которой вы можете жить, и она называется Англией. Следовательно, у вас нет трудностей.
- Нет трудностей! - возмутился я. - Англия сражается не на жизнь, а на смерть совсем одна практически против всей остальной Европы! Мы воюем даже с вишистами, вот почему мы сейчас в Палестине! Чего-чего, а трудностей нам хватает!
Я немного разозлился. Меня возмутило, что этот человек сидит в своей фиговой роще и заявляет, что у меня нет трудностей, когда в меня стреляют каждый Божий день.
- У меня самого хватает трудностей, - сказал я, - к примеру, как бы остаться в живых.
- Это совсем маленькая проблема, - заявил бородач. - Наша гораздо больше.
Я онемел от изумления. Похоже, его ничуть не трогала война, в которой мы сражались. Его волновало лишь то, что он называл "своей проблемой", и я никак не мог понять, в чем же она состоит.
- Вам все равно, победим мы Гитлера или нет? - спросил я.
- Конечно, не все равно. Победа над Гитлером имеет огромное значение. Но это лишь вопрос месяцев или лет. С точки зрения истории, это очень короткая война. Кроме того, это война Англии. Не моя. Моя война идет еще со времен Христа.
- Я вас совсем не понимаю, - сказал я. Я начинал думать, что он сумасшедший. Похоже, он ведет какую-то свою войну, и она отличается от нашей.
Я до сих пор вижу ту хижину и бородатого человека с ясными пронзительными глазами, говорящего загадками.
- Нам нужна родина, - говорил он. - Нам нужна своя собственная страна. Даже у зулусов есть страна. А у нас ничего.
- Вы хотите сказать, что у евреев нет страны?
- Совершенно верно, - сказал он. - Пора и нам найти свое место.
- Господи, но каким же образом вы раздобудете себе страну? - недоумевал я. - Все страны заняты. В Норвегии живут норвежцы, в Никарагуа живут никарагуанцы. И везде так.
- Посмотрим, - сказал бородач, прихлебывая кофе. Темноволосая женщина мыла посуду в тазике на другом маленьком столике, стоя к нам спиной.
- Вы могли бы поселиться в Германии, - расщедрился я. - Когда мы победим Гитлера, может быть, Англия отдаст вам Германию.
- Нам не нужна Германия, - сказал бородач.
- Какая же страна вам нужна? - спросил я, демонстрируя еще большее невежество.
- Если вы очень сильно захотите, - сказал он, - и если что-то вам очень-очень нужно, вы обязательно это получите. - Он встал и похлопал меня по спине. - Вам еще многое надо узнать, - сказал он. - Но вы - хороший мальчик. Вы сражаетесь за свободу. Как и я.
Он проводил меня из хижины и потом по рощице фиговых деревьев, усыпанной маленькими незрелыми плодами. Дети по-прежнему крутились вокруг моего "Харрикейна", глядя на него восхищёнными глазами. В Каире я купил новый фотоаппарат "Цейсе" взамен пропавшего в Греции, и я остановился и наскоро сфотографировал некоторых детей возле самолета. Бородач осторожно протискивался сквозь толпу ребятни и, проходя мимо, ласково гладил их по головам и улыбался. На прощание он пожал мне руку и сказал:
- Не считайте нас неблагодарными. Вы занимаетесь благородным делом. Желаю вам удачи.
- Вам тоже, - сказал я, сел в кабину и завел двигатель.
Вернувшись в Хайфу, я доложил, что летная полоса выглядит вполне пригодной и что там много детей, с которыми смогут играть пилоты, если, конечно, мы когда-нибудь туда переберемся.
Три дня спустя Ю-88 всерьез взялись за Хайфу и бомбили ее почти без перерывов, поэтому мы переправили свои "Харрикейны" на кукурузное поле, и нам поставили большую палатку среди фиговых деревьев. Мы провели там всего несколько дней и чудесно поладили с детьми, но высокий бородач, увидев, что нас так много, замкнулся и держался обособленно. Он больше не откровенничал со мной, как при первой встрече, да и с остальными почти не разговаривал.
Крошечное поселение еврейских сирот называлось Ра-мат-Давид. Так записано у меня в бортжурнале. Есть там что-то сегодня или нет, я не знаю. Единственное похожее название, которое я отыскал у себя в атласе, это - Рамат-Довид, но это в другом месте. Много южнее.
ДОМОЙ
Я провел в Хайфе ровно четыре недели и летал по весьма напряженному графику (согласно моему бортжурналу, 15 июня я совершил пять вылетов и пробыл в воздухе в общей сложности восемь часов и десять минут), когда вдруг у меня начались страшные головные боли. Боль сжимала голову только во время полета и во время воздушного боя с врагом. Она наваливалась на меня на крутых виражах и при резкой смене направления, то есть когда тело подвергалось сильнейшей гравитационной нагрузке. Боль словно пронзала меня ножом. Несколько раз я от боли ненадолго терял сознание.
Я доложил об этом врачу эскадрильи. Он ознакомился с моей медицинской картой и мрачно покачал головой. Мое состояние, сказал он, вне всяких сомнений, является результатом тяжелых ранений головы, которые я получил, когда мой "Гладиатор" упал в Западной пустыне, и теперь мне ни в коем случае нельзя летать на истребителе. По его словам, если я его не послушаю, я могу потерять сознание в воздухе и тогда погибну сам и погублю самолет.
- И что теперь? - спросил я у врача.
- Вас спишут по инвалидности и отправят домой в Англию, - ответил он. - Мы больше не сможем использовать вас здесь.
Хайфа, Палестина
28 июня 1941 года
Дорогая мама!
Последнее время мы очень много летаем - наверное, ты слышала об этом по радио. Иногда я нахожусь в воздухе целых семь часов в день, а это для истребителя очень много. Во всяком случае, моей голове это оказалось не под силу, и вот уже три дня, как меня отстранили от полетов.
Мне, наверное, придется пройти еще одну медицинскую комиссию, и уже она решит, можно мне летать или нет. Они могут даже отправить меня в Англию, что, в общем-то, неплохо, правда?