И снова письмо: с той поры, как я его воскресил, дедушка прихварывает, и ему приходится варить пищу пожирнее. И еще - что я вообще сделал его калекой, так как, восстав из мертвых, он уже не он и вообще никуда не годится и все знай твердит: "Я свое дело, сделал, а теперь наново помирать придется! Уж этого я ему не прощу, он мне за это заплатит, не то я до верховного суда дойду. Так обидеть бедного человека! Да за это, полагается наказание, как за убийство!"
И все в том же духе. Хуже всего, что у меня тогда не был уплачен очередной взнос за страховку машины, а страхкасса - поручительская. Что ж теперь будет? Мне самому придется за все платить, как вы думаете?
Черт
(пер. И. Ивановой)
Начиналось третье действие оперы Дворжака "Черт и Кача". Огни в зале притушили, и шум утих, словно завернули кран. Дирижер постучал палочкой и поднял ее. Пани Малая в первом ряду кресел убрала кулечек с конфетами, а пани Гроссманова вздохнула:
- Я обожаю это вступление.
Пан Колман в седьмом ряду закрыл глаза, готовясь насладиться, как он говорил, "своим Дворжаком".
Полились звуки грациозной увертюры. Тут занавес с правой стороны шевельнулся, и на сцену проскользнуло какое-то маленькое существо; очутившись перед темной пропастью зала, оно в изумлении замерло и тревожно оглянулось в поисках пути к бегству. Но в этот миг его настигли звонкие коготки вступительной польки, и существо задвигало в такт ручками и затопало ногами.
Ростом оно было не выше восьмилетнего ребенка, но грудь его была волосата, все туловище ниже талии тоже покрывала косматая темно-рыжая шерсть; мордочка у него была козья, остренькая, и сквозь курчавые волосы на голове пробивались рожки; существо звонко притопывало копытцами своих козьих ножек. Публика начала тихонько смеяться. Созданьице на рампе в смятении сделало было шаг назад, однако наткнулось на занавес и испуганно оглянулось, но копытца его сами по себе отбивали дробь и кружились в ритме музыки. Казалось, существо на сцене наконец-то преодолело робость: радостно разинув рот, облизнулось длинным розовым язычком и все отдалось танцу - оно подпрыгивало, приседало и с воодушевлением топотало. Ручки его тоже двигались в танце - они взлетали над головой и весело щелкали пальцами, а тонкий, упругий хвост махал из стороны в сторону мерно в такт, как метроном. В этом танце не было большого искусства - по правде говоря, это были просто какие-то скачки, прыжки и топтанье, но все вместе выражало беспредельную радость жизни и движения, это было так же естественно и прелестно, как игры козленка или погоня щенка за собственным хвостом.
Публика размягченно улыбалась и ерзала от удовольствия. Дирижер обеспокоился, почувствовав за спиной какое-то волнение, энергичнее замахал палочкой и строго взглянул в сторону шумовых инструментов - что это там сегодня за странный стук и топот? Но встретил лишь настороженно-преданный взгляд барабанщика с колотушкой в руке, готового к своему вступлению. Оркестр играл старательно и добросовестно, не поднимая глаз от пюпитров, на сцену никто и не глядел.
Там-та-та та-та-там.
"Черт возьми, что-то сегодня не в порядке", - подумал капельмейстер и широкими взмахами погнал оркестр в "форте". Почему в зале смеются? Наверное, что-то случилось. Чтобы отвлечь внимание публики, дирижер повел увертюру все громче, все быстрее.
Созданьице на сцене только обрадовалось этому: оно топало, тряслось, сучило ножками, подскакивало, вскидывало голову и все быстрей мотало хвостом.
…Там-та-та там-там та-та.
Пани Малая, сцепив пальцы на животе, сияла блаженно и растроганно. Она уже слушала однажды "Черта и Качу", четырнадцать лет тому назад, но тогда ничего такого не устраивали.
"Я не сторонница нынешних режиссерских выкрутасов, - подумала она, - однако это мне, пожалуй, нравится". Ей захотелось поделиться с пани Гроссмановой, но та, благоговейно уставившись на сцену, лишь покачивала головой. Пани Гроссманова была страстная меломанка.
Пан Колман в седьмом ряду сидел мрачный. "Еще никто не позволял себе ничего подобного, это попросту неуместно. Чего только не выделывают нынешние режиссеры с Дворжаком - уму непостижимо, это переходит уже всякие границы, - возмущался пан Колман. - И в таком бешеном темпе увертюру тоже никогда не играли. Просто неуважение к Дворжаку, - рассерженно заключил он и решил: - Непременно напишу в газету. И озаглавлю: "Руки прочь от нашего Дворжака!" - или как-нибудь в этом духе".
Но вот замерли последние звуки увертюры. Дирижер перевел дух и вытер платком вспотевшее лицо. (Что приключилось сегодня с публикой?) Занавес вздрогнул и пополз вверх. Танцующая фигурка смятенно оглянулась и, сдавленно мекнув, скрылась за кулисой, не успел занавес подняться. Пани Малая из первого ряда захлопала, но пан Колман из седьмого сердито зашипел, в результате чего публика смутилась, и редкие хлопки потерянно замолкли. Нервные движения лопаток дирижера выражали явное возмущение.
"Наверно, не надо было хлопать при поднятом занавесе", - подумала пани Малая и, чтобы замять неловкость, зашептала пани Гроссмановой:
- Неправда ли, это было очень мило?
- Великолепно! - выдохнула пани Гроссманова, и пани Малая с облегчением достала из пакетика конфету. "Никто и не заметил, что я аплодировала".
Успокоился и пан Колман. Больше уже ничто не нарушало достойного течения спектакля. "Непременно напишу дирекции театра, чтоб убрали подобные безобразия", - сказал себе пан Колман, но тут же позабыл об этом.
- Странная была нынче публика, - ворчал дирижер после спектакля, - хотел бы я знать, чему все смеялись?
- Сегодня же понедельник, - ответила ему первая скрипка, - а по понедельникам всегда бывает самая ужасная публика.
Вот и все.
Паштет
(пер. И. Ивановой)
"Что же мне купить сегодня на ужин…- задумался пан Михл, - опять что-нибудь копченое… От копченого бывает подагра… А если сыр и бананы? Нет, сыр я покупал вчера. Однообразная пища тоже вредна. А сыр ощущаешь в желудке до самого утра. Боже мой, как это глупо, что человеку надо есть".
- Вы уже выбрали? - прервал его размышления продавец, заворачивая в бумагу розовые ломтики ветчины.
Пан Михл вздрогнул и сделал судорожный глоток. Да, конечно, надо что-то выбрать.
- Дайте мне, пожалуй… паштет, - выпалил он, и во рту у него набежала слюна. Паштет, конечно, вот что ему нужно. - Паштет! - решительно повторил он.
- Паштетик, извольте, - защебетал продавец, - какой прикажете - пражский, с трюфелями, печеночный, гусиный или страсбургский?
- Страсбургский, - без колебаний выбрал пан Михл.
- И огурчики?
- Да… и огурчики, - снисходительно согласился пан Михл. - И булку. - Он энергично оглядел магазин, словно выискивая, что еще взять.
- Чего еще изволите? - застыл в настороженном выжидании продавец.
Пан Михл чуть дернул головой, как бы говоря: нет, к сожалению, больше мне взять у вас нечего, не беспокойтесь.
- Ничего, - сказал он вслух. - Сколько я вам должен?
Цена, названная продавцом за красную консервную банку, слегка испугала его.
"Господи, ну и дороговизна, - сокрушался он по дороге домой, - видно, паштет настоящий страсбургский. А ведь я, честное слово, в жизни его не пробовал, но какие безбожные деньги они за него берут! Что поделаешь, иногда ведь хочется паштетика. И не обязательно съедать его весь сразу, - утешал себя пан Михл. - К тому же паштет - тяжелая пища. Оставлю себе и на завтра".
- Ты еще не знаешь, Эман, - интригующе воскликнул пан Михл, отпирая дверь, - что я нынче несу на ужин!
Кот Эман взмахнул хвостом и замяукал.
- Ах ты, негодник, - проговорил пан Михл, - ты тоже не прочь отведать страсбургского паштетика, а? Нет, друг мой, не выйдет. Паштет - дорогая жратва, дружок, я сам его сроду не пробовал. Страсбургский паштет, это, любезный мой, только для гурманов, но, чтоб ты не обижался, дам тебе понюхать.
Пан Михл достал тарелку и не без труда открыл коробку с паштетом, затем взял вечернюю газету и с каким-то торжественным чувством сел ужинать. Kот Эман, как обычно, вспрыгнул на стол, аккуратно подобрал хвост и в нетерпеливом предвкушении вонзал в скатерть коготки передних лап.
- Понюхать тебе дам, - повторил пан Михл, поддев на вилку маленький кусочек паштета. - Чтоб ты знал, как он пахнет. На́.
Эман прижал усы и осторожно, недоверчиво принюхался.
- Что? Не нравится? - раздраженно воскликнул пан Михл. - Такой дорогой паштет, ах ты, олух!
Кот оскалил зубы и, наморщив нос, продолжал обнюхивать паштет.
Пан Михл немного встревожился и сам понюхал паштет.
- Хорошо пахнет, Эман. Ты только принюхайся! Великолепный аромат, чудак.
Эман переступил с лапки на лапку и вонзил когти в скатерть.
- Хочешь кусочек? - спросил пан Михл.
Кот беспокойно дернул хвостом и хрипло мяукнул.
- Что? Что такое? - воскликнул пан Михл. - Ты хочешь сказать, что паштет несвежий?
Он принюхался, но ничего не почувствовал. "Черт его знает, у кота нюх-то получше. А в паштетах бывает, как его, этот… ботулин. Ужасный яд, господи. Без запаха и без всякого вкуса, а человек отравляется". У пана Михла что-то противно сжалось где-то под сердцем. Слава богу, что я еще не взял его в рот. Наверное, кот определил по запаху или инстинктом, что в этом паштете что-то неладно. Лучше я не стану его есть, но уж коли заплачены такие деньги…