Наконец ему удалось с них слезть. "Кто придумал мою жизнь?" Позади него была пустая голая степь, впереди - эта старуха. Остановилась у деревянного большого распятия при дороге, перекрестилась, потом тяжело опустилась на колени и стала биться головой о жесткую землю. Билась, билась, пока у Якова голова не заболела. Степь темнела, жилья вблизи не было никакого. Страшно было, что скоро падет туман, и как бы не разбушевался ветер. Он выпряг лошадь, высвободил из деревянного хомута и собрал поводья. Подвел лошадь к козлам, на них взобрался и оттуда сел на нее. Снова слез. Мешок с инструментом, связку книг и свертки сложил на покосившихся козлах, намотал на себя поводья и снова влез на лошадь. Мешок закинул за плечо, левой рукой придерживал остальные вещи у лошади на спине, а в правой держал поводья. Лошадь рванула в галоп. И, к удивлению Якова, не упала.
Они обогнули старуху, распростертую перед крестом. Верхом он чувствовал себя неуверенно, по-дурацки, но делать нечего. Кляча перешла на рысцу, потом на унылый шаг. И стала как вкопанная. Яков призывал на ее голову вечное проклятие, и в конце концов она ожила и снова потащилась вперед. Когда они продвигались, мастер, который никогда еще не сидел на лошади, - почему, интересно, но у него никогда не было лошади, начнем с этого, - мечтал об удаче, достатке, богатстве. Вот у него приличный дом, свое выгодное дело - может, даже какая-то фабрика, - верная жена, темноволосая, милая, и трое здоровеньких деток, благослови их Б-г. Но когда движение прекращалось, он поминал недобрым словом своего тестя, бил клячу кулаком и предвидел свое несчастное будущее. Яков умолял эту тварь поторопиться - стемнело, дул острый степной ветер, - но, избавившись от телеги, она изучала мир. То остановится попастись, громко вырывая траву стертыми своими зубами, то прогуляется с одной стороны дороги на другую. А то вдруг вообще повернет и слегка прорысит обратно. Яков в бешенстве грозил ей хлыстом, но они знали же оба, что нет у него теперь никакого хлыста. Отчаявшись, он лягнул ее пятками. Кляча вздыбилась, и на несколько опасных минут Яков себя почувствовал как на лодке в бурном море. Еле выжив, он больше не стал лягаться. Подумал было, не выбросить ли свои пожитки - вдруг это ускорит дело? - но не решился.
- Несчастье моей жизни, сволочная ты лошадь. Опомнись, не то тебе худо будет.
Но ни к чему это не вело.
А тьма была уже хоть глаз выколи. Выл ветер. Степь стала черным морем, полным чужих голосов. Никто здесь не говорил на идише, и, возможно ощутив эту странность, лошадь тронула рысью и скоро пустилась чуть не бегом. Мастер - сейчас-то он был несуеверен, но был суеверен в детстве - вспоминал Лилит, Царицу Злых Духов, и Рыбу-ведьму, которая может защекотать путника до смерти и оказать ему разные прочие услуги. Призраки, как дым, поднимались над Украиной. То и дело он чувствовал, что вот, кто-то у него за спиной, но не оглядывался. Потом, как желтый цветок распускается, встала луна и озарила пустую степь, всю, до темной дали. И засияла даль. Долгая будет ночь, думал мастер. Они галопом пробежали деревню, церковь с высоким шпилем, желтую от луны, низкие соломенные хаты, ни огонька нигде. Он чуял дым костра, но костра нигде не видел. Яков подумал было, не спешиться ли, постучаться в чужую дверь, попроситься на ночлег. Но он чувствовал, что, стоит ему спешиться, больше ему на этой лошади не сидеть. И вдруг еще отберут у него последние рублики. Так что он никуда не слез, и кое-как они продвигались Небо густо усеяли звезды, холодный ветер дул в лицо. Вдруг мастер на минутку заснул и проснулся в холодном поту. Он решил, что пропал невозвратно, но вот, к его изумлению, вдалеке поднялась просторная гора, сияющая в тусклом лунном свете, и по ней рассыпаны горстки огней, а внизу по широкой темной воде скользило отражение выплывающей из-за тучки луны. Кляча встала как вкопанная, и еще бесконечный час ушел у них на последние полверсты до реки.
3
Был промозглый холод, но ветер возле Днепра улегся. Парома не было, лодочник сказал: "Закрыто. Поздно. Кончили". Он махал руками, будто говорит с иностранцем, хотя Яков обратился к нему по-русски. Паром уже не ходил, и от этого мастеру еще больше захотелось перебраться на тот берег. Нанять койку на постоялом дворе, встать пораньше, пойти искать работу.
- Рупь давай - переправлю, - сказал лодочник.
- Дорого, - сказал Яков, хоть устал до смерти. - А в какую сторону мост?
- Верст шесть, а то восемь будет. Путь не близкий.
- Рубль, - простонал мастер. - У кого же такие деньги?
- Дело хозяйское. Грести через реку неспокойную, да в полной тьме, - тоже не такое-то удовольствие. Глядишь, оба с тобой потонем.
- А что мне с лошадью делать? - спросил мастер скорей сам у себя.
- А это уж не моя забота. - Лодочник, могучий, с косматой поседелой бородой, смачно высморкался на землю, освободив сперва одну ноздрю, потом другую. Правый глаз у него был в кровавых прожилках. - Слышь, друг, и чего ты без толку маешься? Ну скажем, я бы переволок ее, хоть я не могу, так она ж у тебя сразу и сдохнет. Долго смотреть но надо, видно - доходит она. Смотри-ка, дрожит. Дышит, как бык недорезанный.
- Я думал, продам ее в Киеве.
- Какой дурак у тебя купит этот мешок костей?
- Я думал, может, живодер, мало ли кто - шкуру хотя бы.
- Нет. И драч не возьмет. Лошадь твоя так и так, почитай, дохлая, - сказал лодочник. - Но если ума у тебя хватит, можешь рупь свой сберечь. Беру ее у тебя за переправу. Мне хлопоты одни, может, и выручу за этот скелет если только полтинник, да ладно уж, так и быть, вижу я, ты не здешний.
Мне с ней была одна морока, подумал мастер.
Он шагнул в лодку со своим инструментом в мешке, связкой книг и другими свертками. Лодочник отвязал лодку, окунул в воду оба весла, и они отчалили.
Кляча, привязанная к забору, смотрела на них с берега в лунном свете.
На старого еврея она похожа, подумал мастер.
Лошадь заржала и, убедившись, что это без толку, громко выпустила газы.
- Не пойму что-то, говор-то у тебя какой? - сказал лодочник, налегая на весла. - Русский, а вот из какой губернии?
- Я жил в Латвии, еще кое-где, - бормотнул мастер.
- Сперва я подумал было, ты поляк паршивый. Пан хоцет, пани хоцет. - Лодочник засмеялся. Потом фыркнул. - Или, может, еврей, мать их ети. Да-а, одет-то ты по-русски, но больше на немца смахиваешь, дьявол их всех возьми, кроме тебя и твоих, ясное дело.
- Латыш, - сказал Яков.
- Как-никак, а спаси нас всех, Господи, от евреев поганых, - рассуждал лодочник, взмахивая веслами, - от этих носатых, рябых, кровососов, паразитов. Они бы и свет дневной у нас отняли, им только дай волю. Отравляют небо и землю вонью своей, духом своим чесночным, вся Россия-матушка погибла чтобы от хворей, какие они на нас насылают, да тому не бывать. Жид - это дьявол, установленный факт; если только подстережешь его, как он сапог свой вонючий сымает, так и увидишь: копыто у него там раздвоенное, ей-богу. Уж я знаю, своими глазами видел. Господь мне свидетель. Он думал, никто на него не смотрит, а я и увидел, вот те крест.
Он глянул на Якова своим налитым кровью глазом. Нога у мастера зачесалась, но он не шелохнулся.
Пусть себе говорит, думал он, но его трясло.
- День за днем они гадят на наше отечество, - бубнил дальше лодочник, - спасенья нет от них никакого - единственно, уничтожить. Я не про то, что убить, скажем, еврея там и сям, садануть, скажем, кулаком по башке, - нет, всех надо уничтожить. И старались уж было, ан все не так-то, как следует. Я что говорю: скликать всех мужиков наших, скопом, и чтобы с ружьями, кольями, дубинами, вилами - все, чем можно убить еврея, - и как зазвонят в церквах колокола, сразу - в жидовский квартал, а это сразу по вони распознаешь, и найти их, где ни попрятались - на чердаках, в погребах, норах крысиных, - и размозжить им мозги, кишки вьшустить, отстрелить носы их сопливые, не глядя, стар ли, млад, им ведь только потачку дай, они расплодятся, как крысы, и все тогда сызнова начинать. И как перебьем все сучье племя, по всей России-матушке, по всем губерниям, отовсюду их выкурим - хотя сколько их на одном Подоле пристроилось, - трупы сложим да бензином и обольем, и костры будем жечь, чтобы людям по всему миру смотреть приятно. А потом вонючий пепел развеем и поделим рубли, и камни, и серебро, и меха - словом, все, что они награбили, или же бедным отдадим, ведь ихнее все это по праву. Вот помяни мое слово - недолго ждать, мы сделаем все, как я говорю, потому Господь наш, которого они распяли, справедливой мести желает.
Он бросил одно весло и перекрестился.
Яков чуть было не последовал его примеру. Мешок с филактериями, всплеснув, упал в Днепр и свинцом пошел ко дну.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1