- Продолжайте, Марфа Владимировна, раскажите теперь о том, что произошло в конце марта, за несколько всего недель до еврейской Пасхи. И говорите помедленней, чтобы мы разбирали. Не заглатывайте слова.
- Вы внимательно слушаете? - спросил он у Якова.
- Очень внимательно, ваше благородие, хотя, честно сказать, и не понимаю, какое это имеет ко мне отношение. Очень странно.
- А вы потерпите немного, - сказал Грубешов. - Все вам будет понятно и близко, как собственный нос.
Кое-кто из присутствующих, армейский генерал в том числе, весело фыркнули.
- Раз утром на той неделе, про какую вы сказали, - продолжала Марфа, метнув взгляд в еврея, - еще вторник был, в жизни своей не забуду, Женя проснулся, черные чулочки свои натянул, новые, я на именины ему подарила, и в школу пошел, как всегда он ходил, шесть часов было утра. Мне в тот день дотемна пришлось работать, потом еще забежать на базар, так что я поздно вернулась. Жени дома не было, и я прилегла отдохнуть немножко - у меня ноги болят очень, вены вздулись, как я его родила, - и к Софье Шишковской иду, это соседка моя, рядом их дом, Вася, сын ее, с Женей в одном классе, и спрашиваю, где мой ребенок. А Вася и говорит, что не знает, видел, говорит, Женю после уроков, а, мол, домой с Женей они поврозь пошли. "А куда же он подевался-то?" - спрашиваю. А он: "Я не знаю". Ну, думаю, небось к бабке пошел, и не волнуюсь совсем. А ночью я возьми и расхворайся. Три дня трясло меня, жар ужасный сильный, и еще три дня я в постели лежала, и такая слабость одолела, встаю только, вы уж меня извините, чтоб в нужник, значит, сходить или риску сварить, от поноса. А Жени уж неделя как не было, если точно, шесть или семь дней, и когда я собралась, оделась, насмелилась заявить в полицию, уж его в пещере нашли, мертвого, и сорок семь ран ножевых на теле. Соседи приходят, тихо так, лица печальные, сами как мертвецы, я аж обмерла, они еще рта не раскрыли - а как сказали, ох, что тут со мной сделалось, бьюсь, кричу: "Жизнь моя конченая, зачем мне теперь жить!"
Марфа прикрыла глаза рукой и покачнулась. Два пристава бросились к ней, но она схватилась за стул и выпрямилась. Они отпрянули.
- Прошу прощения, - мягко сказал Бибиков, - но как вы могли ждать шесть или семь дней, прежде чем заявить в полицию о том, что сын ваш пропал? Будь это мой сын, я заявил бы тотчас - в крайнем случае ночью, после того как он не пришел домой. Правда, вы были больны, но известны случаи, когда и больные при необходимости вставали с постели и действовали.
- Это смотря какая болезнь, вы уж меня извините, ваше благородие. Пусть ваш это сын или мой, но когда вся горишь, и трясет тебя, да еще блюешь, тогда и мысли у тебя путаются. Уж я ли не тревожилась из-за Женички, и до того страшные сны меня одолевали. Все боюсь, что попал он в беду ужасную, а сама думаю, это бред у меня, потому что жар такой страшный. Я болела, и Софья, соседка моя, и Вася ее болел. И никто даже в дверь не постучится, а бывает, за день сколько раз стучат. И Юрий Шишковский, муж Софьин, вечно он в дверь стучится, когда тебе нужно, словно как Дед Мороз. И не то чтобы дружба между нас какая особенная, враки все это. Да если бы кто пришел ко мне в дом за шесть или за семь дней этих, я бы уши ему надорвала плачем своим и криком, как я тревожилась за своего бедного мальчика, а вот надо же - хоть бы одна душа.
- Пусть она продолжает свой рассказ, - сказал Грубешов Бибикову. - Вопросы вы и потом можете задать, если это так уж необходимо.
Следователь кивнул своему коллеге.
- Это необходимо, могу вас уверить, Владислав Григорьевич, но как вам будет угодно, я и потом спрошу. О том же, что является или не является необходимым, например вся эта процедура во время расследования, мы, я думаю, должны позже переговорить, хотя бы ради принципа, если не по другим причинам.
- Завтра, - сказал Грубешов. - Завтра обо всем переговорим. Вернемся к сути дела, Марфа Владимировна, - сказал он. - Расскажите нам, что говорили вам про того еврея Женя и Вася Шишковский перед роковым происшествием.
Марфа слушала пикировку прокурора и следователя то со смущением, то с откровенной скукой. Когда говорил Бибиков, она нервно озиралась, но тотчас опускала взгляд, если замечала, что на нее смотрят.
- Вася мне опять говорил и Женя говорил сколько раз, что боялись они еврея этого на кирпичном заводе.
- Продолжайте же. Мы вас слушаем.
- Женя рассказывал, играют они как-то с Васей на кирпичном заводе и видят: два еврея - а дело к ночи уж было - прокрались во двор и по лестнице поднимаются, наверх, где этот вот жил.
Она глянула на мастера и сразу отвела глаза. Он стоял, свесив голову.
- Прошу прощения, что перебиваю, - сказал Бибиков прокурору, - но хотелось бы знать: по каким признакам мальчики распознали в этих двоих людях евреев?
Полковник Бодянский хмыкнул, Грубешов улыбнулся.
- А очень просто, ваше благородие, - заговорила Марфа, захлебываясь, - на них еврейская одежда была, и бороды длинные, всклоченные, не то что аккуратные такие, как вот, бывает, господа носят. А еще мальчики в окно подглядели да и увидели, как эти молятся. В черных хламидах и шляпах. Увидели, перепугались и скорее бежать. Я Васю у нас оставляю - какао, мол, попей, булочки белой покушай, - куда там, он так растревожился весь, домой и домой.
Грубешов слушал, скрестив за спиной руки.
- Продолжайте, пожалуйста.
- Ну, и я узнала от мальчиков, что этот вот еще других евреев к себе водил. Один был старик, с черной сумкой такой, Господь их знает, на что она им нужная. Вот Женя раз и говорит этому прямо в глаза: мол, десятнику скажет, если он снова начнет их гонять. "А скажешь, так я тебя убью!" - этот ему отвечает. А то как-то увидел Женя, гонит еврей этот другого мальчика, Андрюшку, малолетку совсем, восьми еще нет, по соседству они живут, отец у него дворником, Хототов по фамилии. Ну, ребенок с Божьей помощью в открытые ворота и выскочил. А еврей тут как увидел Женю, да как припустил за ним, а Женя - на забор и перелез, а у самого, он мне говорил, аж сердце заболело, сомневался, что спасется от еврея этого, боялся, схватит он его. А еще раз Женя за печами таился и видел, как два еврея схватили русского мальчика и в конюшню чуть не затащили, уж больно старались. Только ребенок, не будь дурак, так орал, так кричал, ну и они перепугались, выпустили его. Сколько раз я предупреждала Женичку, не ходи ты на этот кирпичный завод, утащат тебя, убьют, и он обещался, что не пойдет. Потом и не стал было ходить, а раз приходит домой поздно вечером, сам не свой, я кричу: "Женичка, да что с тобой приключилось, расскажи поскорее!" И тут он и говорит, что еврей вот этот гонялся за ним с длинным ножом между могилок на кладбище. Я как бухнусь в ноги ему. "Женя Голов, - а сама даже плачу, - именем Пресвятой Богородицы поклянись, что ты больше близко к этому злому еврею не подойдешь!" - "Да, маменька милая, - он мне говорит, - клянусь". Так сказал, а сам возьми и снова пойди. Мальчишки, ваше благородие, сами понимаете. Господь один ведает, и почему на беду их тянет, а держи я его под замком, как бывало маленького запирала, был бы он у меня и сейчас живой, не лежал бы мертвый в могилке.
Она истово перекрестилась.
- Марфа Владимировна, расскажите нам, пожалуйста, что еще говорили вам мальчики, - сказал Грубешов.
- Говорили, что бутылку крови видели на столе у него.
Армейский генерал охнул, остальные переглянулись в ужасе. Яков смотрел на Марфу невидящими глазами, у него дрожали губы.
- Не было у меня на столе бутылки с кровью! - крикнул он. - Если что и было, так банка клубничного варенья. Варенье - это не кровь. Кровь - это не варенье.
- Молчать! - рявкнул Грубешов. - Вам скажут, когда можно будет разговаривать.
Один из жандармов уставил в Якова револьвер.
- Уберите свое дурацкое оружие, - сказал Бибиков. - Он скован по рукам и ногам.
- Вы сами видели эту "бутылку крови"? - обратился он к Марфе.
- Видеть не видела, а мальчики обои видели и мне рассказали. Аж говорить не могли. Бледные - страсть.
- Но отчего же вы не сообщили об этом в полицию? Ваш долг был сообщить, как и о других инцидентах, вами перечисленных, например о том, как подозреваемый гонялся за вашим сыном с ножом. Это преступное действие. Мы живем в цивилизованном обществе. О таких вещах положено сообщать в полицию.
Тут ее понесло:
- А потому что надоела мне полиция эта, вы уж извините меня, ваше благородие, что я так выражаюсь, я это не о присутствующих, от них мне беспокойства никогда никакого не было. Раз я пожаловалась им на Шишковского на Юрия, он меня поленом по голове саданул, а почему - это мое личное дело, так меня в участке утро целое протомили, и вопросы нескромные задают, бумажки заполняют, будто сама я и есть преступница, а не полоумный этот - его-то отпустили, хоть у меня вся голова в крови и ума большого не надо понять, кто кого избил. У меня нет время лишнего на них терять. Мне надо на хлеб зарабатывать, вот почему я не доложилась в полицию.
- И это вполне можно понять, - сказал Грубешов, повернувшись к генералу, и тот кивнул, - хотя я согласен с господином следователем, что о подобных вещах следует тотчас сообщать полиции. Продолжайте, однако же, Марфа Владимировна.
- Кончила я, мне больше рассказывать нечего.
- В таком случае, - сказал прокурор, обращаясь к остальным, - нам, пожалуй, пора двигаться.
Он достал из кармана желтой жилетки золотые часы и внимательно их изучал.
- Владислав Григорьевич, - сказал Бибиков, - я должен настаивать на своем праве допросить свидетельницу.
Марфа остро на него поглядела, сперва со страхом, потом злобно.
- И что я вам сделала? - крикнула она.