Еще в 1919 году Лига Наций, предтеча ООН, пообещала курдам свое национальное государство. Обманули. Потом убеждали, что курды – не единый народ. Несмотря на их общий язык, культуру и традиции. Потом – просто забыли о них.
В 1946 году курды, однако, впервые создали свою республику. В Иране. Республика называлась Мухабад и была… советской. Когда армейские части СССР были выведены из Ирана, Москва поддержала курдское восстание Мустафы Барзани. Но затем деньги повстанцам давало уже американское ЦРУ и, как мне позже рассказывал уже в Тель-Авиве второй во времени руководитель Моссада Меир Амит, методам партизанской войны их обучали и израильтяне. Таковы перипетии борьбы за свободу.
Сам мулла Мустафа Барзани, кстати, действительно был легендарной личностью. Военную подготовку он проходил в СССР, воевал в иракском Курдистане, неоднократно бывал в Израиле, а умер в больнице в Вашингтоне. Три его сына пошли разными путями. Старший, Идрис, воевал. Младший предал отца и занимал высокий пост в правительстве Саддама Хуссейна взамен на осуждение вооруженной борьбы своего народа и информацию о связях повстанцев с еврейским государством. Курдский Квислинг, короче. Зато третий, Максуд Барзани, стал одим из лидеров Сопротивления. В отличие от Талабани, тогда сторонника левых взглядов, он опирался на помощь Ирана.
Сегодня иракский Курдистан – формально автономия, а фактически государство в государстве. И серьезное беспокойство для Турции, куда входят боевые отряды уже новых "пешмарга". Но об этом на Западе стараются не говорить. А в России – тем более. Иракский Курдистан-то опекают американцы, проморгали. А Турция – торговый партнер.
Тогда, в Лондоне, прощаясь, будущий первый президент нового Ирака Талабани, чтобы не быть голословным, пригласил меня пройти с его "пешмарга" через третью страну в горы иракского Курдистана, обещая безопасность и полную открытость информации.
– К нам не хотят идти журналисты, – посетовал он. – Потому что за нашей борьбой нет великих держав.
– И справедливости, – вдруг вставил охранник, поправляя пистолет, с которым он так и зашел в здание "Буш Хауса" "Би-Би-Си". Правда, вечером, когда уже мало кто был в редакции.
– Уж лучше в вашем открытом офисе, где-нибудь в Мосуле или Киркуке, – полушутя ответил я, понимая, что "третья страна" – Сирия. И в этом моя проблема, о которой я не могу ему сказать. Поскольку тоже живу в мире, где правят чиновники и предрассудки. Достаточно только выйти из редакции.
– Ничего, жизнь длинная, – Талабани грустно улыбнулся. – У курдов не бывает друзей.
ЛИТЕРАТУРОВЕД
(АНГЛИЯ, 1990)
Невежды никогда не говорят от своего имени, но зато охотно им подписываются.
– Я поэт, – сказал он. И замолчал.
Мне ничего не оставалось делать, как уважительно оценить это. Поэт так поэт. Человек имеет право.
– А чем занимались, зарабатывая на жизнь?
– Программистом, кочегаром, по обстоятельствам. А так – литературовед, – он повысил голос.
И я проникся еще больше.
– То есть анализировали творчество других?
– Слишком упрощенно, – обиделся он, и я решил исправиться:
– Где-то в университете?
– Да как сказать…
– Понятно. Какая разница, где писать, – я попытался ему помочь, почувствовав себя неловко. Действительно, какая разница? Но ведь надо платить за квартиру, свет там, газ. Куда-то ездить, звонить, не говоря уже о еде. Значит, как-то мог. И смог, если пробился к нам. Фирме как раз нужны были новые переводчики и "свежая кровь", на подхват, к ветеранам некоторых тематических программ.
– Молодец, – искренне порадовался я. – А где-то в редакциях работали?
– Некогда было, – сбрезгливил он и вдруг спросил: – А вы?
– Что я?
– Пишете стихи?
– Оставил. С тридцати трех лет…
Мне стало смешно над самим собой. Я действительно перестал. Как раз в том возрасте, когда другие возносятся к осмысленной духовной жизни. Предварительно распятые.
– А почему перестали? – не отставал он.
– Ушла потребность. Скорее, перешла в другое. В изначально любимое дело, которое, наконец, можно делать спокойно. Видимо, опустился на землю, – я попытался отшутиться. Для меня стихи всегда были личной психотерапией. Защитной реакцией на жизнь. Когда надо было противостоять, опереться на что-то принципиальное, по моим представлениям, а рядом никого не было. Вот стихи и выливались, помогая. Не более.
– Это не поэзия, – сказал он. У него была странная привычка, разговаривая, не смотреть в глаза. И рассудительная манера высказываться. На грани торможения. Это называется солидностью. – Поэзия – это музыка чувств, их глубина, а не рассуждения. Стихи.
"И вправду литературовед, – с тихим ужасом подумал я. – Пора заканчивать, иначе это надолго. Работать надо".
Через несколько минут монолога он, видимо, понял, что достаточно, и подарил сборник стихов, изданный за свои, кровные. Поэзия всенародна: греет душу автору и карман издателю. Все довольны. Абзац.
– Что касается журналистики, то она бездуховна, – продолжал он. – Аналитическая еще приемлема, если в ней пульсирует мысль. Но только настоящее творчество имеет цену.
Он все и обо всем знал. Я огляделся, чтобы это не услышали коллеги, порвут новичка ни за что. И отпросился в туалет.
Есть люди, после разговора с которыми нестерпимо хочется вымыть руки…
ПЯТАЯ КОЛОННА
(ИСПАНИЯ,1990)
Уже почти две недели мы колесили с ним по Испании, взяв в Мадриде машину напрокат. В Кордове он не выдержал.
– В соседнем доме у нас теплый ночной клуб. Пойдем?
– Это над которым желтая неоновая реклама в виде сердечка и тетенька на жердочке?
– Оно самое.
– А что я там не видел? Гастарбайтеров из Марокко? Девки – они повсюду девки…
Но он все-таки пошел.
– Береги себя, – сказал я ему по-английски и поднял большой палец вверх.
Вернувшись под утро, он долго ворочался и, наконец, не выдержал:
– Надо было ехать в Испанию, чтобы нарваться на учительницу из Молдовы!
– Начальных классов?
– Так и не узнал.
– "Береги себя. Береги себя", – передразнил он. – И зачем ты это сказал? Как пошел с ней – так и закрутилась пластинка в голове. И все упало. Да еще сто долларов выбросил. Поберегся…
Над всей Испанией болталось безоблачное небо.
Один человек мне сказал, что ему нравятся Барселона и Мадрид.
– А мне шатенки, – ответил я и подумал: "Каждый мужчина знает о своей пятой колонне. А все туда же…".
НАЦИ ЛОНДОНА
(АНГЛИЯ, 1991)
С каждой стены комнаты Стюарта смотрели Гитлер и Гесс, Муссолини и лидер британских фашистов 30-40-х годов Мосли. Безымянные для меня их соратники единогласно вытягивали вперед руку, шеи и подбородки. Они были едины. У них разные вожди, но одна ненависть.
Та же, что и у Стюарта, основателя и лидера молодежного неонацистского движения Великобритании "Кровь и честь".
Чай мы заварили в чашках прямо на полу. Стола в комнате не было. Места для него тоже. Холостяцкое жилье повсюду в мире напоминает номера дешевых гостиниц: казенного вида шкаф, кровать, умывальник, гитара и множество картинок из цветных журналов.
От входной двери можно было пройти всего три-четыре шага до кривоногой кушетки. В углу – тумбочка, накрытая до пола простой белой материей с пурпурной окантовкой и красным ромбовидным знаком посередине, и одинокий, будто голый, цветочный горшок. То ли алтарь, то ли партийная трибуна, то ли траурная ниша.
"Ну и клетуха, – подумал я, оглядываясь и привыкая к запахам чужого жилья. – В такой и приходят мысли о жизненном пространстве".
Чай был дешевый, но ароматный. Наверное, Стюарт не пожалел заварки. Он жил в этой комнате на третьем этаже дома неподалеку от станции метро Кинг Кросс в центральной части Лондона уже несколько лет. Двое соседей по площадке. Общий туалет и душ – этажом ниже. "Жил" – сильно сказано. Он здесь ночевал.
Стюарт считал, что мог бы жить намного лучше, если бы пластинки его группы "Отвертка" имели выход на покупателя и рекламу. Но не получалось – слишком много у Стюарта врагов и слишком мало в Англии единомышленников.
– Ничего, – говорил он мне, – Европа просыпается. И сейчас к ней присоединяются восточноевропейские страны и Россия.
Я огляделся. На единственном окне висел красный флаг с белым кругом и свастикой посередине. Еще один, такой же, но с крючкообразным знаком вместо свастики, кровавил на стене. Я видел такой когда-то на собрании белых расистов прежней ЮАР.
– Знак посередине полотнища, – поясняет Стюарт, – три семерки, сходящиеся изголовьями, – символ трех божьих ангелов, борющихся против мирового зла: коммунизма, еврейства и смешения рас.
Стюарт и его сторонники называли себя "бритоголовыми". Они вышли из движения панков, которое в семидесятых годах прошлого века расцвело ненадолго и почти угасло. Панков бритоголовые презирали за пассивность и безыдейность. Их вождь другой – Адольф Гитлер. Идеал – нацистская Германия. Совершенный, достойный подражания человек- солдат войск СС.
– Нам претит, – пояснял Стюарт, – американское общество потребления, тупая массовая культура, космополитическая по существу. Мы против еврейского засилия в СМИ и финансах. А коммунистическая утопия интернационализма только уводила массы от настоящей борьбы за свободу.