- Контра он. Слыхал? На открытое сопротивление идет. Народ против Советской власти подбивает.
- Ну да?
- Вот тебе и да. Сами члены волисполкома не могут сладу с ним найти, - добавил Гырдымов.
Филиппа вначале это озадачило. Ну и Антон. Все разглядел. Как это он так?
- Вообще-то я тоже раньше эдак думал, - сказал Спартак. - У Шиляева в башке черт те что творится. Он ведь Карпухина прятал. Еще весной.
Гырдымов шлепнул Филиппа по плечу.
- Во-во. И я понял так: арестовать его надобно. Понимаешь? Отказался везти и многие другие за ним повернули.
- Ну что, я могу съездить, - сказал Спартак. Он чувствовал себя должником еще за ту апрельскую провинность, когда не смог из-за Шиляева поймать в Тепляхе поручика. Гырдымов вот сразу уразумел вредность Шиляева, а он словам Капустина поддался.
На этот раз они согласно потолковали о том, что контрреволюционное нутро, как ни скрывай, все равно вылезает. И у Шиляева оно вот проявилось. И впервые Спартак был полностью согласен с Гырдымовым.
- А Капустин его сильно защищал, - вставил Филипп.
- Капустин что. Мы лучше его поняли, - подвел итог разговора Гырдымов. - Мы Петру чистенькие доказательства выложим.
* * *
В этот же день, наняв подводу, Спартак решил отправиться в Тепляху. Возница, еще совсем мальчишка с белесым поросячьим волосом, сквозь который просвечивала розовая кожа, был солиден и неразговорчив.
- Как зовут-то тебя? - спросил Филипп.
- Василий Ефимович, - ответил парнишка.
- Вася, значит?
Парнишка кинул недовольный взгляд.
- Нет, не Вася, а Василий Ефимович. Вася это тот, кто еще в игрушки играет да хлеб отцовский ест. А у меня отца нету. Семь ртов на шее.
- Ишь, - озадаченно проговорил Филипп. - Так что-то лошадь-то у тебя плоха.
- Довезет. А чужой мне не надо. Это вы чужое привыкли отнимать. Как бы не пришлось...
- Ну, ты уж начинаешь, как контра, - миролюбиво остановил его Спартак. - Садись рядом, удобнее ведь.
- Нет, - твердо отказался парнишка и остался на козлах.
Очень самостоятельный был человек. С таким больно не разговоришься.
В городе булыжная мостовая вытрясывала душу. Скорей бы проселок. Ветришко сдул с улиц обрывки указов и воззваний, забил ими решетки Александровского сада. На Кафедральной площади с нетерпеливого злого дончака держал перед солдатским строем звонкую речь смуглолицый командир.
Под крики "ура" он проскакал в сопровождении молчаливых латышей к штабу. Надолго повисла над улицей розовая пыль.
Ехал Филипп, и много новых незнакомых вывесок, написанных мелом на дверях, попадалось ему на глаза. Куда больше, чем зимой. Теперь в Вятке появляется столько приезжего народа, что не успеваешь запоминать фамилии. Вот из ЦК партии, видно, от самого Ленина приехали трое. Слышно, собираются школу для коммунистов сорганизовать. Надо бы Филиппу сходить к ним. "Вернусь из Тепляхи, так наведаюсь", - решил он. И еще одно не сделал дело - Антониде не сказал, что поехал. Так ведь как скажешь, поскорее ехать-то надо. Сама догадается.
Вон и последние дома Вятки. В огородах нацелил в небо дутые стрелки лук. "Совсем ведь до лета дожили".
Ехал Филипп и думал о том, что поокрепла теперь жизнь и люди изменились. На днях Мишка Шуткин вернулся из Сибири: рука раненая на перевязи. Парень стал вовсе серьезный. Словно не он зубоскалом был. Порассказывал, какая идет битва-сеча. Простых людей - рабочих, которые за Советскую власть, к стенке ставят беляки без разговору.
В одном селе, где сделали передышку, показалось Филиппу, что видел он из окна, как проехала мимо в направлении Вятки Вера Михайловна, учительша из Тепляхи. Выбегать да окликать ее он поостерегся. Пыль стояла столбом: не ясно было видно. Вдруг не она. Да и подумал: "Ради чего она в простой-то телеге покатит в самый жар. Мне вот по делу в зной-холод ехать надобно".
А это действительно была Вера Михайловна, и действительно ехала она в Вятку. Останови ее Филипп, вряд ли бы отправился дальше. Учительша везла такие новости, что стоило подумать, прежде чем катить напропалую.
* * *
Но вот и Тепляха. Какое-то беспокойство чувствовалось в селе. Стоя в телегах, то и дело прогоняли на лошадях мужики. В волисполкоме дверь была приперта батожком: даже хромой Зот уковылял неизвестно куда.
Ну что ж. Тогда Филипп сразу поедет к Митрию. Хотел в волисполком вызвать: так спокойнее было бы. Но раз никого нет, надо ехать к Шиляеву. Правда, этого больше всего не хотелось делать Филиппу: как-никак весной у этого контры угощался - лапшу на молоке ел, книгу вон какую хорошую читал.
Когда Спартак вошел в ограду, Митрий запрягал своего мерина, ладился ехать. Сразу же бросился к Филиппу: в глазах растерянность.
- Пошто одни-то приехали, Филипп Гурьяныч? Такое у нас творится, магазею мужики зорят: все зерно, мол, растащим. Я сам вот в Вятку собрался...
- Погоди. Со мной в Вятку-то поедешь. Арестован ты, Шиляев.
В кажущихся еще светлее на обветренном лице глазах Митрия вспыхнула досада.
- Это из-за Гырдымова-то?
- Хоть бы и из-за него, - возвысил Филипп голос, - собирайся.
С лица Митрия слиняла краска.
- Враг, выходит, я оказался? - с укором взглянув в глаза Филиппа, сказал он наконец. - Ну, поехали, поехали, коли так. Правда-то все равно выявится. Не старо время.
Жена Митрия Наталья вдруг бросилась к Спартаку, запричитала:
- Напраслину про него городят, напраслину. Это опять Зот, наверное?
Наталья бросилась на колени, обхватила посеревшую от пыли Филиппову крагу, младенчик залился плачем.
- Видано ли, видано ли, чтобы мой-то худое сделал? Не губите, - еще громче запричитала она.
- Там разберемся, - пытаясь высвободить ногу, сказал Филипп.
Хорошо, что Митрий очувствовался, подскочил, сердито поднял жену.
- Встань, а ну, встань. Ничего мне не будет. Или я Гырдымову этому неправду сказал? Не старо время над мужиком изгиляться.
Верил, видно, что спасет его Капустин. Как же, пригрелся около него.
Наталья действительно опамятовалась, сунув младенчика Митрию, кинулась в клеть, притащила впопыхах набитую котомку с лямками из опояски. Митрий по-старинному в ноги поклонился ей. Надолго, может. Наталья заголосила. Когда поехали, без боязни бросилась к телеге, чуть не попав под колесо, кричала, что того, кого надо брать, не увидели.
Филипп выхватил у Василия Ефимовича вожжи и стегнул лошадь, чтобы быстрее выбраться из села, не слышать крик. Но еще долго стояло в глазах отчаявшееся лицо Натальи, плачущий Архипка с острыми вздрагивающими лопатками.
"Я тут рассусоливаю, а он контра, да и точно контра: Карпухина прятал, против комиссара пошел, пусть этот комиссар и Антошка Гырдымов, - сердито убеждал себя Филипп. - Значит, надо его везти и по всей революционной строгости привлекать к ответу".
- Дак ты что это лошадь-то понужаешь? - взмолился Василий Ефимович. - Ну-ка, дай вожжи, - отнял их у Филиппа. И Филипп уже поостыл.
А Митрий насупился. Молчит. Видно только худую щеку да выгоревший ус. Пусть помолчит. Это и лучше.
Проехали версты полторы, и с высокого моста через Тепляху, под которым пенились бурые, как сусло, воды, увидел Филипп на пестреющем курослепом склоне около кирпичной магазеи скопище телег, тепляшинских мужиков, выносящих мешки из беспризорно распахнутых дверей.
- Из этих вон кой-кого ловить надо, товарищ Солодянкин, - с обидой выдавил Шиляев. - Хлеб-от общественный да для Питера приготовленный грабят.
Филипп похолодел, напрягся и потянул у мальчишки вожжи, намереваясь направить лошадь по головокружительному спуску к магазее. Но на этот раз Василий Ефимович намертво вцепился в них и хрипло заревел:
- Не трожь, не трожь, моя лошадь. А там отымут. Я знаю, отымут.
Филипп сплюнул.
- Не вздумай, Шиляев, удрать. Я сейчас вернусь, - и бросился к магазее.
Взлетев на приступок склада, он гаркнул что было силы:
- А ну, прекратить грабеж, - и дважды пальнул в жаркое небо.
Затрещали телеги, в стороны сыпнули мужики. В разноликой толпе страх и смятение.
- Именем Советской власти приказываю; выгружай и сноси хлеб обратно. Иначе будет худо. А ну, вон ты неси первый, - и ткнул дулом револьвера в Абрама Вожакова.
- Я-то чего? Я-то почто первой?
- Неси. Я тебе сказал.
Вдруг проник из толпы сладенький голосок.
- Эй, мужики, почто испужались? Одного испужались. Не бойтесь, подмога придет.
Старик с лицом святого, Афоня Сунцов, дергая за рукав то одного, то другого, подзуживал, натравливал на Филиппа.
- Все равно уж, раз зачали. Дело-то святое. Не уж одного...
Толпа всколыхнулась, загустела, придвинулась ближе к Спартаку, заполоводив выход к дороге, который еще был до этого свободен.
- А кто первой-от пойдет? У него еще пять пуль. Пятерых уложит, - выкрикнул кто-то.
- Дело-то святое, - пропел в ответ Афоня.
Филипп взял бы на мушку этого старикана, но как его выследишь: он мелькает в толпе, как поплавок на ряби. Вдруг схватился Афоня за Фрола Ямшанова.
- Вот Фролушко у нас первой подойдет. Дело-то святое. Его жданого без единого зернышка комиссары оставили, - и взрыднул: - Ох, то ли еще будет, мужики. - Сунцов подтолкнул онемевшего от неожиданности Ямшанова. - Не подымется у него рука стрелить в дряхлого человека, иди. А мы за Фролушкой пойдем. Все пойдем.
Филипп ждал, хотя понимал, что ждать нельзя. Что с толпой, если хлынет она, ему не сладить. Но не бежать же ему, не оставлять же магазею. Он прислонился плотнее к стене, крикнул:
- Под буржуйскую дудку поете?!