Потом села на кровать, не отрываясь, смотрела влажно блестевшими глазами на исхудавшее лицо Сергея. Он взял ее тонкую, совсем детскую руку за запястье. Мягко сжал. Погладил. Счастливо улыбнулся.
- Ну, что ты? Что ты? Ведь никогда не плакала!
"Да, я очень редко плакала, но сегодня я не могу, не могу". Погладила Сергея по заросшим щекам.
- Я тебя очень ждала. Ты обещал.
Он прикрыл глаза:
- Да, обещал, но видишь... Рука и грудь...
Моргнул пушистыми ресницами. У него был сияющий счастливый взгляд.
- Верочка, милая, как же ты пришла? Ведь ты больна.
- Нет, я здорова.
- Вот встану на ноги, и мы поедем с тобой на Урал. Николай нас ждет. Он тебе передавал привет. Мы там еще поживем!..
Вера опустила глаза, начала быстро теребить ворсинки на одеяле. К горлу поднялся вязкий ком и застрял там. Сергей, все так же восторженно улыбаясь, говорил о том, как они будут работать на Урале, как хорошо быть всем вместе.
"Так уже было однажды: я не могла поехать... Так уже было", - с отчаянием подумала она.
Словно кидаясь с крутизны, сказала:
- Ты не сердись... Ты не сердись, Сережа, но завтра я уезжаю на калединский фронт. В отряде не хватает медиков. Ты понимаешь, Сережа?
Она не договорила. Улыбка поблекла на лице Сергея, угасли веселые светлячки в глазах. Он стиснул спинку кровати так, что побелела рука.
Вера дотронулась пальцами до его заросшей щеки.
- Когда я вернусь оттуда, я приеду к вам. Ведь это скоро. Наверное, через месяц.
На скулах Сергея ходили тугие желваки.
- Можно попросить, чтоб направили на Урал, - хрипло выговорил он.
- Нет. Там не хватает медиков, Сережа.
"А если действительно попросить? Ведь тогда вместе со всеми... Нет! Никак нельзя. Там нет людей... Как было бы хорошо на Урал!.. Нет, я не хочу быть трусихой. Надо ехать. Надо... Но ведь он ранен. Как он здесь один?.. Но ведь я уже сказала, что поеду. Иначе нельзя. Нет. Урал подождет".
Сергей молчал.
За окном густо синела ночь. Надо было идти. Предстоял путь через весь город, через морозное запустенье.
- Тебе надо идти, - сказал Сергей, - ты не поспеешь.
- Нет, поспею.
- Нет, тебе надо идти.
- Я пока не пойду, - ответила она, упрямо наклонив голову.
Неужели они расстанутся так, неужели он будет сердиться?
Он усмехнулся.
- Почему-то у нас все время так получается...
Вера кивнула. "Да, Сережа, так".
Сергей нашел ее руку, сжал.
- Ты знаешь, Верочка, мне очень горько, ты понимаешь, и больно, что я так и не сумел тебе ни сказать, ни показать, что ты для меня значишь. Ведь...
- Не говори, Сережа, не говори. - Вера прижалась губами к его сухим, опаленным жаром губам. - До свидания, Сережа. До свидания, милый. Жди. Я приеду, - встала и быстро вышла из палаты.
Она не могла ничего больше сказать ему, не смогла ответить сиделке, о чем-то спросившей ее. Теперь это было ей не под силу.
Глава 40
На стволах винтовок дрожал трепетный отсвет чадных факелов. Он красил в багрянец красногвардейцев, стоящих в нетопленом зале Михайловского замка. Со стола, принесенного из дворцовых покоев, захлебываясь морозным воздухом, напористо говорил председатель райкома:
- Каледин мечтает создать юго-восточный союз, отрезать нас от нефти, хлеба и угля, задушить нас голодом. Но это ему не удастся! Даешь Донбасс!
- Даешь! - рявкнула грозно толпа красногвардейцев.
- Даешь! - отозвался древний потолок.
На стол взобрался новый оратор.
Вера, примостившись у мраморного ледяного подоконника, огрызком карандаша торопливо дописывала письмо Лене Кругловой. Весь день было некогда. Весь день шли сборы в штабе.
"Ухожу на фронт. Если со мной что случится, знай, что я на это пошла вполне сознательно. Революция без жертв не бывает. Победа все равно будет за рабочим классом. А тебе поручаю: подготовь маму..."
Нахмурилась. Что еще? "Да, пусть подготовит маму".
Сзади кашлянул кто-то. Почувствовала взгляд. Хирург Серебровский в ладной шинели, выбритый, щурил язвительные глаза. Она сложила неловко письмо. "Опять отпустит шуточку".
Холодно подала руку.
- Я рада, что вы согласились.
Он поиграл перчатками.
- Не радуйтесь. Я над вами начальник.
- Поздравляю.
Он спрятал в ресницах насмешливый взгляд, пошел дальше. "Пришел все-таки. Видимо, действительно честный..."
- Строиться!.. Вы-ха-ди! - запели на разные голоса командиры дружин, и Вера почувствовала, что в груди что-то обрывается. Значит, все, Сергея ей сегодня не увидеть...
Она нащупала в кармане бумажку. Прокламация - обращение к солдатам. Та самая, которую они печатали с Сергеем в феврале. Сохранилась! Этот измятый листок, как искра, разжег воспоминания.
Когда проходили улицами без единого светящегося окошка, вспомнила о том, как шла с Бородиным морозной ночью от Альтшуллеровской типографии. Он был тогда растерян, зол. Даже не заметил, что она еле поспевала за ним.
Дружины пели. В черной городской пустыне песни раздавались вольно и гулко. А ей рисовала память первые дни февраля, когда здесь, на Невском, они бежали с Сергеем из подпольной типографии, неся за пазухой листовки...
В пустом, распахнутом настежь Николаевском вокзале куралесил ветер: хлопал дверями, коверкал слова песни. Это был ее вокзал. Отсюда она всегда налегке уезжала в Вятку, отсюда он, Сергей, провожал ее...
Фея заняла ей место на нарах в промерзлой теплушке со скрипучими половицами, усадила рядом.
- Или хвораешь еще?
- Нет, что ты.
- Невеселая какая-то.
- Нет, это так.
- Аксенов, дай-ка мешок, - и протянула Вере лепешку, пахнущую льняным маслом. Уже давно, с самого отъезда из Вятки, не ела Вера таких вкусных лепешек. Фея обняла ее, прижала к себе: так-то теплее. Они сидели в темноте, топая замерзшими ногами, не видя людей, так же сидящих, как они, в ожидании отправления, так же топающих для согрева ногами.
Мимо вагона, скрипя снегом, все шли и шли красногвардейцы. Видимо, прибыли дружины с Васильевского острова, из Дерябинских казарм. Отряд был крупный - тысяча штыков.
Покрыв перестук мерзлых каблуков и возню, кто-то вдруг проговорил знакомым голосом:
- Эх, люблю я, хлопцы, бабушек-старушек этаких лет под двадцать.
Сердито скрипнули под Аксеновым нары.
Голос, такой знакомый, с хрипотцой, продолжал:
- Нет лучше этих старушек и так и далее. Вот был у меня случай...
"Это же матрос, тот самый, который вез нас тогда на трамвае", - вспомнила Вера.
Аксенов крикнул в темноту:
- Эй, ты, разговорчивый, помолчи там! Женщины едут с нами.
- А что я сказал? Что ты на меня...
- Сам знаешь.
Аксенов поставил на середине вагона коренастую железную печку.
Когда в ней забился огонь, стало легче. Люди начали располагаться по-домашнему, ища гвозди в стенах для того, чтобы приспособить мешки, чайники. Огонь все веселел, разыгрывался, и вот он уже уверенно загудел в трубе.
Красногвардейцы потянулись к теплу. Враскачку подошел матрос, прикурил о малиновый бок "буржуйки" цигарку, пристально посмотрел на Веру.
- Не узнали? - спросила она.
- Узнал. Опять, значит, вместе. Это хорошо. А вы отчаянная. Прямо под пулями перевязывали?
"Откуда он взял, что я отчаянная, как раз я была, как овца".
- Помню, - ответила она.
Матрос сходил за тощим мешком, залез на верхние нары.
- Поближе к знакомым, - пошутил он.
Опьяневшие от тепла люди быстро засыпали на нарах. Дробный стук колес убаюкал матроса, Фею. Только Аксенов сидел около печки - дежурил. На печке затянул сиплую песню пегий аксеновский чайник. На его пение никто не обратил внимания, тогда он презрительно заплевался.
Аксенов снял чайник и налил Вере кружку кипятку.
- Отогревайтесь!
Она приняла ее, чувствуя, что тает тоскливое одиночество.
"Это ненадолго. Когда начнется весна, я буду уже на Урале у Сергея", - подумала она.
...Четыре дня и четыре ночи поезд трудолюбиво проталкивался через синие мерцающие снега. Во всех теплушках красногвардейцы пели, спорили, не замечая времени. Вера чувствовала в себе большую добрую любовь к этим людям. Они тянулись к ней. Хотелось без конца рассказывать обо всем, что знает она, читать им воззвания, стихи, спорить, петь. Сияющие глаза, бродящие по лицам улыбки были лучше любых наград.
На подъемах поезд, страдая одышкой, замирал. Он стоял в морозной глухомани час-другой, набирая пары.
Петроградцы выпрыгивали из теплушек и, утопая в рыхлом, как пена, снегу, пробирались к лесу, толкались около полотна. Требовала выхода застоявшаяся сила. Схватывались парни. Никому не удавалось уронить на землю матроса Дмитрия Басалаева. Его невысокая кремневая фигура словно врастала в землю.
- Ну и битюг ты! - тяжело поднимаясь, проговорил конопатый рабочий с Трубочного завода.
- Я против двоих устоять могу, - тщеславно ответил Дмитрий.
Однажды он удивил Веру, принеся из леса букетик мерзлого крыжовника.
- Это вам от меня вроде подарок и так далее, - топчась, пробормотал он.
Вера приняла ягоды. Они чем-то напоминали Вятку.
Фея шлепнула Дмитрия по квадратной спине.
- Ты смотри, не больно ухаживай, а то мы тебя...
Басалаев бросил на нее досадливый взгляд и начал зубами вытаскивать из пальца колючку. Обиделся.
- Спасибо, Дмитрий, - крикнула Вера, - очень красиво!
Басалаев не ответил. "Застенчивый!" - подумала Вера.