- Э, поганец, да ты меня хочешь допрашивать! В господа бога и панихиду! Признавайся, где ружье. А то я с тобой иначе поговорю.
- Не знаю. Оставьте меня! - упрямо твердил парень.
Гырняцэ спокойно приказал:
- Арон, свяжи его. Этот младенец выводит меня из себя.
Его связали.
- Ну что, скажешь?
- Нечего мне говорить.
Его били кулаками, пока сами не устали. Митря скорчился, уткнувшись подбородком в грудь, и вздрагивал с тихим стоном, идущим как бы из самой глубины его существа.
- Гляди, не хочет признаваться, - удивился унтер-офицер Гырняцэ. - Раздень-ка его да подай мне мокрую веревку.
Жандарм развязал Митрю и стянул с него рубаху. Митря лежал тихо, словно в забытьи. Жандарм вытащил из шкафа веревки и открыл дверь, собираясь идти к колодцу намочить их. Тут Митря неожиданно вскочил, молниеносно ударил его головой в живот, перепрыгнул через него и помчался прочь.
Гырняцэ кинулся за ним, споткнувшись на пороге.
Когда Митря Кокор прыгал через канаву, чтобы выбраться на шоссе, прямо перед ним остановился кабриолет из именья с дедом Триглей на козлах. С сиденья поднялся господин Кристя, чтобы посмотреть, кто это перепрыгнул через канаву, что это за человек: волосы всклокочены, глаза налиты кровью, по голому до пояса телу - кровоподтеки.
Помещик закричал:
- Стой! Оставь его, Гырняцэ. Хватит!
- Я дознанье проводил, барин, - пропыхтел Гырняцэ. - Не хочет признаваться.
- В чем признаваться-то? Ружья не крали, его механик почистить взял. Отдай ему рубашку и одежонку. Пусть садится возле Тригли.
Митря застыдился своей наготы. В кабриолете сидела и госпожа Дидина. Ей показалась забавной вся эта комедия, и она пыталась теперь прочесть в глазах стройного подростка хотя бы некоторую радость, что он спасся.
Мурашки пробежали у нее по спине, когда она увидела в его красивых глазах яростную ненависть.
Все же Митря пробормотал благодарность, стараясь не встречаться с ней взглядом. Потом он сплюнул кровью прямо в пыль, натянул на себя одежонку и пристроился рядом с Триглей.
Глава шестая
Милосердие тех, кто живет в горестях
Барин вызвал его на вышку.
- Иди, - напутствовал его Тригля, - посмотришь, что он тебе скажет. Будь умным.
Митря глубоко вздохнул и пошел.
Хозяин сидел в мягком кресле, подзорная труба - на столике, ружье - в стороне, прислонено к подоконнику. Пристально посмотрел он на парня, но тот отвел глаза.
- Эй, Митря, посмотри-ка на меня. Слышишь?
- Как не слышать, слышу.
- Смотри на меня!
- Смотрю.
- Скажи, как это с тобой приключилось?
- А откуда я знаю?
- Больно было?
- Чего там больно. Рад был радешенек!
Трехносый нахмурился.
- Эй, как ты со мной разговариваешь? Не смотри в угол. Подыми глаза.
- …рад-радешенек был, что еще хуже не случилось…
- Ах, вот оно что! - ухмыльнулся барин. - Ты умен и хитер, чертенок.
- Ведь я, барин, человек бедный…
Хозяин заговорил другим тоном:
- Послушай-ка, Митря. И я рад, что все добром кончилось. Мне бы жалко было потерять такого работника, как ты, да и барыня слово замолвила.
Митря молчал, потупив взгляд.
- Можешь идти, - приказал барин. - Эй, погоди минутку. Говорят, ты язык распустил, болтаешь всякую всячину.
- А что мне болтать, барин? Я ни с кем и не говорю. Мне только и дела что до своей работы да заботы.
- Хорошо, парень. Помни, что написано в святом Евангелии.
- Откуда мне знать, - пробормотал парень.
- Молчи, когда говорит хозяин. В святом Евангелии есть слова: "Имеющий уши да слышит". Понял?
Митря Кокор нерешительно кивнул головой.
- Вбей себе эти слова в голову, ясно?
- Ясно.
- Ну, хорошо. Я тебе жалованье прибавлю.
Митря молчал.
- Вот возьми двадцать лей. Купишь себе табаку и цуйки. Надо и тебе погулять.
Скрипя зубами, спустился Митря с вышки, зажимая в руке ассигнацию.
Добравшись до конюшни, к деду Тригле, Митря бросил деньги на землю, плюнул на них, затоптал сапогом и грубо выругался.
- Что это ты, а? - удивился старик.
Митря застонал от обиды.
- Крепись, парень, - увещевал его Тригля. - О чем он тебя спрашивал? Что тебе сказал?
- Провались он к чертовой матери, - пробормотал сквозь зубы Кокор.
Тригля огляделся вокруг. Поблизости никого не было.
- А посмотрел он твою спину?
Митря отрицательно покачал головой.
- Я и не дивлюсь, - вздохнул Тригля. - Им и дела нет до наших страданий. В горькие мои деньки и мне немало досталось от этих мироедов. А деньги не рви, парень. Они нам сгодятся. Вот пойду куплю кой-чего. Я скоро вернусь, тогда с тобой поговорим. Будут тут к тебе подходить, спрашивать, как да что, - ты помалкивай.
Митря остался один и задумался. У него ныло все тело, как после непосильной работы, в спину словно вонзились раскаленные иглы. В сердце закипала отравленная злоба - вот-вот переплеснет через край. Так и сидел он один, уставившись в одну точку, думая о жестокой мести, еще неясной ему самому.
Конюшня была пуста. Весь скот и люди были в Дрофах, в степи. Оттуда веяло зноем. Как дымка, тихо спустились сумерки. В эту ночь Митря должен был вновь выйти на работу с другими несчастными. И он был рабом среди рабов. Родителей у него не было, а брат - не был братом. Он чувствовал себя лишенным и любви и ласки в этом мире. Митря проглотил горькие слезы.
- Я замешкался, - проговорил, входя, Тригля. - Далеко до корчмы. Гляди, я цуйки немножко принес и хлебца, вылечу твои раны. Выпей малость, и я выпью за компанию. К завтраму боль и утихомирится.
Расскажу я тебе, Митря, чего ты еще не знаешь, - продолжал старик, примачивая на его спине рубцы, похожие на багровых змей. - Горька наша жизнь, пока доживешь до старости, да и после горько до самой смерти. Я ведь застал еще то страшное время, когда села подымались жечь именья и власти послали солдат из Молдовы расстреливать и убивать наших. А мне забрили лоб и послали с полком в молдовскую сторону - колоть штыками тамошних, тоже наших братьев, крестьян.
Был у меня меньшой братишка, ребенок еще. Оставался он дома за скотиной ухаживать. Вот ударили как-то в барабан, прочли приказ - всем сидеть по хатам. И чтоб никуда не выходить, а то начальство из ружья застрелит. Как-то утром вышел братишка во двор. А по дороге шел патруль с молодым офицером. Увидел офицер моего брата: "Ты чего тут?" - "Вышел скотине корму задать", - говорит брат. "Поди-ка сюда!" Подошел мальчонка к воротам. Офицер вытащил из кобуры револьвер и - бах! Упал парнишка, как подрезанный колос, и пикнуть не успел. Этим же утром зарубили саблей Марину, жену Ницы Чортян. На сносях она была, ребеночек прямо на дорогу в пыль вывалился. Такого страху нагнали на мужиков, - на целый век хватит. Опамятовались мы и терпим. А сами все бедней. Уж и не знаю, что и будет… Болит небось?
- Нет, дедушка Тригля, сердце вот ноет… Все спрашиваю себя: до каких же пор терпеть нам?
- Пока господь бог не обратит на нас очи свои.
Митря вздохнул и застонал. Потом в тишине долго слушал рассказ дедушки Тригли про минувшие годы. Парень немножко захмелел от цуйки и стал клевать носом.
Дед Тригля остановился. Спросил:
- Спишь?
- Нет еще, - ответил Митря.
- Хотел я тебе сказать, что третьего дня, до того как стряслось с тобой это, приходил сюда в именье брат твой Гицэ. Говорил, дело есть к боярину. Просил, верно, прибавить тебе жалованья.
Митря вскочил с подстилки и крикнул так, будто обожгло его острой болью.
- Гицэ?
- Он самый.
- Мельник?
- Он, парень, он. Твой брат, мельник.
Точно молния пронеслась в мозгу Митри и сразу осветила все: и разговор на мельнице о делах в именье, и последние слова Трехносого на вышке.
- Знай, дедушка Тригля, это мой брат предал меня барину. Мало ему, что отдал меня в рабы, еще и со свету сжить хочет.
- Ох-охо! - вздохнул старик. - Ведь говорится…
- Не в святом ли Евангелье? - злобно усмехнулся Митря.
- Нет, в книге страданий, паренек. "Кто тебе вырвал глаз?" - "Брат мой". - "Потому-то и захватил так глубоко!"
- Глубоко захватил, дедушка.
- Все может быть, - в нерешительности протянул дед Тригля. - Все может быть, после того что мы знаем про Гицэ. Только, слышь, ведь вы же от одной матери, и он, я знаю, ходит в церковь, исповедуется, причащается. Как же так - ведь может покарать его пречистая дева, отправить в ад, в самое пекло.
- Дедушка Тригля, какое ему дело до того света? Ему главное, чтобы здесь было хорошо. Брать за помол, владеть моею землею… Эх, почему я тогда не проткнул его вилами…
- Когда?
- Тогда, когда грозился он стереть меня с лица земли, после похорон матери с отцом.
Тригля перекрестился:
- Сохрани тебя дева пречистая от соблазнов дьявольских! Брось ты об этом думать, Митря, а то сгниют твои кости на каторге.
- Ладно, дедушка Тригля. Лучше, когда подойдет время, подам на него в суд.
- Нет, я бы и этого не делал, Митря. Вы еще поладите друг с другом.
Митря чувствовал, что его переполняют отвращение и гнев. Тригля удивлялся, видя, как он то смеется, то вдруг напрягает все силы, чтобы подавить в себе злобу. Дед поднес ему еще цуйки; после этого глаза Митри помутнели, и он упал лицом в охапку соломы. На другой день на рассвете Тригля отвез Митрю на телеге в Дрофы и оставил его среди суетившихся там работников.