- О дочь моя! - воскликнула она. - О чудная! - и заключила ее в свои объятия. - А я-то, негодная! - добавила она и припала лицом к ее коленям.
Маркиза в испуге спросила:
- Что с вами, матушка?
- Пойми же, всех ангелов чистейшая: во всем, что я тебе сейчас говорила, нет ни слова правды; моя испорченная душа не способна была верить в такую невинность, какая сияет в твоей душе, и мне понадобилась эта гнусная ложь для того, чтобы убедиться в этом.
- Дорогая моя матушка! - воскликнула радостно тронутая маркиза, склоняясь над нею, чтобы ее поднять.
Мать ответила:
- Нет, я встану не раньше, чем ты мне скажешь, что прощаешь мне всю низость моего поступка, о ты, прекрасное, неземное создание!
- Мне вас прощать, матушка! Встаньте, - воскликнула маркиза, - заклинаю вас!
- Ты слышишь! - сказала госпожа Г. - Я хочу знать, сможешь ли ты все еще меня любить и так же искренне уважать, как прежде.
- Моя обожаемая матушка! - воскликнула маркиза и опустилась рядом с матерью на колени. - Ни на одно мгновение я не переставала вас любить и уважать. Да и кто бы мог мне поверить при таких неслыханных обстоятельствах? Как я счастлива, что вы убедились в моей невиновности!
- В таком случае, - отвечала госпожа Г., подымаясь при поддержке дочери, - я буду тебя носить на руках, дорогое мое дитя. Рожать ты будешь у меня, и если бы обстоятельства даже сложились так, что я ожидала бы от тебя маленького князя, я и тогда не ходила бы за тобой с большей нежностью и достоинством. До конца дней моих я не расстанусь с тобой. Я бросаю вызов всему свету, твой позор будет для меня честью - только бы ты вернула мне свою любовь и позабыла ту жестокость, с которой я тебя оттолкнула.
Маркиза пыталась ее успокоить своими горячими ласками и увещаниями, но настал вечер и пробило полночь, прежде чем ей это удалось.
На следующий день, когда волнение старой дамы, вызвавшее у нее ночью приступ нервной лихорадки, несколько улеглось, мать, дочь и внучата с триумфом двинулись обратно в М. Ехали они очень довольные и шутили по поводу егеря Леонардо, сидевшего на козлах; мать говорила дочери, что замечает, как та краснеет всякий раз, как взглянет на его широкую спину. Маркиза отвечала не то со вздохом, не то с улыбкой:
- Кто знает, однако, кого мы увидим в нашем доме в одиннадцать часов утра третьего числа!
Но чем ближе они подъезжали к М., тем серьезнее настраивались их души в предчувствии решающих событий, которые им еще предстояли. Госпожа Г., не сообщая пока дочери своего плана, провела ее, как только они вышли из экипажа, в ее прежние комнаты; сказала, чтобы маркиза устраивалась, как ей будет удобно, сама же она скоро вернется, и поспешно удалилась.
Через час она возвратилась с разгоряченным лицом.
- Ну и Фома! - сказала она, скрывая свою радость. - Подлинно - Фома неверный! Битый час потребовался мне, чтобы его убедить. Но зато теперь он сидит и плачет.
- Кто? - спросила маркиза.
- Он, - отвечала мать. - Кто же, как не тот, у кого все к тому причины?
- Но не отец же? - воскликнула маркиза.
- Как ребенок, плачет, - отвечала мать. - Если бы мне самой не пришлось утирать ему слезы, я готова была бы рассмеяться, выйдя за дверь.
- И все это из-за меня? - спросила маркиза и встала. - И вы хотите, чтобы я здесь?..
- Ни с места! - сказала госпожа Г. - Зачем он мне продиктовал письмо? Он должен сюда к тебе прийти, если хочет еще раз увидеть меня живой.
- Милая матушка! - умоляла маркиза.
- Я неумолима! - перебила ее полковница. - Зачем он схватил пистолет?
- Заклинаю вас…
- Ничего… - отвечала госпожа Г., снова, почти насильно усаживая дочь в кресло. - А если сегодня до вечера он не придет, я завтра же уеду с тобой.
Маркиза назвала это поведенье жестоким и несправедливым. Но мать отвечала:
- Успокойся! - ибо в это время издалека послышались все приближавшиеся рыдания. - Вот уже он идет!
- Где? - сказала маркиза, прислушиваясь. - Есть кто-нибудь за дверью? Эти звуки?..
- Разумеется! - ответила госпожа Г. - Он хочет, чтобы мы ему отворили двери.
- Пустите меня! - вскрикнула маркиза и сорвалась со стула.
- Убедительно прошу тебя, Джульетта, сиди смирно, - сказала полковница; в это мгновение в комнату уже входил комендант, держа у лица платок.
Мать стала перед дочерью, загораживая ее собой, и повернулась спиною к нему.
- Отец! Дорогой мой отец! - воскликнула маркиза, простирая к нему руки.
- Ни с места! - сказала госпожа Г. - Ты слышишь? Комендант стоял посреди комнаты и плакал.
- Он должен повиниться перед тобою, - продолжала госпожа Г., - зачем он так вспыльчив! И зачем так упорен! Я люблю его, но и тебя также, я уважаю его, но и тебя также. И если мне нужно выбирать между вами двумя, то я нахожу, что ты лучше его, и остаюсь с тобою.
Комендант весь скорчился и взвыл так, что стены задрожали.
- О боже! - вскрикнула маркиза, сразу покорилась матери и схватила платок, дав волю слезам.
Госпожа Г. сказала:
- Он только не в состоянии произнести ни слова! - и отошла немного в сторону.
Тогда маркиза поднялась, обняла коменданта и просила его успокоиться. Она сама заливалась слезами. Она спросила, не присядет ли он, хотела усадить его в кресло, она пододвинула ему кресло, чтобы он сел, но он не отвечал; он не хотел двинуться с места, не хотел и садиться, а стоял на одном месте, низко склонив голову, и плакал. Маркиза, стараясь его поддержать, обернулась к матери и сказала, что он заболеет; казалось, самое полковницу покидает ее стойкость при виде его судорожных телодвижений. Когда же комендант, уступая повторным уговорам дочери, опустившейся к его ногам, наконец сел, осыпаемый ее нежнейшими ласками, мать опять заговорила. Она сказала, что поделом ему, теперь уж он, верно, образумится, затем она удалилась из комнаты и оставила их одних.
Едва выйдя за дверь, она тоже утерла слезы и подумала, не повредит ли мужу то потрясение, которое она ему причинила, и не следует ли послать за врачом. К вечеру она приготовила ему на кухне все, что только могла придумать укрепляющего и успокаивающего, оправила и согрела постель, чтобы уложить его, как только он появится об руку с дочерью, но так как он все еще не появлялся, хотя ужин уже был накрыт, то она подкралась к комнате дочери, желая подслушать, что там происходит. Приложив осторожно к двери ухо, она услышала слабый, замирающий шепот, исходивший, как ей казалось, от маркизы; заглянув в замочную скважину, она увидела, что маркиза сидела на коленях у коменданта, чего раньше он бы никогда в жизни не допустил. Наконец она отворила дверь, и сердце ее переполнилось радостью, - дочь, запрокинув голову, закрывши глаза, лежала в объятиях отца, который, сидя в кресле, жадно, долго и горячо, как влюбленный, целовал ее в губы, а в широко раскрытых его глазах блестели слезы. И дочь молчала, молчал и он; склонив лицо над нею, как над девушкой - своей первой любовью, он искал ее губы и целовал ее. Мать испытывала полное блаженство; не замечаемая ими, стоя позади его кресла, она медлила нарушить восторг радостного примирения, снова наступившего в ее доме. Наконец она приблизилась к мужу и сбоку поглядела на него, перегнувшись через спинку кресла, в то время как он с несказанным упоением пальцами и губами ласкал уста своей дочери. Комендант при виде ее снова весь сморщился и опустил голову, видимо, желая ей что-то сказать; но она воскликнула: "Ну, что еще за лицо ты строишь!" - с своей стороны наградила его поцелуем, разгладившим его морщины, и шуткой положила конец трогательным излияниям. Она пригласила их обоих ужинать и повела в столовую, куда они пошли, словно жених и невеста. За столом комендант был очень весел, хотя время от времени всхлипывал, мало ел и мало говорил, глядя в тарелку и играя рукою дочери.
Но вот с наступлением следующего дня перед ними встал вопрос, кто же наконец появится завтра в одиннадцать часов утра, ибо завтра было как раз грозное третье число. Отец, мать, а также и брат, пришедший для того, чтобы также помириться с маркизой, решительно стояли за брак, коль скоро неизвестное лицо окажется мало-мальски приемлемым; решено было сделать все, что только возможно, дабы обеспечить счастье маркизы. Однако если бы положение этого человека, даже при всяческом содействии и поддержке, оказалось бы значительно ниже положения маркизы, то родители высказывались против брака, предполагая оставить ее, как и прежде, у себя в доме и усыновить ребенка. Маркиза же, по-видимому, была склонна в любом случае сдержать слово и доставить во что бы то ни стало ребенку отца, при одном лишь условии, - чтобы неизвестный не оказался отъявленным злодеем. Вечером полковница спросила всех, как следует им обставить прием ожидаемого на следующий день лица. Комендант высказался за то, чтобы к одиннадцати часам оставить маркизу одну. Маркиза же настаивала на том, чтобы при свидании присутствовали ее родители и брат, так как она не желает иметь никаких тайн с этим человеком. К тому же она заметила, что, по-видимому, таково было желание и самого лица, напечатавшего ответ, в котором прямо был назван дом коменданта как место свидания; благодаря этому обстоятельству, заявила она открыто, ей понравился и самый ответ. Мать указала на неловкую роль, какую при этом будут вынуждены играть отец и брат, и просила дочь освободить мужчин от необходимости присутствовать при свидании, сама же она исполнит ее желание и останется с нею во время приема посетителя. После краткого размышления маркиза согласилась, и наконец было принято это последнее предложение.