- Грубая, очень грубая, - подтвердила Лопотницкая. - Где это видано, чтобы барышня сама колола дрова, носила воду и стирала белье… Если обстоятельства вынуждают, то нужно делать это тайком, чтобы никто не видал… Но так! Одеваться как простая девка и работать… неприлично… Это, это, это, это неприлично!
- Вечное мое горе, позор! - прошептала Эмма, и на лице у нее появилось несвойственное ей выражение гнева.
- Вы, впрочем, не можете это так сильно чувствовать и принимать близко к сердцу, - продолжала старушка, - потому что родители ваши и муж хотя и были людьми почтенными и состоятельными… я их не унижаю… не унижаю… очень почтенными и состоятельными… но все же у вас в чиновничьем сословии совершенно другие понятия о чести и достоинстве…
- Моя мать была дочерью помещика, - нерешительно вставила Жиревичова.
- Верно, верно, но все же это не то… это… это… не то.
Лицо, да и вся фигура вдовы выражали глубокое смирение.
- Вы правы, - заметила она тихо. - Я могу упрекнуть моих родителей только в одном, только в одном… почему они меня не выдали за помещика, ведь многие добивались моей руки!
- Брыня, - вставила Розалия, - всегда столько хорошего рассказывает мне о своем отце… Она говорит, что он очень любил вас.
- О да! - с жаром воскликнула вдова. - Игнатий боготворил меня… Да, боготворил… Но, не знаю почему, меня всегда терзала какая-то безотчетная тоска… Меня никогда не покидало чувство, будто у меня подрезаны крылья, будто я заслуживаю более возвышенной, более яркой жизни!
- Мало ли кто чего заслуживает, - недовольно заметила Лопотницкая, пристально глядя на склоненную над голубым башмачком голову дочери. - Мало ли кто чего заслуживает, - повторила она, покачивая головой. - Вот я, например, вправе ожидать от людей по крайней мере уважения… потому что и возраст мой, и положение, и это… это… это… Однакоже и со мной случаются неприятности… Представьте себе, что стряслось со мной сегодня, сегодня средь бела дня, на глазах у всех, на улице. Я направлялась с визитом к жене предводителя дворянства… Рузя вчера относила вязаную салфетку, которую заказала, как ее там… как ее зовут?
- Плотинская, жена доктора, - напомнила Рузя.
- Да, докторша… и узнала у нее, что жена предводителя сейчас в городе. Сам Плотинский из простонародья, должно быть из мещан, а она урожденная Женга, а по материнской линии в родстве с Одропольскими и поэтому поддерживает отношения с помещиками… Рузю я с собой не взяла, у нее нет костюма для визитов, а мне, старухе, в шали и чепце везде прилично… Значит, иду я по Склеповой улице потихоньку, потому что ревматизм в ногах, трудно уж мне по мостовой ходить… на палку свою опираюсь… без палки я теперь ни шагу… среди нынешних людей, как средь разбойников, без палки и не пройдешь… Порядочного человека редко на улице встретишь, все только разный сброд на дороге попадается, и если всякие там личности: евреи, мещане и черт знает кто, мешают мне продвигаться, то я своей палкой так вертеть начинаю, что они на все четыре стороны разлетаются… Это… это… это… ха… ха… ха!
Она от всей души расхохоталась, вспомнив свою палку и отступивший перед ней сброд.
- Но что же сегодня случилось с вами? - спросила Жиревичова.
- Да, да… дошла я до канавки какой-то, и когда надо было перешагнуть через нее… ни в какую. Ревматизм… ноги не слушаются. Попробовала раз, попробовала другой и стала оглядываться, как бы мне обойти это препятствие, как вдруг слышу: "Разрешите, пани, я вам помогу". Какой-то фертик подхватил меня под руку и так ловко приподнял и перетащил, что я очутилась на другой стороне канавки, не замочив даже подошв. Я очень рассердилась. "Кто вам разрешил? - спрашиваю я. - Как вы смели? Знаете ли вы, кто я такая?" - "Я хотел вам помочь", - отвечает он. Тут я вышла из себя: "Если вы этого не знаете, сударь, говорю, то я, старуха, должна научить вас. С особой из приличного общества не полагается ни разговаривать, ни подходить к ней, не будучи представленным". И что же вы думаете? Шалопай расхохотался мне прямо в лицо и убежал, смеясь, как безумный. А судя по костюму и по наружности, его можно было принять даже за порядочного человека, но теперь все скроены на один лад - и пан и сапожник: не сразу узнаешь, с кем имеешь дело.
- Этот молодой человек… наверно, просто так… от чистого сердца, - попыталась заступиться Эмма.
- Что значит от чистого сердца! - перебила ее старуха. - Меня смешат разговоры о чистом сердце всех этих хамов и выскочек, наводнивших теперь мир… Это был просто хам, человек невоспитанный, не умеющий себя вести и это… это… это… все.
- Ну, конечно! Как же! Подойти к даме, не будучи представленным… - поспешила согласиться с ней Жиревичова.
- Мама, господин этот не знал, кто вы такая, и мог вообразить, что вы бог весь кто, - заметила Розалия и добавила: - Стась наверняка никогда бы так не поступил…
- Стась из хорошей семьи, - торжественно изрекла Лопотницкая.
- И он так мило себя держит, так деликатен, - подхватила Жиревичова. - Я, право, радуюсь при мысли, что хотя бы сегодня он приятно проведет время и немного развлечется…
- Где же Стась собирается сегодня развлекаться? - спросили одновременно мать и дочь.
- У Ролицких танцевальный вечер…
- Сегодня?
- Да.
Странное дело, на мать это известие произвело более сильное впечатление, чем на дочь. Розалия только засмеялась и сказала:
- Хорошо! Хоть издали музыку послушаем!
А старуха широко разинула рот, и глаза у нее заблестели.
- У них собирается хорошее общество, - сказала она. - Наверно, и жена предводителя с дочерьми будет. Ролицкий хоть и адвокат, но сын помещика… Мать его урожденная Покутницкая… У нее было имение Покутово, здесь же у почтового тракта, неподалеку от Онгрода… У них, конечно, соберется блестящее общество… Кроме жены предводителя, будет, наверно, много моих старых знакомых, которых я еще детьми знала… ох, ох, ох!
У Жиревичовой блестели глаза и горели щеки.
- Госпожа председательша, - начала она робко, - а если бы нам, как прошлой весной, постоять у окна, посмотреть на танцы и наряды… Стась замечательно танцует… Он брал уроки у… известного учителя.
- Хорошо, хорошо, - ответила, подумав, Лопотницкая. - Почему бы не пойти? Рассеюсь немножко… и еще раз перед смертью… увижу их! Ох, ох, ох!.. Зайдите за мной, пани советница, как только там начнут играть и танцевать…
Пани советница поднялась и начала прощаться. Она была очень оживлена, легко двигалась, сейчас ей можно было дать лет двадцать, не больше.
А Розалия нахмурилась.
- Мама, вы еще, чего доброго, простудитесь, стоя вечером во дворе… И потом… прилично ли это?
- Ну, ну, - сердито оборвала ее мать. - Яйца курицу не учат! Я знаю, что делаю. Ночью все кошки серы… Кто меня узнает?
Когда вдова ушла, Лопотницкая сказала, обращаясь скорее к самой себе, чем к дочери:
- Глупая бабенка, воображает, будто она что-то из себя представляет, потому что у ее мужа были родственники помещики и один из них до сих пор навещает ее… В знать пролезть хочет… каждую минуту к нам забегает и оглядывается, видят ли люди, что она у нас бывает… Всю жизнь лезла… Обеды и вечера устраивала…. а дочку простой девкой воспитала.
- Я очень люблю Брыню, - не отрываясь от работы, сказала Розалия.
- Что поделаешь! Если судьба сблизила нас с такими людьми, то… то… то… приходится их терпеть… Но любить?.. Зачем любить? За что любить? Грубиянка. Смеет с тобой затевать ссоры…
- Да, ссоры эти и мне очень надоели… но она такая несчастная!
- Несчастная! Почему несчастная?
- Да так… - неуверенно ответила Розалия. - Пропадает она.
- Почему?.. - спросила старуха и вдруг осеклась, устремив на дочь проницательный взгляд своих бесцветных глаз. - Пропадает! Пропадает! - заворчала она, не переставая смотреть на дочь, словно хотела во что бы то ни стало прочесть в ее глазах, почему она считает, что соседка пропадает, не думает ли она случайно то же самое и о себе. - Пропадает! - прошептала старуха еще раз. - Велика беда! Не она одна… Не ей чета барышни…
Лопотницкая снова не договорила. На ее высокий пожелтевший лоб, окаймленный прядями седых, серебристых волос, легла мрачная туча скорби и гнева.
Уже смеркалось, когда она окликнула дочь.
- Темно уже, не порть глаза. Поди в сени и поставь самовар.
- Воды нет; Марцинова сегодня не пришла… заболела, должно быть, - неохотно отрываясь от работы, ответила Розалия.
- Возьми кувшин и принеси воды из колодца… Мне необходимо горячего чаю… Теперь темно… спрячь кувшин хорошенько под платком…. Никто и не увидит.
Когда Жиревичова возвратилась домой, Бригида сидела на ступеньках крыльца, на коленях у нее покоилась большая кудлатая голова дворняжки. Рыжая собака прильнула к девушке, а Бригида, обхватив обеими руками ее голову и наклонившись, тихо приговаривала:
- Хороший Вильчек! Умный Вильчек! Мой… мой… мой Вильчек!
Ее красивые, обычно сурово поджатые губы, расплылись в нежной улыбке.
Увидев мать, Бригида подняла голову и резко, как всегда, сказала:
- Чай и суп я приготовила… только лампы не зажгла, чтобы напрасно не горела…