- Нет пользы колотить мальчика, как ты это делаешь. Я видела, как то же самое бывало с молодыми господами во дворах большого дома, и на них нападала тоска. И когда это случалось, старый господин находил для них рабынь, если они сами не нашли уже их, и все это легко проходило.
- Этого совсем не нужно, - возразил Ван-Лун. - Когда я был молод, я не знал никакой тоски и никаких слез и вспышек гнева, и рабынь я также не знал.
О-Лан подумала и потом ответила медленно:
- Правда, я видела это только у молодых господ. Ты работал в поле, а он живет, как молодой господин, и в доме ему нечего делать.
Ван-Лун, поразмыслив немного, понял, что в ее словах есть правда. Когда он сам был молод, ему некогда было тосковать: ему приходилось вставать с зарей и итти за быком с плугом, а в жатву нужно было работать так, что ныла спина, и он мог плакать сколько угодно, потому что никто его не слышал. И ему нельзя было убежать, как бегал его сын из школы, потому что тогда ему нечего было бы есть.
Он вспомнил все это и сказал себе: "Но мой сын не таков. Он слабее меня, и его отец богат, а мой был беден; и ему нет нужды работать, потому что в поле у меня работают батраки, а кроме того, нельзя же взять такого ученого, как мой сын, и приставить его к плугу".
Втайне он гордился, что у него такой сын, и он сказал О-Лан:
- Что же, если он похож на молодого господина, то это другое дело. Но я не стану покупать для него рабыни. Я сосватаю его, и мы рано его женим. И это нужно сделать скорей.
И он встал и вышел на внутренний двор.
Глава XXIII
Лотос, видя, что Ван-Лун рассеян в ее присутствии и думает не о ее красоте, а о чем-то другом, надулась и сказала:
- Если бы я знала, что через один короткий год ты будешь смотреть и не видеть меня, я осталась бы в чайном доме.
Она отвернулась и посмотрела на него искоса, так что он засмеялся, схватил ее руку, прижал к своему лицу, вдохнул ее благоухание и ответил:
- Что же, человек не может все время думать о жемчужине, которую он пришил к халату: но если она потеряется, он этого не вынесет. Эти дни я думаю о моем старшем сыне и о том, что кровь у него взволнована желанием, и его нужно женить, и не знаю, как найти ему ту, на которой он должен жениться. Я не хочу, чтобы он женился на дочери крестьянина из нашей деревни, да это и не годится, потому что все мы носим общее имя Ванов. Но в городе я никого не знаю достаточно хорошо, чтобы сказать ему: "У меня есть сын, а у тебя дочь", а к настоящей свахе я тоже не хочу обращаться, чтобы она не свела нас с человеком, у которого дочь калека или полоумная.
Лотос, с тех пор как старший сын Ван-Луна стал высоким и стройным, смотрела на него благосклонно. Ее развлекли слова Ван-Луна, и она отвечала в раздумьи:
- В большом чайном доме ко мне ходил один человек и часто рассказывал о своей дочери, потому что, по его словам, она похожа на меня, маленькая и тонкая, но почти ребенок, и он говорил: "Мне странно и неловко тебя любить, словно ты моя дочь: ты слишком похожа на нее, и меня это смущает, и любовь к тебе кажется беззаконием". По этой причине, хотя я и нравилась ему больше всех, он ездил к высокой рыжей девушке по имени Цветок Граната.
- Что это был за человек? - спросил Ван-Лун.
- Он был хороший человек, не скупился на серебро и всегда платил обещанное. Мы все любили его, потому что он не жадничал, и если девушка бывала утомлена, то не кричал, как другие, что его надули, но всегда говорил учтиво, словно какой-нибудь князь или господин из ученого и знатного рода: "Хорошо, вот серебро. Отдыхай, дитя мое, пока любовь не расцветет снова".
И Лотос задумалась. Но Ван-Лун сказал поспешно, чтобы вывести ее из задумчивости: он не любил, когда она вспоминала о прежней жизни.
- А чем же он занимался, что у него было много серебра?
И она ответила:
- Я не знаю. Кажется, он торговал зерном. Лучше я спрошу Кукушку: ей известно все о мужчинах и их деньгах.
И она хлопнула в ладоши, и Кукушка прибежала из кухни. Ее широкие скулы и нос раскраснелись от огня. Лотос спросила ее:
- Кто был тот высокий, толстый и красивый мужчина, который ездил сначала ко мне, а потом стал ездить к Цветку Граната, потому что я была похожа на его маленькую дочку, и это его смущало, хотя я больше ему нравилась?
Кукушка сейчас же ответила:
- Это был Лиу, хлеботорговец. Хороший человек! Он всегда дарил мне серебро.
- На каком рынке он торгует? - спросил Ван-Лун из праздного любопытства, потому что все это была женская болтовня, а из нее едва ли могло что-нибудь выйти.
- На Улице каменных мостов, - отвечала Кукушка.
Не успела она произнести эти слова, как Ван-Лун в восторге хлопнул в ладоши и сказал:
- Да ведь это как раз там, где я продаю зерно! Значит, это можно будет уладить.
"Хорошо женить сына на дочери человека, который покупает у меня зерно", - подумал он.
Когда затевалось какое-нибудь дело, Кукушка сразу чуяла в нем деньги, как крыса чует сало; она утерла руки передником и быстро сказала:
- Я готова служить господину.
Ван-Лун все еще сомневался и в сомнении смотрел на ее хитрое лицо, но Лотос сказала весело:
- Ах, это верно: пусть Кукушка пойдет и спросит торговца Лиу. Он хорошо ее знает, и это дело можно уладить: ведь Кукушка ловкая. А если оно будет улажено, она получит, что полагается свахе.
- Так я и сделаю, - отозвалась Кукушка с готовностью и засмеялась, думая о серебре, которое полагается свахе. И, развязав передник, она сказала деловито: - Я пойду сейчас же, потому что мясо готово, - его нужно только поставить на огонь, - и овощи вымыты.
Но Ван-Лун еще не обдумал дела, как следует.
- Нет, я еще ничего не решил, - сказал он. - Я должен несколько дней подумать, а потом скажу тебе, что решил.
Женщины были недовольны тем, что он медлит: Кукушке хотелось получить серебро, а Лотосу - услышать что-нибудь новое и повеселиться. Но Ван-Лун вышел, говоря:
- Нет, это мой сын, и я лучше подожду.
И он мог бы ждать много дней и раздумывать на все лады, если бы юноша не вернулся однажды на рассвете с красным и разгоряченным от вина лицом, и дыхание у него было зловонное, и походка неуверенная. Ван-Лун услышал, как он, спотыкаясь, бредет через двор, и выбежал посмотреть, кто это, и мальчика стошнило у него на глазах, потому что он привык только к светлому легкому вину, которое они гнали дома из своего риса. Он упал и лежал на земле, словно пес в своей блевотине.
Ван-Лун испугался и позвал О-Лан. Вместе они подняли юношу, и О-Лан вымыла его и уложила на постель в своей комнате. Не успела она умыть его, как он уже спал тяжелым сном, словно мертвый, и не мог ничего ответить на вопросы отца.
Тогда Ван-Лун пошел в комнату, где спали оба его сына. Младший, зевая и потягиваясь, увязывал свои книги в квадратный кусок материи, собираясь в школу, и Ван-Лун спросил его:
- Разве твой старший брат не ложился сегодня спать вместе с тобой?
Мальчик ответил неохотно:
- Нет.
По глазам его было видно, что он боится, и Ван-Лун, заметив это, закричал на него сердито:
- Куда он ходил?
И когда мальчик не захотел ответить, он схватил его за шиворот, потряс его и закричал:
- Говори все, щенок!
Мальчика это испугало, он разрыдался и заговорил, всхлипывая:
- Старший брат не велел тебе говорить и грозил, что будет щипать меня и колоть раскаленной иглой, если я расскажу; а если не расскажу, то он даст мне денег.
И Ван-Лун, выйдя из себя, закричал:
- Говори сейчас же, а не то лучше тебе умереть!
И мальчик огляделся кругом и сказал с отчаянием, видя, что отец готов его задушить, если он не ответит:
- Он уже три ночи не ночует дома, но где он и что он делает, я не знаю. Знаю только, что он уходит с сыном твоего дяди, нашим двоюродным братом.
Ван-Лун выпустил из рук шею мальчика, отшвырнул его в сторону и большими шагами направился в комнату дяди. Там он застал сына дяди: у него было такое же красное и возбужденное от вина лицо, как и у его сына, но он держался тверже на ногах, потому что он был старше и привык вести себя, как взрослый мужчина. Ван-Лун закричал на него:
- Куда ты водил моего сына?
И молодой человек ответил, насмехаясь над Ван-Луном:
- Твоего сына незачем водить. Он и сам дойдет, куда ему нужно.
Но Ван-Лун повторил вопрос, и на этот раз он думал про себя, что он не сдержится и убьет сына дяди с его бесстыдным и наглым лицом, и закричал страшным голосом:
- Где был мой сын сегодня ночью?
Молодой человек испугался и ответил хмуро и неохотно, опустив свои бесстыдные глаза:
- Он был у непотребной женщины, которая живет во дворе большого дома.
Услышав это, Ван-Лун громко застонал. Ее знали многие мужчины, и ходили к ней только бедняки и простые люди, потому что она была уже немолода и не требовала большой платы.
Не возвращаясь в дом к завтраку, он вышел из ворот и пошел через поля, и на этот раз он не видел всходов на своей земле, не видел, какой урожай они сулят, из-за беды, которая случилась с его сыном. Он шел, глубоко задумавшись, и, пройдя в ворота у городской стены, он вошел в дом, который прежде назывался домом Хуанов. Тяжелые ворота стояли теперь раскрытыми: всякий, кто хотел, мог войти и уйти без помехи. И он вошел в ворота. Дворы и комнаты были полны простого народа. Комнаты здесь отдавались внаем. В каждой комнате помещалась семья. Двор был грязен, и старые сосны срублены, а те, которые остались, засыхали на корню. Пруды были забиты мусором.
Но он ничего этого не видел. Он остановился посреди двора и громко спросил: