И престарелый господин ушел, не прекословя, волоча ноги и кашляя: старые бархатные туфли шлепали на ходу, то и дело соскакивая с его пяток. И Ван-Лун, оставшись наедине с этой женщиной, не знал, что ему говорить и делать. Его изумляла стоявшая кругом тишина. Он заглянул на соседний двор, и там тоже не было ни души. По всему двору были разбросаны кучи мусора и грязи, валялась солома, ветви бамбука, сухие сосновые иглы и засохшие стебли цветов, и видно было, что уже давно никто не брался за метлу и не подметал двора.
- Ну, деревянная голова! - сказала женщина так визгливо, что Ван-Лун подпрыгнул при звуке ее голоса: так был он визглив и резок. - В чем твое дело? Если у тебя есть деньги, покажи их!
- Нет, - ответил Ван-Лун осторожно, - я не говорил, что у меня есть деньги. У меня есть дело.
- Дело - значит и деньги, - отвечала женщина: - деньги или идут в дом, или уходят из дому, а в этом доме нет денег и нечего отдавать.
- Да, но я не могу говорить с женщиной, - возразил Ван-Лун смиренно.
Он совсем запутался, и не мог ничего понять, и все еще в изумлении озирался по сторонам.
- Ну, а почему бы и нет? - сердито ответила женщина.
И вдруг она закричала на него:
- Разве ты не слышал, дурак, что здесь больше никого нет?
Ван-Лун смотрел на нее пристально и неуверенно, и женщина снова закричала:
- Я и старый господин. Больше нет никого!
- Где же они? - спросил Ван-Лун растерянно, сам не понимая, что говорит.
- Старая госпожа умерла, - ответила женщина. - Разве ты не слышал в городе, что наш дом ограбили бандиты и унесли все, что хотели, - и добро и рабынь? И они подвесили старого господина за большие пальцы, а старую госпожу привязали к стулу и заткнули ей рот, а все остальные убежали. Но я осталась. Я спряталась в наполовину высохшем колодце под деревянной крышкой. А когда я вылезла, грабителей уже не было, и старая госпожа сидела мертвая на своем стуле, не потому, что они ее тронули, а от испуга. Тело у нее стало, словно гнилой тростник, от выкуренного опиума, и она не могла вынести испуга.
- А слуги и рабыни? - в изумлении спросил Ван-Лун. - А привратник?
- Ах, эти? - отвечала она равнодушно. - Они давно сбежали. Все ушли, кого только могли унести ноги, потому что к середине зимы не стало ни еды, ни денег. Правда, - ее голос упал до ропота, - среди бандитов было много наших слуг. Я сама видела этого пса - привратника: он показывал дорогу, и хотя он отворачивался в присутствии старого господина, я все же узнала его по трем волоскам на бородавке. Кроме него были и другие, потому что только свои могли знать, где спрятаны драгоценности и где в тайниках хранятся вещи, не предназначенные для продажи. Думается мне, что здесь замешан и сам управляющий, хотя, конечно, он и не мог явно участвовать в этом деле, так как он дальний родственник хозяевам.
Женщина замолчала, и во дворе стояла тягостная тишина, какой может быть тишина только после того, как уйдет жизнь. Потом женщина сказала:
- Но все это случилось не вдруг… В течение всей жизни старого господина и его отца дом Хуанов падал и падал. Подконец господа перестали сами управлять хозяйством и землей, брали деньги, которые им давал управляющий, и тратили их, не жалея, словно воду. И у них порвалась связь с землей, и - участок за участком - земля начала уходить у них из рук.
- Где же молодые господа? - спросил Ван-Лун, все еще оглядываясь по сторонам и не веря тому, что слышит.
- Разъехались - кто куда, - ответила женщина равнодушно. - Хорошо еще, что двух дочерей успели выдать замуж прежде, чем стряслось это несчастье. Старший из молодых господ, услышав о том, что случилось с отцом и матерью, прислал гонца за старым господином, своим отцом, но я уговорила старика не ездить. Я сказала: "Кто же останется в доме? Мне не подобает оставаться одной, ведь я только женщина".
Говоря это, она с добродетельным видом поджала тонкие красные губы и опустила наглые глаза и снова сказала, помолчав немного:
- Кроме того, все эти годы я была верной рабыней моего господина, и у меня нет другого дома.
Тогда Ван-Лун посмотрел на нее пристально и быстро отвернулся. Он начал понимать, в чем дело: женщина держалась за умирающего старика, так как надеялась получить от него что-нибудь перед его смертью. Он сказал с презрением:
- Ведь ты только рабыня. Как же я стану заключать с тобой сделку?
Она закричала на него:
- Он сделает все, что я ему скажу!
Ван-Лун долго обдумывал этот ответ. Что же, у них осталась земля. Другие могут купить ее с помощью этой женщины, если не купит он.
- Сколько осталось земли? - спросил он неохотно.
И она сейчас же поняла, какая у него цель.
- Если ты пришел покупать землю, - сказала она быстро, - то земля есть. У него есть сто акров к западу от дома и двести акров к востоку, которые он продаст. Земля не вся в одном месте, но участки большие. Все это можно продать до последнего акра.
По ее словоохотливости Ван-Лун понял, что она знает, сколько чего осталось у старика, до последней пяди земли. Но он все еще ей не верил.
- Не годится старому господину продавать землю без согласия сыновей, - уклончиво сказал он.
Но женщина поспешно ответила:
- Сыновья велели ему продавать, если найдется покупатель. Земля находится в таком месте, где ни один из сыновей не хочет жить. По всей округе рыщут бандиты, и все сыновья говорят: "Мы не можем жить в таком месте. Продадим землю и поделим деньги".
- Но в чьи же руки я отдам деньги? - спросил Ван-Лун, все еще не веря.
- В руки старого господина. А то в чьи же еще? - ответила женщина вкрадчиво.
Но Ван-Лун знал, что из рук старого господина деньги перейдут в ее руки. Поэтому он не захотел дальше разговаривать с ней и повернулся к выходу, говоря:
- Как-нибудь в другой раз, в другой раз.
Он пошел к воротам, и она пошла за ним, крича ему вслед:
- Завтра, в это же время, в это же время или после обеда! Все равно - в какое время.
Он, не отвечая, шел по улице в великом изумлении, и ему хотелось обдумать то, что он слышал. Он зашел в маленькую чайную лавку и заказал прислужнику чай, и когда мальчик ловко поставил перед ним чашку и поймал и подбросил медяк, который он уплатил ему, Ван-Лун принялся размышлять. И чем больше он размышлял, тем чудовищнее казалось ему, что знатная и богатая семья, которая в течение всей его жизни и всей жизни его отца и деда была самой могущественной и славной в их городе, теперь пришла в упадок и рассеялась по лицу земли. "Это оттого, что они бросили землю", - думал он с сожалением.
И он думал о своих сыновьях, которые росли, как молодые побеги бамбука весной, и решил, что с этого же дня они перестанут играть на солнце и он заставит их работать в поле, где они научатся чувствовать землю под ногами и мотыку в руке, и это чувство смолоду впитается в их плоть и кровь.
Да, но все это время драгоценные камни жарко и тяжело давили на его тело, и он все время боялся. Ему казалось, что их блеск пробивается сквозь его лохмотья, и он ждал, что вот-вот кто-нибудь закричит: "Смотрите, этот бедняк носит с собой сокровище императора!" Нет, он не успокоится, покуда не обменяет их на землю. Он подождал, пока у хозяина лавки выбралась свободная минута, подозвал его к себе и сказал:
- Поди, выпей чашку чаю на мой счет и расскажи мне, какие в городе новости, потому что я уезжал на всю зиму.
Хозяин лавки всегда был рад поговорить, особенно если пил свой чай за чужой счет, и он охотно сел за стол Ван-Луна. Это был маленький человек с мордочкой хорька и прищуренным, кривым левым глазом. Его одежда была до того засалена, что спереди и куртка и штаны были черны и стояли коробом, потому что, кроме чаю, он торговал еще и съестным и сам готовил. Он любил говорить: "У хорошего повара халат всегда грязен" - и думал, что ему так и следует, и даже необходимо быть грязным. Он сел за стол и сразу начал:
- Ну, кроме того, что народ голодает, - а это уже не ново, - самая крупная новость - грабеж в доме Хуанов.
Это было как раз то, о чем надеялся услышать Ван-Лун, и лавочник продолжал свой рассказ с видимым удовольствием, описывая, как визжали оставшиеся в доме рабыни, как их уносили, и как насиловали не успевших скрыться наложниц, и выгоняли их на улицу, и даже увозили с собой, и как после этого никто не захотел жить в доме Хуанов.
- Никто, - закончил хозяин лавки, - кроме старого господина. А его теперь забрала в руки одна из рабынь, по имени Кукушка, которая благодаря своей ловкости много лет пробыла в покоях старого господина, в то время как другие постоянно менялись.
- Значит, эта женщина распоряжается теперь в доме? - спросил Ван-Лун.
- Она делает все, что хочет, - отвечал собеседник. - Она захватывает все, что может захватить. Когда-нибудь, конечно, молодые господа вернутся домой, уладив свои дела в чужих странах, и она их не проведет разговорами о том, что она верная слуга и ее нужно вознаградить, и тогда ее выгонят. Но уже теперь она набрала довольно и нуждаться не будет, проживи она хоть до ста лет.
- А земля? - спросил наконец Ван-Лун, дрожа от нетерпения.
- Земля? - переспросил тот равнодушно.
Для этого лавочника земля ровно ничего не значила.
- Она продается? - нетерпеливо спросил Ван-Лун.
- О, земля… - отвечал хозяин лавки равнодушно и встал, говоря на ходу, так как в лавку вошел покупатель: - Я слышал, что она продается, кроме того участка, где уже в течение шести поколений хоронят членов семьи Хуанов. - И он ушел по своим делам.
Тогда Ван-Лун тоже встал, вышел и снова направился к большим воротам, и женщина вышла открыть ему. Он стоял, не входя в ворота, и говорил ей: