Мальчик попробовал изъясниться на ломаном английском языке, но Лингард перебил его.
- Понимаю, - воскликнул он, - ты сбежал с большого корабля, который ушел сегодня утром. Почему же ты не идешь к своим землякам?
- Корабль ушел недалеко - на Сурабайю. Заберут меня опять на корабль, - объяснил мальчик.
- Это для тебя самое лучшее, - убежденно произнес Лингард.
- Нет, - ответил мальчик, - надо остаться здесь, не надо идти домой. Надо достать деньги здесь; дома плохо.
- Это меня окончательно сбивает с толку, - удивился Лингард. - Так тебе деньги нужны? Так-так. И ты не побоялся удрать, ты, несчастный мешок с костями?
Мальчик пояснил, что он ничего так не боится, как быть отосланным назад на корабль. Лингард смотрел на него в задумчивом молчании.
- Подойди ближе, - сказал он. Он взял мальчика за подбородок и, подняв ему голову, пристально посмотрел на него.
- Сколько тебе лет?
- Семнадцать.
- Однако ты невелик для семнадцати лет. Ты голоден?
- Немного.
- Пойдешь со мной на этот вот бриг?
Мальчик молча направился к шлюпке и забрался на нос.
- Знает свое место, - пробормотал Лингард, тяжело ступая на корму и берясь за брасики. - Дай ход!
Гребцы-малайцы разом налегли на весла, и гичка отскочила от набережной, держа на якорный огонь брига.
Таково было начало карьеры Виллемса.
Через полчаса Лингард знал всю несложную историю Виллемса. Отец - рассыльный агент у судового маклера в Роттердаме; мать умерла. Мальчик способный, но ленивый. Стесненное положение в доме, полном маленьких братьев и сестер, которые хоть и были одеты и сыты, но бегали без присмотра, пока неутешный вдовец бродил целыми днями в обтрепанном пальто и рваных сапогах по грязным набережным, а по вечерам устало сопровождал полупьяных иностранных шкиперов по разным увеселительным местам, домой возвращаясь поздно, с тошнотой от слишком усердного курения и выпивки - за компанию - с этими людьми, рассчитывавшими в деловом порядке на эти знаки внимания. Затем предложение добродушного капитана "Космополита IV", который был рад оказать услугу этому терпеливому и услужливому человеку; великая радость юного Виллемса, его еще большее разочарование в море, которое представлялось таким привлекательным издали и оказалось таким суровым и требовательным при ближайшем знакомстве, - и наконец, этот побег, под влиянием внезапного порыва. Мальчик был в безнадежной вражде с духом моря. Он испытывал инстинктивное презрение к честной простоте этой работы, которая не давала ему того, чего он желал. Лингард скоро убедился в этом. Он предложил Виллемсу отослать его домой на английском корабле, но мальчик умолял позволить ему остаться. У него был отличный почерк, он скоро в совершенстве овладел английским языком, хорошо считал; и Лингард использовал его в этом направлении. С годами его коммерческие способности развернулись удивительнейшим образом, и Лингард часто оставлял его торговать на том или другом острове, а сам между тем отправлялся в какую-нибудь отдаленную местность. По желанию Виллемса Лингард устроил его на службу к Гедигу. Эта разлука его несколько огорчила, так как он в известном смысле привязался к своему питомцу. Но он гордился им и убежденно хвалил его. Вначале это было: "Бойкий мальчишка, но моряка из него не выйдет". Затем, когда Виллемс стал помогать в торговле, он отзывался о нем: "Дельный малый". Позднее, когда Виллемс стал доверенным Гедига и ему поручались деликатнейшие дела, простодушный старый моряк, восхищенно указывая пальцем на его спину, шептал всякому, кто стоял около него в ту минуту: "Умная голова этот парень, чертовски умная голова. Посмотрите на него. Представитель старика Гедига. Я, можно сказать, подобрал его в канаве, как голодную кошку. Кожа да кости. Честное слово, подобрал. А теперь он больше моего понимает в торговле. Факт! Я не шучу. Больше меня понимает", - повторял он серьезно, с невинной гордостью в честных глазах.
С надежной высоты своих коммерческих успехов Виллемс покровительствовал Лингарду. Он любил своего благодетеля, хоть и чувствовал вместе с тем некоторое презрение к грубоватой прямоте его образа действий. Были, однако, некоторые черты в характере Лингарда, внушавшие Виллемсу должное уважение. Болтливый моряк умел молчать о некоторых вещах, которые для Виллемса были очень интересны. Вдобавок, Лингард был богат, а этого было достаточно, чтобы вызвать невольное восхищение Виллемса. В откровенных беседах с Гедигом Виллемс обыкновенно отзывался о добром англичанине: "Счастливый старый чудак", с тоном явной досады. Гедиг соглашался, неопределенно мыча, и оба смотрели друг на друга вдруг остановившимися зрачками, неподвижными от невыраженной мысли.
- Вам еще не удалось узнать, где он достает весь этот каучук, Виллемс? - спрашивал наконец Гедиг, отворачиваясь и нагибаясь над бумагами.
- Нет, мистер Гедиг. Пока еще нет. Но я пытаюсь, - был всегдашний ответ Виллемса, звучавший раскаянием и мольбой.
- Пытайтесь! Что ж, пытайтесь! Можете пытаться! Вы, может быть, считаете себя умным, - ворчал Гедиг, не подымая головы, - Я торгую с ними двадцать, тридцать лет. Старая лиса. И я пытался. Да! - Он вытягивал короткую, жирную ногу и созерцал голую ступню и свешивающуюся с пальцев травяную туфлю. - Вы не могли бы его подпоить? - добавлял он после небольшой храпящей паузы.
- Нет, мистер Гедиг, право, не могу, - серьезно отвечал Виллемс.
- Так и не пытайтесь. Я его знаю. Не пытайтесь, - советовал хозяин и, снова наклоняясь над столом и низко водя над бумагой вытаращенными, налитыми кровью глазами, принимался усердно выводить толстыми пальцами жидкие, нетвердые буквы своей корреспонденции, в то время как Виллемс почтительно ожидал его дальнейших распоряжений, раньше чем самому спросить, весьма угодливо:
- Будут какие-нибудь приказания, мистер Гедиг?
- Гм! Да. Сходите к Вун-Хину, пересчитайте и упакуйте деньги и сдайте их на почтовый пароход в Тернат. Он должен быть здесь сегодня.
- Слушаю, мистер Гедиг.
- Да, вот что еще. Если пароход опоздает, оставьте ящик у Вун-Хина в лавке до завтрашнего дня. Запечатайте его. Восемь печатей, как всегда. И не берите его до прибытия парохода.
- Слушаю, мистер Гедиг.
- И не забудьте про эти ящики с опиумом. Это для сегодняшней ночи. Возьмите мою команду. Перевезите их с "Каролины" на арабский барк, - продолжал хозяин хриплым полушепотом, - и чтобы не было истории вроде той, как прошлый раз, когда уронили ящик за борт, - добавил он, вдруг рассвирепев и глядя на своего доверенного.
- Слушаю, мистер Гедиг, я буду осторожен.
- Это все. Скажите этой свинье, когда будете проходить, что, если пунка не будет лучше действовать, я ему все кости переломаю, - закончил Гедиг, вытирая багровое лицо красным шелковым платком величиной с доброе одеяло.
Виллемс бесшумно вышел, осторожно притворяя за собой маленькую зеленую дверь, ведущую на склад. Гедиг с пером в руке слушал некоторое время, как он, полный безграничного рвения к хозяйскому благу, с дикой запальчивостью бранил мальчика у пунки, потом снова принялся писать среди шороха бумаг, колышимых ветром опахала, которое широкими взмахами колебалось над его головой.
Виллемс фамильярно кивнул мистеру Винку, стол которого стоял возле маленькой двери в частный кабинет Гедига, и с важным видом прошел через склад. Мистер Винк, с крайней неприязнью в каждой черте джентльменской наружности, следил глазами за белой фигурой, мелькавшей в сумраке среди нагроможденных тюков и ящиков, пока она не исчезла за входной аркой в сиянии улицы.
III
Случай и искушение были слишком велики, и Виллемс, подчиняясь внезапной нужде, злоупотребил доверием, которое было его гордостью, постоянным свидетельством его способностей и непосильным бременем. Карточные проигрыши, провал маленькой спекуляции, затеянной им на свой риск, неожиданная просьба денег со стороны одного из да Соуза - и он сам не заметил, как сошел с пути своего рода честности.
В течение одного короткого, темного и одинокого мгновения он был в ужасе, но он обладал той храбростью, которая не взбирается на высоты, но мужественно шагает по грязи, - если нет другого выхода. Он поставил себе задачей возместить ущерб и принял обязательство не попасться. В тот день, когда ему исполнилось 30 лет, он почти осуществил задачу, а обязательство было выполнено старательно и умно. Он считал себя в безопасности. Опять он мог с надеждой взирать на цель своих законных стремлений. Никто не посмеет подозревать его, а через несколько дней уже и подозревать будет нечего. Он был горд. Он не знал, что его благосостояние дошло до высшей точки и что прилив уже спадает.