- Я пойду с вами, если судно войдет в реку, - наконец торжественно сказал он.
- Оно войдет, туан, - воскликнул Бабалачи. - Тут находится белый, который…
- Я хочу повидать Омара Эль-Бадави и белого человека, о котором ты писал, - перебил Абдулла.
Бабалачи живо встал, и началось общее движение. Женщины поспешили с веранды в дом, а от толпы, которая скромно разместилась по двору, отделилось несколько человек, которые, подбежав к кострам, подбросили в огонь несколько охапок сухих дров.
Посланный к Омару скоро вернулся и стоял, выжидая, чтоб его заметили. Бабалачи подозвал его к себе и спросил:
- Что он сказал?
- Он сказал, что Сеид Абдулла теперь его желанный гость, - ответил посланный.
Лакамба тихо что-то говорил Абдулле, который слушал его с глубоким интересом.
- Мы могли бы иметь восемьдесят человек в случае необходимости и четырнадцать лодок. Нам недостает только пороха.
- Но сраженья ведь не будет, - вставил Бабалачи, - довольно одного страха перед твоим именем.
- Будет и порох, - небрежно заметил Абдулла, - если судно войдет в реку невредимым.
- Если сердце стойко, то корабль будет цел, - сказал Бабалачи. - Мы пойдем теперь к Омару Эль-Бадави и к белому человеку, который тут у меня.
Тупые глаза Лакамбы внезапно оживились.
- Берегись, туан Абдулла, - сказал он. - Берегись. Поведение этого нечистого белого доходит до бешенства. Он хотел ударить…
- Клянусь тебе своей головой, что ты в безопасности, о податель милостыни, - прервал его Бабалачи.
Абдулла посмотрел на того и на другого, и слабый намек на скользнувшую улыбку нарушил на мгновение величавое спокойствие его лица. Он повернулся к Бабалачи и решительно сказал:
- Идем!
- Вот дорога, о возносящий наши сердца, - протрещал Бабалачи с суетливым подобострастием. - Еще несколько шагов, и ты увидишь храброго Омара и белого человека, сильного и хитрого. Проходи здесь.
Он знаком приказал Лакамбе остаться позади и, почтительно дотрагиваясь до локтя Абдуллы, провел его к калитке. Они шли медленно, в сопровождении двух арабов, и Бабалачи продолжал быстро говорить вполголоса с великим человеком, который ни разу не взглянул на него, хотя и слушал его с лестным вниманием. У самой калитки Бабалачи прошел вперед и остановился, повернувшись к Абдулле.
- Ты увидишь их обоих, - сказал он, - Все, что я говорил о них, - сущая правда. Когда я видел его во власти того, о ком я говорил, я знал, что он будет в моей руке мягок, как речная тина. Сначала он отвечал мне, по обыкновению белых, скверными словами на своем родном языке. Прислушиваясь затем к голосу возлюбленной, он стал колебаться. Он колебался много дней - слишком долго. Зная его хорошо, я заставил Омара перебраться сюда со своим домом. Этот краснощекий бесновался три дня, как изголодавшаяся черная пантера, и сегодня вечером он пришел. Я держу его. Он находится в тисках у того, чье сердце не знает жалости. Он здесь, - заключил он, ударив рукой в калитку.
- Это хорошо, - прошептал Абдулла.
- И он будет направлять твой корабль и вести в бой, если будет бой, - продолжал Бабалачи. - Если случится резня, пусть он будет убийцей. А ты дай ему оружие - ружье в несколько зарядов.
- Да будет так во имя аллаха, - согласился Абдулла, после короткого раздумья.
- О первый из великодушных, - продолжал Бабалачи, - тебе придется удовлетворить жадность белого человека, а также жадность одного, кто не мужчина и поэтому жаждет украшений.
- Они получат свое, - сказал Абдулла. - Но… - Он колебался, поглядывая вниз и поглаживая бороду, пока Бабалачи тревожно ждал. Через некоторое время он заговорил неясным шепотом, так что Бабалачи едва мог уловить его слова, - Да, но Омар сын дяди моего отца… и все, кто ему принадлежат, имеют веру… А этот человек неверный… Не годится… совсем не годится. Эта собака не может жить под моим кровом. Как может он жить на моих глазах с этой женщиной, верной пророку? О срам, о омерзение… А когда этот белый человек сделает все, что нам потребуется, как должны мы поступить с ним? - добавил он, порывисто дыша.
Оба молчали, медленно озирая двор.
Холодной струей сырого воздуха подуло с темного берега реки; Абдулла и Бабалачи вздрогнули и очнулись от своего оцепенения.
- Отвори калитку и пройди вперед, - сказал Абдулла, - тут ведь нет опасности?
- Клянусь жизнью, нет, - ответил Бабалачи. - Он тих и доволен, как жаждавший человек, испивший воды после многих дней.
Он распахнул калитку, прошел вперед несколько шагов, затем вдруг вернулся.
- Из него можно извлечь всякую выгоду, - шепнул он Абдулле, который круто остановился, когда увидел, что Бабалачи вернулся.
- О грехи наши, о искушение! - с легким вздохом вырвалось у Абдуллы, - Но не должен ли я постоянно кормить этого неверного? - нетерпеливо прибавил он.
- Нет, - ответил Бабалачи. - Только пока он служит тебе орудием для выполнения твоих замыслов, о податель даров ал лаха. Когда настанет время, твое приказание…
Он подошел к Абдулле вплотную и, нежно лаская руку, ко торая свешивалась вниз, с молитвенными четками, шепнул отчетливо:
- Я твой раб и твоя тварь. Когда заговорит твоя милость, найдется, может быть, немного яду, который не обманет. Кто знает!
IV
Бабалачи видел, как Абдулла прошел через низкое и узкое отверстие в темный шалаш Омара, и слышал обмен обычных приветствий между ними. Затем, заметив недовольные взгляды сопровождавших Абдуллу двух арабов, последовал их примеру и удалился, чтобы не слышать разговора. Он это сделал против желания, хотя и знал, что не сможет проследить за тем, что происходит теперь внутри шалаша. Побродив немного в нерешительности, он подошел небрежными шагами к костру; присев на корточки, он стал перебирать горящие уголья, как делал обыкновенно, когда погружался в глубокие думы, и, обжигая пальцы, быстро отдергивал руку и размахивал ей по воздуху. Со своего места он слышал шум разговора в шалаше, но различал только звуки голосов. Абдулла говорил грудными нотами, и его однозвучную речь прерывали время от времени слабые восклицания или дрожащие, жалобные стоны старика.
Услышав шаги на веранде большого дома, Бабалачи поднял голову, и тень исчезла с его лица. Виллемс спускался с лестницы на двор. Свет струился через щели плохо сколоченных досок, и в освещенных дверях появилась выходящая на улицу Аисса, которая тотчас же скрылась из виду. Бабалачи этому удивился и на миг позабыл о приближающемся Виллемсе. Суровый голос белого над самой его головой заставил его вскочить, точно на пружине.
- Где Абдулла?
Бабалачи указал рукой на шалаш и стоял, напряженно прислушиваясь. Прекратившийся шум голосов возобновился снова. Он бросил взгляд на Виллемса, неопределенный контур которого вырисовывался в мерцании потухающих углей.
- Разведи огонь, - резко сказал Виллемс. - Я хочу видеть твое лицо.
С поспешной предупредительностью Бабалачи бросил в потухавший костер сухого хвороста, все время зорко следя за Виллемсом. Выпрямляясь, он ощупывал почти непроизвольно рукоятку кинжала в складках саронга, стараясь равнодушно выдерживать устремленный на него сердитый взгляд белого.
- Дай бог, чтобы ты был в добром здоровье, - пробормотал он.
Виллемс сделал большой шаг вперед и опустил обе руки на илечи малайца, раскачивая его взад и вперед, пока не выпустил с злобным толчком.
- Почему ты сердишься на меня? - жалобно запищал Бабалачи. - Ведь я забочусь только о твоем благе. Не приютил ли я тебя в моем доме? Да, туан, это ведь мой собственный дом. Я позволяю тебе в нем жить, не ожидая вознаграждения, потому что она должна иметь убежище. Но кто может узнать душу женщины, да еще такой? Когда она захотела уйти с прежнего места, мог ли я ей противоречить? Я - слуга Омара, я сказал: "Обрадуй мое сердце и бери мой дом". Не был ли я прав?
- Вот что я тебе скажу, - сказал Виллемс, - если ей захочется покинуть это место, то пострадаешь ты. Я сверну тебе шею.
- Когда сердце исполнено любви, в нем нет места для справедливости, - коротко проговорил Бабалачи. - Зачем нужно меня убивать? Ты знаешь, туан, чего она хочет? Блестящая будущность - вот ее желание, как у всякой женщины. Тебя оскорбили и от тебя отреклись твои единоплеменники. Она это знает. Но ты храбрый и сильный, ты - мужчина; и, туан, - я старше тебя, - ты у нее в руках. Таков удел сильных. А она знатного происхождения и не может жить как невольница. Ты ее знаешь - ты у нее в руках. Ты подобен птице, попавшей в силок. И, - помни, что я человек опытный и бывалый, - покорись, туан, покорись, не то… - Он не закончил фразы и оборвал.
Продолжая греть поочередно руки над пламенем, не поворачивая головы, Виллемс мрачно спросил:
- Не то - что?
- Кто знает? Она, может быть, уйдет, - вкрадчиво проговорил Бабалачи.
Виллемс круто повернулся, и Бабалачи попятился назад…
- Если она уйдет, тем хуже для тебя, - угрожающе сказал Виллемс. - Это будет дело твоих рук, и я…
- Хай-йа. Это я уже слышал: если она уйдет - я умру. Хорошо. Но разве это вернет ее тебе, туан? Если это будет дело моих рук, я его обделаю хорошо; как знать, может быть, тебе придется тогда жить без нее.
- Ты угрожаешь мне?
- Я, туан? - воскликнул Бабалачи с ноткой легкой иронии в деланно удивленном тоне. - Я, туан? Кто говорил о смерти? Разве я? Нет, я ведь говорил только о жизни, только о долгой жизни одинокого человека.
Они стояли оба в глубоком молчании, сознавая каждый по - своему важное значение того, что происходит между ними.