- Мы ужасно гордимся Джоанной, - произнесла Грегги.
- Прекрасно читает.
- Нет, она декламирует по памяти. Но ее ученицы читают, разумеется. Это же уроки красноречия.
Селина грациозно сбила немножко садовой грязи со своих танкеток на каменной ступени крыльца, и компания вошла в дом.
Девушки пошли готовиться к поездке. Мужчины исчезли в темноте маленькой раздевалки под лестницей.
- Прекрасные стихи, - сказал Феликс, потому что и здесь звучал голос Джоанны, а урок продвинулся к "Кубла Хану".
Николас чуть было не сказал: "Она просто безудержна, оргиастична в своем чувственном восприятии поэзии. Я ощущаю это в ее голосе". Однако он удержался, опасаясь, что полковник скажет "Неужели?" и ему придется продолжить: "Я думаю, поэзия замещает ей секс". - "Неужели? А мне показалось, у нее с сексом все в порядке".
Впрочем, эта беседа не состоялась, и Николас сохранил ее для своих записных книжек.
Они ждали в вестибюле, пока не спустились вниз девушки. Николас изучал доску объявлений, сообщавшую о продаже ношеных вещей - за деньги или в обмен на купоны. Феликс стоял поодаль, воздерживаясь от такого вторжения в личную жизнь девиц, но проявляя полнейшую терпимость к любопытству своего компаньона. Он произнес:
- А вот и они.
Количество и разнообразие доносившихся в вестибюль приглушенных шумов было весьма значительным. За закрытыми дверями дортуара на втором этаже не прекращался смех. Кто-то разгребал лопатой уголь в подвале, оставив открытой обитую зеленым сукном дверь в нижние помещения дома. Телефонный коммутатор беспрестанно пронзительно, хоть и в отдалении, верещал звонками от молодых людей, а соответствующее жужжание на этажах вызывало девиц к телефонам. Солнце прорвалось сквозь облака, как и предсказывал прогноз погоды.
И этой грезы слыша звон,
Сомкнемся тесным хороводом,
Затем, что он воскормлен медом
И млеком Рая напоен.
6
"Дорогой Дилан Томас", - написала Джейн.
Внизу Нэнси Риддл по окончании урока красноречия обсуждала с Джоанной Чайлд жизненные перспективы дочери священника.
- Мой отец по воскресеньям вечно бывает в дурном расположении духа. А ваш?
- Нет, мой обычно слишком занят.
- Отец вечно распространяется о Книге общей молитвы. Должна признаться, что тут я с ним согласна. Она устарела.
- Ах, я считаю, она просто замечательная, - возразила Джоанна. Она знала Книгу общей молитвы практически наизусть, включая псалмы - особенно псалмы, - которые ее отец ежедневно повторял и на утрене и на вечерне в часто пустовавшей церкви. Когда Джоанна жила в пасторском доме, она посещала эти службы каждый день и отвечала со своей скамьи, как это бывало, скажем, в День Тринадцатый, когда ее отец, в величественной кротости, облаченный в белое поверх черного, стоя, читал:
"Да восстанет Господь и да расточатся враги Его…"
На что Джоанна, не дожидаясь паузы, отвечала:
"И да рассеются пред Ним ненавистники Его…"
А отец продолжал:
"Как рассеивается дым, так Ты рассей их…"
И Джоанна сразу же вступала:
"Как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия".
И так по кругу шли псалмы, от Дня 1-го до Дня 31-го, из месяца в месяц, утром и вечером, в дни мира и в дни войны: и часто первый викарий, а потом и второй викарий, заступая на место отца Джоанны, обращал, как казалось, к пустовавшим скамьям, а по вере - к сонму ангелов, изложенные по-английски устремления сладкоголосого певца Израиля.
Джоанна зажгла газовую горелку в своей комнате в клубе и поставила на огонь чайник. Нэнси Риддл она сказала:
- Книга общей молитвы чудесна. В 1928 году появилась ее новая редакция, но парламент ее запретил. Ну и хорошо, что так случилось.
- А какое отношение к ним имеет Книга общей молитвы?
- Это входит в их юрисдикцию, как ни странно.
- А я поддерживаю право на развод, - заявила Нэнси.
- А какое это имеет отношение к Книге общей молитвы?
- Ну, ведь это связано с англиканской церковью и со всеми этими спорами.
Джоанна размешала в воде из-под крана немного сухого молока и разлила его в две чашки с чаем. Передала одну чашку Нэнси и предложила ей таблетки сахарина из жестяной коробочки. Нэнси взяла одну таблетку, бросила ее в чай и помешала ложечкой. Совсем недавно у нее завязался роман с женатым мужчиной, который поговаривал о том, чтобы оставить жену.
Джоанна сказала:
- Моему отцу пришлось купить новый плащ-накидку - надевать на рясу во время похорон, на похоронах он вечно простужается. А это означает, что в этом году у меня не будет лишних талонов.
- Он носит накидку? - удивилась Нэнси. - Он, видно, к высокой церкви принадлежит. Мой в пальто ходит, он где-то между низкой и широкой находится.
Все три первые недели июля Николас ухаживал за Селиной, в то же время развивая отношения с Джейн и другими девицами клуба Мэй Текской. И повторял в уме строки Эндрю Марвелла:
Свернем же силы нашей жар
И нежность всю в единый шар…
И мне хотелось бы, думал он, посвятить Джоанну в это стихотворение или, скорее, продемонстрировать его ей; он делал отрывочные заметки об этом на обратной стороне листов рукописи "Субботних записных книжек".
Джейн рассказывала ему обо всем, что происходило в клубе Мэй Текской.
- Рассказывайте мне еще, - просил он.
Она рассказывала ему то, что - благодаря ее тонкой интуиции - соответствовало его идеальному представлению об этом заведении. На самом деле, мнение, что это сообщество есть свободное общество в миниатюре, что его объединяют изящные атрибуты всеобщей бедности, вовсе не было несправедливым. Он не наблюдал, чтобы бедность каким-то образом ограничивала энергию и жизнеспособность девиц - членов клуба: скорее наоборот - она их энергию и жизнеспособность подпитывала. Бедность существенно отличается от нужды, думал Николас.
- Алло, Паулина?
- Да?
- Это Джейн.
- Да?
- У меня есть что тебе рассказать. Что с тобой?
- Я отдыхала.
- Спала?
- Нет, отдыхала. Я только что вернулась от психиатра. Он заставляет меня отдыхать после каждого сеанса. Мне надо полежать.
- Я думала, ты уже покончила с психиатром. Ты что, опять неважно себя чувствуешь?
- Это новый. Его мамочка нашла. Он просто замечательный.
- Ну, я просто хотела тебе кое-что рассказать, ты можешь послушать? Ты помнишь Николаса Фаррингдона?
- Нет, не думаю. А кто это?
- Николас… Помнишь, в тот последний раз, на крыше Мэй-Тека… Гаити, в хижине… Среди пальм… Это был базарный день, все ушли на базар. Ты слушаешь?
Мы погружаемся в лето 1945 года, когда Николас был не только влюблен в клуб Мэй Текской как в этическое и эстетическое понятие, в его прелестный застывший образ, но и стал вскоре спать с Селиной на крыше клуба.
Холмы глядят на Марафон,
А Марафон - в туман морской.
И снится мне прекрасный сон -
Свобода Греции родной.
Могила персов! Здесь врагу
Я покориться не могу!
Джоанне необходимо побольше узнать о жизни, думал Николас, бесцельно бродя по вестибюлю клуба в один особый вечер, но если бы она побольше узнала о жизни, она не смогла бы произнести эти слова так сексуально и так глубоко и по-матерински властно, словно она поглощена экстатическим актом: кормит грудью божественное дитя.
"А у нас, на нашем старом чердаке, ровно яблоки уложены рядком…"