– Умирать?.. – резко прервал генерал. – Что чушь порешь?.. Знаешь, что терпеть не могу кровати, одеял!.. Отстань!.. На-ко вот, возьми, – он подавал ему сложенный вчетверо лист гербовой бумаги, лежавший рядом с ним, – прочти, пожалуйста!.. Громко!.. Чтобы знала.
Он повёл глазами на жену.
Неохотно взялся доктор за исполнение неприятного поручения. Он был человек деликатный, и хоть генеральша не стояла во мнении его особенно высоко, но она всё же была женщина… И женщина прекрасная… Он предпочёл бы, чтобы она от другого узнала, как много житейских благ отходило от неё в силу нового завещания генерала… Но делать было нечего! Прекословить Юрию Павловичу всегда было трудно; теперь же совершенно невозможно.
Ольга Всеславовна прослушала чтение духовной в совершенном спокойствии. Неподвижно сидела она, опрокинувшись в кресле, опустив глаза и лишь выказывая волнение в те минуты, когда муж её не в силах был сдержать стона. Тогда она поворачивала к нему своё бледное, красивое лицо, с явными признаками сердечного соболезнования и даже порывалась оказывать ему помощь. Больной нетерпеливо отклонял её услуги, каждый раз многозначительно поводя глазами и бровями на доктора, читавшего его последнюю волю, будто хотел сказать: "Слушай, слушай! Тебя касается!"
Касалось, – что говорить!
Генеральша Дрейтгорн узнала, что вместо стотысячного годового дохода, на который имела право надеяться, может рассчитывать только на безбедное существование, что в её понятиях равнялось нищете.
Доктор докончил чтение, откашлялся, чтобы скрыть смущение, и медленно свёртывал документ.
– Слышали? – спросил генерал хриплым, отрывистым голосом.
– Слышала, мой друг! – спокойно ответила ему жена.
– Ничего не имеете сказать?
– Что ж я могу сказать? Ты в праве распоряжаться своим имуществом… Только… я всё же…
– Всё же?.. Что? – резко спросил муж.
– Всё же надеюсь, мой друг, что это не последняя твоя воля…
Дрейтгорн обернулся, даже сделал усилие привстать на локтях.
– Ты, даст Бог, поправишься. Быть может тебе не раз ещё придёт охота иначе распорядиться! – хладнокровно продолжала генеральша.
Больной упал на подушки.
– Ошибаетесь!.. Хоть бы я и не умер, – более вам меня не морочить! Это моя последняя воля! – прохрипел он.
И дрожащей рукой подал доктору связку ключей.
– Пожалуйста!.. Вон шкатулка… Заприте, спрячьте духовную.
Доктор исполнил его желание, не глядя на Ольгу Всеславовну. И она не смотрела на него. Пожав плечами на последние слова мужа, она осталась невозмутима и чужда всему, кроме его страданий. Страдания его, казалось, её терзали!..
Зато умиравший не спускал тревожных глаз с доктора, и как только тот запер большую дорожную шкатулку, он протянул к нему руку за ключами.
– Пока жив, – у меня будут! – промолвил он, пряча всю связку в карман… – А как умру, – тебе поручаю их, Эдуард Викентьевич. Сбереги, в последнюю услугу.
Он опять отвернулся к стене.
– А теперь – дайте покой!.. Боль отступила, может засну… Уйдите!
– Мой друг! Позволь мне остаться возле тебя! – промолвила было генеральша, склоняясь нежно к мужу.
– Уйди! – резко крикнул он. – Дай покой, говорю.
Она встала, шатаясь.
Доктор поспешно подал ей руку. Она вышла, опираясь на него, снова трагически прикрыв платком глаза.
– Успокойтесь, ваше превосходительство! – сочувственно шептал доктор, плохо сам сознавая, что говорит его язык. – Вот здесь приготовлены вам комнаты… Вам ведь тоже нужен отдых, после такого долгого пути…
– О! Я о себе не думаю!.. Мне так его жаль!.. Бедный, бедный безумец!.. Много я от него вынесла! Он такой подозрительный, такого тяжёлого характера… И странностей у него бездна!.. Вы знаете, доктор, мне иногда положительно казалось, что он не совсем здрав…
– Г-м! – кашлянул врач.
– Хотя бы эта странная перемена завещания! – продолжала генеральша, не дождавшись более определённого сочувствия. – Это обращение со мною… За что?..
– Да… Это весьма печально! – пробормотал врач.
– Скажите, доктор: он ждёт своих детей?
– Только Анну Юрьевну! Только её одну. Она обещала приехать со старшими детьми… Ещё вчера была телеграмма. Целый день ждали…
– Скажите!.. Откуда внезапная нежность? Десять лет не видались… Может быть и супруга её ждёт? Зятя своего, этого азбучника? – презрительно осведомилась генеральша.
– Нет! Где же? Человек служащий… И сын тоже, Пётр Юрьевич: не могут тотчас приехать! В командировке, в Закаспийском крае… Даль!
– Да, далеко! – согласилась генеральша, очевидно занятая другими мыслями. – А скажите, Эдуард Викентьевич, эта новая духовная… давно она написана?
– Только сегодня. Только сегодня-с. Черновая была заготовлена на прошлой неделе; но генерал всё медлили. А тут, как с утра сегодня приступили эти боли…
– Последние? Опасные? – перебила Ольга Всеславовна.
– Крайне!.. Признаки весьма дурные… Как они появились, Юрий Павлович поспешили послать за нотариусом… Вы ещё его застали здесь.
– Да!.. А та, старая, прежняя духовная значит уничтожена?
– Н-не знаю-с… Но не думаю… Ах! Нет, нет, я и забыл: генерал собирались телеграфировать.
– Да?.. Телеграфировать?
Генеральша пожала плечами, грустно покачала головой и прибавила:
– Он так переменчив! Так переменчив!.. Впрочем, я думаю, что всё равно: ведь, кажется, по закону имеет силу последнее завещание?
– Да-с. Несомненно – последнее.
Генеральша поникла головой.
– Мне что обидно! – с горькой улыбкой зашептала она, очень близко склоняясь к молодому врачу и очень сильно налегая на его руку. – Мне что обидно, – не деньги! Я не корыстолюбива. Но зачем же отымать у меня дочь?.. Зачем, помимо родной матери, поручить её полусестре?.. Женщине, которую я не знаю, которая никакими заслугами, ни добродетелями, кажется, не отличалась! Я буду оспаривать!.. Я на это не соглашусь! Закон должен вступиться за право матери!.. Как вы думаете, доктор?
Доктор поспешил согласиться, хотя поистине, ни о чём в ту минуту не думал, кроме странной манеры красивой генеральши, разговаривая, так… неудобно близко склоняться к собеседнику.
В эту секунду раздался звонок и громкий голос генерала.
– Доктор! Эдуард Викентьевич!
– Здесь! – отозвался врач.
И оставив Ольгу Всеславовну на пороге её комнаты, он рысцой побежал к больному.
"Для умирающего – здоровый голос!.. Кричит, как на смотру бывало!" – подумала генеральша.
И красивое лицо её сразу подурнело проступившей на нём ненавистью.
Это было мимолётное выражение однако; оно очень быстро заменилось печалью, когда она увидала выходившего от больного камердинера.
– Что с барином, Яков, хуже?
– Нет-с, Бог миловал. Приказали подать к себе ближе шкатулку, и отворить её велели Эдуарду Викентьевичу. Какую-то телеграмму ещё писать желают.
– Ну, слава Богу, что не хуже… Яков! Я тоже сейчас посылаю на телеграфную станцию своего курьера, можете ему отдать и телеграмму генерала…
– Слушаю-с.
– Да вот ещё что: я ложиться не буду, – чуть что с барином, Бога ради, сейчас ко мне в дверь постучитесь, Яков!.. Я вас прошу – в ту же минуту скажите мне!.. Вот вам, Яков, возьмите… Вы даже похудели от трудов за болезнь барина.
– Покорнейше благодарю, ваше превосходительство. Мы трудов своих жалеть не должны! – объяснил лакей, пряча крупную ассигнацию.
III
Против ожидания ночь прошла довольно спокойно. Волнения и усталость взяли своё: Ольга Всеславовна, как ни крепилась, к утру крепко заснула; а когда проснулась, то перепугалась тому, что позднее солнце ярко светило в окна.
Горничная, ловкая немка из Вены, пять лет не покидавшая этой сподручной ей барыни, успокоила её тем, что барину лучше; что он ещё почивает, почти всю ночь не спав…
– Доктор при них и Яков до свету работали! – объявила она. – Разбирали они разные бумаги: иные связывали, что-то надписывали; другие рвали или в камин бросали. Полна решётка пепла. Яков сказывал.
– А телеграмм других не было?
– Не было больше, Яков и наш Фридрих сейчас бы меня окликнули, – я ведь вот тут, в буфетной прикурнула, оба они то и дело пробегали, на посылках. Но телеграмм кроме тех, что с вечера посланы, больше не было.
Ольга Всеславовна оделась, позавтракала и пошла к мужу. Но на пороге его комнаты её ждало распоряжение больного: без особого зова никого, кроме доктора и старшей дочери его, если бы она приехала, к нему не впускать.
– Вызовите Эдуарда Викентьевича! – приказала генеральша.
Домашний доктор был вызван и со смущением подтвердил приказание генерала.
– Но быть может он не думал, чтобы такое распоряжение могло меня касаться? – изумилась она.
Доктор извинялся, но должен был сознаться, что она-то именно и была названа, что его превосходительство именно просил передать её превосходительству, чтобы она не беспокоилась его навещать.
– Он помешался! – кротко, но с убеждением заявила генеральша, пожав плечами. – Откуда такая ненависть? За всю мою любовь к нему, старику, годившемуся мне в отцы!..
И Ольга Всеславовна снова прибегла к содействию носового платка, на сей раз, вместо слёз, приявшего несколько сдерживаемых рыданий.
Конфузливый с женщинами, врач стоял, опустив голову и глаза, как виноватый.
– Что это вы, говорят, всю ночь жгли? – осведомилась Ольга Всеславовна слабым голосом.
– О! Далеко не всю ночь!.. Так, Юрий Павлович вспомнил, что надобно истребить кое-какие старые письма, бумаги. Кое-что привесть в порядок… Там в шкатулке, есть и на ваше имя пакетец… Мне было приказано надписать адрес…