- Алейкум, - отозвался тот и, видимо, опешил. А я уже осмелел:
- Эрджик-ага, вы разве не узнали нас? Это я, Нобат, а вон Бекджик…
- Нобат? Сын Гельды? Как же, как же… Так ты что ж…
- А знаете, Эрджик-ага, почему нам вашего урюку захотелось? Да ведь такого вкусного больше и нет ни у кого! И созрел-то у вас первого…
- Что верно, то верно, - хозяин явно был польщен.
- Только что же вы, сорванцы этакие, на дерево с улицы взобрались? Ведь так и ветки поломать недолго. Зашли бы, попросили… Честь по чести.
- Простите, Эрджик-ага, - подал голос и Бекджик.
- Мы в другой раз так и сделаем. Мы ведь знаем, что у вас доброе сердце…
- Ладно, ладно, - старик разгладил усы. - Ну, слезайте да по домам, поздно ведь уже. А с утра приходите, дыней скороспелой угощу. Спасибо скажете!
Верно говорится: добрым словом даже змею из норы выманить можно. Мы с Бекджнком в один миг соскользнули с дерева. Но хозяин уже разговорился - не удержать:
- Правду скажу, ребята, кто ко мне с добрым словом, заходите, угощайтесь. Такого урюка да винограда нигде больше не сыщете. А ветки ломать - этого нельзя…
Мы только и ждали минуты, чтоб улизнуть. Конечно, жалко было урюка, который я стряс на землю. И Эрджик-ага будто угадал:
- С земли тоже подберите, ребята, нехорошо, чтобы пропадало добро.
- Спасибо! Доброго здоровья вам, Эрджик-ага!
Ребята со стадом ждали нас на дороге, подальше от моста. По домам разошлись чуть не за полночь.
Сперва я радовался: ловко мы провели Эрджика! Потом, когда уже засыпал, вдруг мне открылось: ведь мы обманули его. Обманули, а сами воровать пришли… Так мне сделалось горько! Я поклялся: никогда больше никого не стану обманывать и чужого брать не буду.
В ту весну дедушка часто болел. Мы все даже привыкли: чуть ли не каждый день приходим в его домик, а старик лежит, кашляет, встать не может. Поднимется, чая отхлебнет - и опять голову на подушку..
Как-то раз, уже лето было в разгаре, понесла мать ему чайник и лепешку - выбегает обратно, белее полотна, руки трясутся;
- Умер…
Кончился срок, отмеренный аллахом для земного пути нашего дедушки.
На его похороны собралось немного людей. Это и понятно: чужеземец, пришлый. Горше всех было мне: ведь только мне одному дед рассказал про свою жизнь и, еще много-много интересного и поучительного. А сколько еще не успел рассказать…
Беда пришла в нашу семью и уходить не торопилась… Только деда схоронили - занемог отец.
Засеяли пашу землю, отец дни и ночи проводил на полях Эсен-бая. Видать, надорвался. День пролежал, в горячке, потом поднялся. А там подоспела жатва. На своей земле отец успел собрать все до колоска, а уж к Эсен-баю - сил не осталось. Как-то пришел он еще до захода солнца, бледный, шатается, матери говорит:
- Завари-ка чая покрепче да постель разбери. Ломит все кости…
Мать живо сделала все, что нужно. Отец залпом выпил две пиалы горячего чая, но озноб только усилился, подбородок у него дрожал. Всю ночь не мог успокоиться, забыться сном. Громко стонал, ворочался с боку, на бок.
С утра мать побежала, позвала самого ученого муллу в нашем ауле по имени Латиф-ахун. Тот пришел к вечеру и честно, чуть ли не до рассвета, читал молитвы над изголовьем больного. Не помогло. Отпустили домой ахуна, щедро оплатив его услугу.
Так продолжалось четыре дня подряд: отец то впадал в неглубокое забытье, то метался, громко стонал; его мучил жар. На пятый день он пришел в себя, бледный и слабый, поднялся над постелью, велел позвать детей. Когда я подошел, отец положил слабую, невесомую ладонь мне на темя. Погладил. Видно было: ему хочется что-то сказать, а сил не хватает.
- Сынок… - выговорил он с трудом, - Нобат-джан… Похоже, не подняться мне больше. Ты молодой, должен быть стойким. Тяжело тебе придется, верно… Я не жалею, что пришло время расстаться с этим миром. Слушай последний мой завет: выбирай себе друзей достойных, а людей дурных избегай. Врагов своих умей отличать от друзей. О добром слава добрая, о дурном… Зла никому не делай…
Отец шевельнул рукой, казалось, хотел еще что-то сказать. Захрипел… У меня слезами застилало глаза. Кто-то схватил меня за руку, вытащил во двор.
После этого мне запомнилось: мать стоит около нашей кибитки, слезы льются у нее по щекам, и она только тискает концы головного платка. "Беда… Умер кормилец:.." - переговаривались люди вокруг. Я горько плакал.
Мне уже потом рассказали, как все произошло в тот день. Оказывается, отец заболел тифом; в то лето многие в нашем ауле умерли от этой болезни, которую тогда лечить не умели.
Весть о кончине моего отца в полчаса облетела весь аул. К нашему двору потянулись люди - кто просто соболезновал, а кто еще и приносил потребное для похоронного обряда. Собралось очень много женщин, они опустились на корточки и принялись плакать, вопить, причитать на разные голоса. Кто-то разжег огонь под казаном, закипела вода. Мужчины, сверстники покойного, скроили саван, сколотили табут - погребальные носилки.
Будто в тумане я запомнил: какие-то незнакомые женщины переговаривались вполголоса:
- Аю, Нурсолтан, это чей же мальчишка, худенький да глазастый, так убивается?
- Вах, Сапаргюль, да как же ты не узнала? Ведь это Нобат, сын покойного Гельды.
- Верно, подруженька, признала… Только я не думала, что у Гельды сын уже такой большой, - тувелеме, не сглазить бы!
- Большой-то большой, да ведь сколько еще хлеба выпекут, пока он сможет заменить отца. А теперь все ложится на его плечи.
Эти слова, страшные своей правдивостью, заставили меня задуматься. Кто-то тихонько тронул за плечо: "Пошли". Четверо мужчин вынесли табут с телом отца.
После того, как все было кончено, дядя Аман - отныне старший в нашем роду, покровитель осиротевшего семейства, - с важностью проговорил, обращаясь ко всем собравшимся:
- Спасибо, люди добрые, за честь, за помощь в трудный час!
Потом, как полагается, справляли поминки. Чтобы оплатить расходы, дядя Аман продал нашего быка.
Все эти события заставили на время отложить свадьбу моей сестры Аннагюль и Чарыкурбана. Однако подошел черед и для свадьбы. Она мне хорошо запомнилась - была хоть и не слишком богатой, зато красочной, многолюдной. Все как требует обычай. Сначала с нашей стороны в дом жениха прибыли доверенные люди, чтобы совместно определить день тоя, а также известить, что у невесты в доме все готово для достойных проводов. Договорились - и теперь обе стороны начали готовиться вовсю. Стали печь чельпеки - особого вида праздничные лепешки. У жениха на дворе была разбита юрта - просторная, из белого войлока. В нее насыпали грудой всевозможные сласти: орехи, леденцы, пряники и малые ребятишки могли ими лакомится, сколько душе угодно.
А на купол повесили разноцветные платки. Это для развлечения подростков и юношей: кто с одного прыжка сумеет платок сорвать, тому он и достанется. Дней пять шла потеха, и я с моими товарищами напрыгался вволю. Потом юрту перевезли во двор к невесте, чтобы после тоя вернуть обратно жениху.
За три дня до всеобщего пиршества семья жениха прислала нашей семье рис, мясо и все потребное для угощения. Еще за день сошлись соседи, принялись все вместе готовить всевозможную снедь. К вечеру явился заранее приглашенный искусный бахши. Возле невесты сгрудились девушки-подружки: одна на гопузе наигрывает, другая в бубен ударяет. Пальваны-борцы-силачи - устроили состязание - гореш, исстари любимое всеми туркменами зрелище. До поздней ночи шло в тот день веселье, и подруги остались с невестой ночевать А чуть утро забрезжило - снова закипела работа; главное теперь было - угощение наготовить для многочисленных гостей.
Самое торжественное началось в полдень, когда, звеня колокольцами, к нашему дому медленно приблизился свадебный караван - несколько верблюдов цепочкой, а с ними всадники на копях и ослах. Приехали за невестой. Прибывших с почтением встретили, ссадили, пригласили угоститься и только после этого вывели Ан нагюль, закутанную в бархат. Она держалась прямо, сдержанно. Не подняли в белый кеджебе, на горбу высоченного бурого верблюда. Вместе с ней там же поместилась жена дяди Амана в качестве родственницы. Затем с поклонами пригласили нашу мать и попросили высказать отъезжающей дочери свои последние напутствия, пожелания. Вот, наконец, были сказаны все прощальные слова, и караван медленно тронулся в путь. Сразу поднялся шум, веселый гомон, мальчишки гурьбой побежали вслед за отъезжающими.
Дальше все снова шло по обычаю: Аннагюль привезли, с почетом высадили из кеджебе и поместили в одной из комнат. Здесь вокруг нее собрались девушки - соседки и родственницы жениха.
Я пришел в дом родителей Чарыкурбана полчаса спустя. Здесь на дворе разбивали белую юрту. И как только она была готова, туда перевели невесту, все еще закутанную в бархат.
До ночи вокруг свадебной юрты не утихало веселое празднество. Пел, веселил сердца собравшихся искусный бахши; окруженные плотным кольцом восхищенных ценителей, состязались в силе и ловкости прославленные пальваны. Чарыкурбап - плечистый, в красном халате и белой папахе, лишь изредка выходил к гостям.
Поздно ночью был совершен обряд бракосочетания. Он у нас короток и прост. Старшая сноха Чарыкурбана - жена его старшего брата - привела жениха в юрту к невесте. Здесь она соединила их руки, потом задула огонек светильника и вышла…
В первый раз молодые - Чарыкурбан и Аннагюль - остались одни. Жениху, как водится, дружки заранее завязали кушак на множество узлов, крепких да замысловатых, и еще конец упрятали так, что не найдешь. А невеста обязана распутать узелки все до единого. Потом она должна стянуть с жениха сапоги, сиять с него халат. А парень проверяет: ловка ли, проворна, сметлива…