Парень с маузером оказался настырным. С ехидной улыбочкой на одутловатом лице, играя масляными глазами, он на свой манер принялся выпытывать меня насчет "воинства" Курбан-сердара и убеждал вручить письмо ему, не утруждать Худайберды-бая и тем более святейшего ишана. Я, однако, твердо стоял на своем:
- Письмо я должен отдать в собственные руки. Так велел сердар. Кроме того, благословение из уст прославленного благочестием Хаджи-ишана принесет счастье, при моем посредстве, всем воинам ислама на правом берегу.
Пухлолицый наконец уразумел: меня не проведешь. Встал, пригласил нас следовать за собой.
Проходя по двору, я видел вооруженных людей, подсчитывал их, отмечал, что винтовки у многих английские, патронташи полны. Несколько удивила меня чрезмерная недоверчивость здешних главарей, их стремление каждого приходящего многократно проверить. С подобным противником нелегко будет сладить.
Да еще вырвемся ли мы из этого волчьего логова? Мысль об этом я гнал от себя прочь, но она змейкой снова проскальзывала в сознание. Мустафакул, боец не из самых заметных у нас в отряде, здесь держался превосходно.
Худайберды-бай, дородный, разомлевший от сытной трапезы, возлежал на подушках в одной из дальних комнат, куда нас ввел его приближенный. Рядом с ним в неудобной позе сидел на ковре еще какой-то человек, в халате и чалме, но с диковинным для здешних мест пенсне на суховатом носу. Его светло-голубые глаза из-за стеклышек глядели холодно, изучающе. Загадочный незнакомец молчал. А гостеприимный бай сразу рассыпался в любезностях:
- Благополучно ли прибыли? Как драгоценное здоровье отважного Курбана-сердара? Письмо от него? А о чем, вы не осведомлены, почтеннейший?
Я коротко, учтиво отвечал. Слуги принесли поднос со сладостями, чайники. Мустафакул забормотал молитву по-арабски. Когда он кончил, все, включая сухоносого в пенсне, воздели ладони к небу.
Худайбердььбай вдруг сделался серьезным, что-то шепнул на ухо незнакомцу в пенсне, тот, секунду подумав, медленно кивнул головой.
Вот за этой дверью, - бай показал большим пальцем, - его святейшество ишан. Сейчас оба предстанете пред его очи.
Мы с Мустафакулом степенно поднялись, прошли к двери, слуга распахнул ее перед нами. Я ожидал увидеть человека в привычном обличье благочестивого муллы, облеченного высоким саном, в преклонных годах, скрюченного в пояснице, белобородого, в желтом халате саком же клобуке. Но на подушках сидел дюжий мужчина самое большее лет сорока, щеголевато одетый, подвижный. Ответив на приветствие, он взял пакет, молча разорвал, пробежал глазами. В это время в комнату вошли и уселись по обеим сторонам ишана Худайберды-бай и тот, сухоносый в пенсне. Хаджи-ишан, все так же без слов, протянул письмо сперва этому незнакомцу, тот прочел, передал баю.
- М-м, м-м… - покивав головой, удовлетворенно промычал Худайберды. И сразу заговорил сухоносый:
- Нужно выразить Курбан-сердару наше удовлетворение. И передать наш совет: всюду выслеживать и истреблять прежде всего людей, которые побывали среди большевиков.
- Вы правы, уважаемый Гер-сердар! - с живостью склонил голову в его сторону Хаджи-ишан. Кто же этот - Гер-сердар? Явно не туркмен, говорит нечисто, хотя и старается.
Значит, вот кто стоит им поперек дороги: люди, прошедшие школу революции вместе с русскими братьями. Хорошо же!
- А ну, как тебя… - небрежно кивнул в мою сторону Хаджи-ишан. - Поведай нам на словах, каковы дела у сердара. Хватает ли боеприпасов? Есть ли еще в чем нужда?
И я, продолжая играть свою роль, принялся рассказывать, как себя чувствует Курбан и его бандиты; многие сведения нам удалось выудить у пленного, захваченного на кладбище. Когда я говорил о боеприпасах и вооружении, загадочный Гер-сердар слушал с особенным вниманием, как будто запоминая.
- Хватит, - махнул, наконец, рукой Хаджи-ишан. - Завтра с нашим благословением и ответным письмом отправляйтесь назад, письмо получите утром. А сейчас… - он обернулся к Худайберды-баю. - Посланцы сердара - ваши гости.
- Да, да! - тот с подобострастием закивал головой. Мустафакул пробормотал что-то по-арабски, после чего мы с ним встали на колени, и ишан в знак благословения возложил ладони нам на плечи. Затем мы поднялись, пожелали счастливо оставаться и пошли следом за Худайберды-баем. По пути я заметил военных, в форме бухарских солдат и офицеров - значит, сюда, под Керки, просочились отдельные части разгромленной армии эмира.
Все повторилось только уже в обратном порядке: бай сдал нас парпю с маузером, очевидно, своему адъютанту, а тот отвел к бдительному Шакиру. Однако он теперь выглядел не таким настороженным, как вначале, лишь выразил беспокойство по поводу того, что не возвращается Ишбай.
Как мы узнали на другой день, предприимчивый Ишбай, чтобы не вызывать подозрений, решил на свой страх израсходовать небольшую сумму денег, которая у каждого из нас имелась: купил штуку алачи - ткани кустарной выделки - и весь день распродавал ее в розницу, заламывая, чтобы дольше протянуть, несусветно высокую цену. На базаре и позже в чайхане он многое увидел, услыхал, выведал. Вместе с нашими собранные им сведения впоследствии принесли большую пользу советским отрядам, действовавшим на левом берегу по ликвидации блокады Керки.
… Нам с Мустафакулом отвели место в помещении стражников. Ночью за чаем мы с ними успели потолковать, разузнать немало полезного для нас относительно гарнизона Пальварта, системы охраны байского двора и еще - что чрезвычайно важно - о том, как разбегаются дайхане, которых обманом и угрозами затянули в "войско эмира".
Утром я еще сумел разговориться и с муллой Шаназаром, секретарем ишана, и узнал от него новость, в то время ошеломившую меня: по словам муллы, Гер-сердар - это немецкий полковник, давний друг воинов ислама в Турции и Сирии. Здесь же, чтобы не смущать правоверных, он выдает себя за турка, но близкие к ишану люди, дескать, знают истину. Я тогда подумал: этот Гер, видимо, и навел относительный воинский порядок в ставке Хаджи-ишана.
Всю правду об этой личности мы узнали позже, когда ишан бежал за границу и мы захватили кое-кого из его помощников. Оказалось, Гер-сердар, "полковник Герр" - не турок и не немец, а чистейший англичанин, британский агент. Его двойной маскировкой "Интелледжентс сервис" пыталась заморочить голову всем - и друзьям, и врагам. Но в конечном счете, без успеха.
Два дня спустя мы, все трое, были в лагере отряда под Беширом. Красные части стягивались по правому берегу Аму к Керкичи.
Крепость в Ходжамбасе нами была оставлена. Мы получили сведения, что возле Ходжамбаса опять появились шайки Баба-мергена. Наш отряд оставался в "зеленой крепости" близ Бешира, и нам было поручено разведать обстановку, а затем очистить район Ходжамбаса.
Я выслал несколько групп бойцов под видом мирных дайхан и сам тоже не утерпел: отправился с Ишбаем пешком к аулу Сурхи. Оделись как поденщики издалека. Сначала мы спрятались вблизи дороги, ведущей в село из песков, и полдня наблюдали: похоже, врагов здесь не было. Люди работали на полях, убирали последнюю солому, сухие травы на корм скоту. Кое с кем мы заговаривали - нет ли, мол, людей побогаче, к кому нам можно бы наняться работать. Как я и ожидал, баи, по рассказам местных жителей, подались к Ходжамбасу, в "войско ислама".
Внимательно разглядывая все вокруг, мы пришли в аул. Здесь было малолюдно. У одной из мазанок полная женщина разложила на кошме мотки овечьей шерсти, расчесывала ее, видимо, собираясь прясть. Приглядевшись, я едва не вскрикнул: то была Огульбек, наша односельчанка, вместе с которой играли еще в детстве.
Подумав, направился к ней, Ишбай за мной следом. Огульбек заметила меня - и тотчас узнала:
- Нобат! Неужели ты? Откуда взялся?
На лице - и удивление, и радость. Я не ожидал, что она сразу признает меня, это было опасно.
- Огульбек, - заговорил я, подойдя вплотную. - Здравствуй! Верно, это я. Только не нужно кричать, этим можешь повредить мне.
- Вий!.. - она испуганно прижала к губам концы платка, начиная кое-что понимать.
- Не бойся, - успокоил я. Мы зашли за калитку, Ишбай сел поодаль, наблюдая за улицей. - Ты здесь живешь? Есть кто-нибудь дома? И не называй меня по имени…
- Хорошо, - она кивнула, потом, оправившись от волнения, стала рассказывать. Да, она хозяйка этой мазанки, ее продали замуж сюда, в Сурхи. Муж сейчас в поле. Был ребенок, умер. Здесь, на чужбине, тоскливо.
Я догадался: мужа она не любит. И теперь рада улучаю пожаловаться хоть кому-нибудь на свою горькую судьбу. По ее словам выходило: муж - не то больной, не то слабоумный, жить с ним - несчастье.
- Да еще такие страшные настали времена - всюду вражда, кровь. Что у нас в Бешире, не знаю. Живы ли родные? Ведь и там сражались, многих, слышно, убили…
- Да, война идет всюду. А скажи, у вас побывали люди Баба-мергена?
- Ох, чтоб им, окаянным! - у Огульбек лицо исказилось от гнева и отвращения. - Головорезы, грабители, бесстыдники! Девушку соседскую… Ох, и не сказать, что с ней сделали! У нас забрали двух овец. А ты… ты ведь… - она испуганно умолкла.
- Да, ты, Огульбек, угадала: я из тех, кто не дает головорезам Баба-мергена издеваться над мирными людьми. Но покончить с этим злом нелегко. Скажи: хочешь ли ты в этом помочь нам?
- Помочь? Но как? Ведь мне, женщине, брать в руки оружие неподобает. А то бы, право, я не побоялась…
- Нет, можно по-другому помочь. Скажи, твой муж тоже так относится к бандитам, как ты?
- Ох, ну его!.. Не поймешь, что у него на уме. Ты посоветуй, что нужно сделаться лучше сама.