Нам на подмогу спешили красные конники - Первый полк Туркестанской кавалерийской дивизии. С алыми флажками на пиках у правофланговых, на рысях подходили эскадроны. Командир - стройный, черноглазый, с офицерской выправкой - спешился возле меня, и я показал ему, на каких улицах наши продвинулись.
Нам добровольно помогал ориентироваться в лабиринте улиц один из пленных, редкобородый оборванный таджик-студент. Он мне сказал, что всегда сочувствовал джадидам, но его мобилизовали защищать власть эмира.
Многих бойцов потеряли мы пока пробились к площади перед Арком - дворцом эмира. Дворец горел. На площадь сгоняли пленных, пойманных вельмож и чиновников. Над городом перекатывался гул, грохот, вой многих тысяч голосов, метались языки пламени, столбы дыма затмевали солнце. Точно пришел день Страшного суда - день возмездия за тысячелетнюю тиранию, за насилия, кровь, казни, унижения… Последний день уходящей эры.
- Товарищ комбат! - на бегу, с винтовками наперевес окликнули меня Семен и Муким, двое "интернационалистов", когда я с вестовыми принимал донесения от ротных под куполом Тоджи-Саррафон, где мне приказали устроить командный пункт батальона. - Товарищ командир! Наши к зиндану пробились. А в нем заключенных видимо-невидимо. Пойдемте, их там освобождают!
Оставив на командном пункте комиссара Иванихина, я с вестовым и пулеметчиками бегом пустился к зиндану. Камеры-клетки располагались вдоль широкой лестницы, ведущей к воротам Арка. Здесь уже распоряжались бойцы нашего батальона. Разыскали смотрителей, и те дрожащими руками отпирали замки колодок и кандалов на руках и ногах несчастных жертв эмира.
…Что такое был ничтожный зиндан в моем родном ауле по сравнению с этой ужасной галереей у подножья эмирского дворца! Перед нами вереницей проходили живые трупы, скелеты, обтянутые кожей в струпьях и язвах, полуослепшие, утратившие человеческий облик, а иные вместе с ним и рассудок. Несчастные сразу не могли даже уразуметь, что с ними происходит, некоторые со страхом отшатывались от своих освободителей. Другие плакали от счастья, обнимали красных бойцов, а те сами порой с трудом сдерживали слезы.
Люди в халатах, с револьверами у пояса - бухарские коммунисты, члены временного ревкома - записывали имена освобождаемых, откуда они родом, за что были посажены. Теперь этих горемык необходимо было отправить в их родные места.
Я мельком оглядывал бывших заключенных, и внезапно один из них привлек мое внимание. Он был лохматый, с лицом, заросшим черной бородой с проседью, сгорбленный, а взгляд острый, насмешливый. Где-то я его встречал? Сапар! Мой товарищ по зиндану в Бешире!
- Сапар! - я подошел и тронул его за плечо. Увидав, что и голова у него почти вся поседела, повторил почтительно: - Сапар-ага!
Видимо, он плохо слышал, и только почувствовав мое прикосновение, вздрогнул, обернулся:
- А! Кто-то знает мое имя?
- Да вспомните, мы с вами вместе сидели в зиндане, лет восемь назад! Я Нобат Гельды-оглы… Со мной был еще дядя, Аман. Помните, моя невеста убила бая и нас…
- Хо… хо… - у него в каком-то исступлении расширились гноящиеся глаза. - Бешир… Колодка… Девушка немилого зарезала, сумела за себя постоять… А ты, а вы… Помню! Тебя ведь в то время выпустили?
Теперь он разговаривал осмысленно. Видать, сознание медленно возвращалось к несчастному.
- Выпустили, правильно, Сапар-ага! - я взял его ладонь, крепко пожал. - Только не на свободу, а дорогу строить. Ну, потом кое-чему научился… Вот теперь мои товарищи вернули вам свободу, всем зинданам конец! И эмиру тоже, хоть он и удрал.
- Свобода… - повторил задумчиво узник и опустил голову с перепутанными космами грязных волос. - А на что мне она теперь? Невесту все-таки продали… На родине вряд ли кто остался в живых…
- Не печальтесь, друг! Новая жизнь наступает. Я вот тоже не знаю, что у нас в родных местах… Да вы когда из Бешира?
- Давно, - Сапар махнул рукой. - Казы меня засудил навечно. Перевели в Бухару… Я уж и годам-то счет потерял…
- Значит, никаких известий с родины?
- Невесту продали. А после - никаких…
Тем временем подошла его очередь на опрос. Я выяснил у товарища, ведущего запись, где будут содержаться бывшие узники, пообещал Сапару навестить его вместе с земляками. Вернулся на командный пункт батальона. Оказалось, Иванихин с вестовыми отправился в город собирать наших бойцов. Поступил приказ: тушить пожар на Арке, взять под охрану эмирскую резиденцию, пресечь грабежи, начавшиеся кое-где в центре города, учесть и эвакуировать пленных, донести о потерях. Разрозненные роты стали стягиваться к Тоджи-Саррафону, служившему прежде пунктом обмена денег. С адъютантом комбрига и представителем ревкома мы начали расставлять бойцов по постам, устраивать караульные помещения для смены. Мы победили, наступала короткая передышка накануне новых боев.
… На другой день здесь же, на площади Регистан, должен был состояться многолюдный митинг жителей Бухары вместе с красноармейцами. Город украсился красными флагами, цветами. Дотлевали пожарища на местах сгоревших строений, с улиц убрали трупы, свежим песком засыпали лужи крови. Вышли из подполья, приободрились тайные противники эмира. Оказалось, что они кое-чем сумели помочь наступавшей Красной Армии и отрядам бухарских коммунистов - вывели из строя несколько орудий эмирской артиллерии, открыли одни из ворот, помешали бегству некоторых сановников. И вот теперь эти люди праздновали освобождение своей многострадальной родины.
Толпы жителей, празднично разодетых, по еще несколько растерянных, вливались на Регистан со всех прилегающих улиц. Часть моих бойцов находилась на постах, часть отдыхала перед сменой, командиры несли службу начальников караулов. Серафима Иванихина вызвали в политотдел группы войск, ом должен был выступать на митинге, поскольку владел узбекским языком. Моя задача - проверять караулы.
С двумя вестовыми медленно обходил я посты. Шумела, гомонила площадь Регистан. То тут, то там возникали небольшие стихийные митинги. Горячо палило сентябрьское солнце.
Бухарского эмирата больше не было. Сейчас на общегородском митинге провозгласят народную республику трудящихся - это я уже знал. Начиналась новая эра в жизни моего родного края - то, во что научил меня верить Александр Осипович, мой приемный отец. К борьбе за это будущее, которое теперь становилось явью, он столько лет готовил меня. Спасибо ему сердечное!
Я знал - предстоят еще упорные схватки с врагом. Но теперь я к этому готов, как, наверное, мало кто из моих земляков, сверстников.
… Здесь, на этих самых камнях, некогда продали в рабство моего деда, тогда еще подростка, чужеземца-сироту. Но даже в нем годы неволи не смогли убить светлых надежд. "Придут иные времена…" Так вот о каких временах мечтал он всю свою жизнь.
Донди, мама! Дождетесь ли вы меня? Суждено ли мне изведать счастье, предсказанное с детства, отнятое безжалостной судьбой? Я спрашивал себя об этом и не мог ответить. Жизнь моя посвящена революции. Куда теперь поведут меня ее неисповедимые пути?
Багряный рассвет над Лебабом
Наш полк отвели на загородную резиденцию эмира - во дворец и парк Ситораи-Мухасса. Ее без боя заняли накануне штурма конники 1-го кавполка, обезоружив охрану. Теперь они располагались тут же, вместе с нами. Поблизости, в кишлаках, разместились другие полки кавдивизии. В городе войскам находиться было опасно: грязь, антисанитария, нет проточной воды. А главное - следовало быстро подготовиться к дальним походам.
Первый Восточный мусульманский полк с честью выполнил поставленные ему боевые задачи - это отмечалось в приказе Фрунзе. Правда, наша часть понесла немалые потери убитыми и ранеными. Но была и другая более важная причина, обескровившая полк. Многие бойцы влились в него только за неделю-другую до начала военных действии. Эти люди - простые дайхане, батраки, чернорабочие Зеравшанской долины так и не успели стать настоящими бойцами. Они храбро сражались, но тотчас после победы решили, что дело сделано, можно разойтись по домам. Ведь осень, столько работы в поле… Понятие о дисциплине, воинском долге у них еще не успело выработаться.
Так или иначе, но часть стала таять не по дням, а по часам. И вскоре поступил приказ: полк расформировать. Всех, кто желает, распустить по домам. Оставшиеся вместе с комсоставом должны поступить на формирование будущих частей бухарской Красной Армии, Боевые друзья прощались, давали обещание встретиться в мирные дни.
Дворец и парк Ситораи-Мухасса, где мы стояли, были замечательным творением строителей и садоводов, созданным в угоду прихотям изнеженного и развратного эмира. Великолепное здание, окруженное высокими деревьями. Просторные комнаты, убранные коврами; на степах - зеркала, искусная, богатая роспись. Невдалеке, посреди парка, находился большой бассейн, берега и дно которого были зацементированы. Приятно голубела гладь прозрачнейшей ключевой воды. А в комнатах, выходящих окнами к бассейну, по стенам сплошь зеркала, в них отражается все происходящее возле водоема. Неподалеку еще здание поменьше, с вышкой, напоминающей пожарную каланчу. Во дворце Ситораи-Мухасса в летние месяцы располагался эмирский гарем. И вот, когда женщины купались, эмир исподтишка - чтоб не нарушить запреты ислама - подглядывал за ними, сидя на мягких подушках то в зеркальных комнатах, то на вышке.
Дворец и парк были окружены прочной оградой и рвом. Всюду стояли солдаты; простым смертным даже за версту не дозволялось приблизиться к роскошному обиталищу властителя. Ситораи-Мухасса воспевали в своих льстивых одах придворные поэты.