С первых дней стал заводить с Александром Осиповичем разговоры о том, чтобы мне, хоть на время, куда-нибудь пристроиться на работу. Тем более, что еще и педели не сравнялось, как был призван на военную службу Антон, старший сын. Нелегко жилось семье, я это видел и понимал очень хорошо. Но старики даже слышать не хотели: отдыхай, дескать, заслужил, да и слаб, мол, еще, да и не привыкать им, много ли нужно… Так отговаривали они меня.
Но в конце концов мне стало невмоготу бездельничать. И я упросил Богданова хотя иногда брать меня с собой на работу - он снова служил на дистанции пути. Возглавляемая им бригада ремонтировала пути и стрелки на станции Обухово, и я трудился здесь подручным, вспомнив то, чему научился еще на родине, когда прокладывали железную дорогу к Термезу. Теперь близко познакомился с рабочими уже военного времени. Снопа убедился в правоте того, что мне в госпитале говорил Александр Осипович: много ненависти накопилось в сердцах простых людей против царского режима и войны, близится взрыв. Политические и военные новости, обсуждались моими товарищами открыто, порой в присутствии инженеров. Городовые тоже присмирели - чуяли, что времена не прежние.
Весь свой скромный заработок я приносил в семью, меня радовало, что могу хотя бы немного помочь моим добрым опекунам. Чувствовал, что для меня полезна работа на воздухе, что силы восстанавливаются.
Свободное время отдавал учебе. Читать немного выучился еще до приезда в Петроград, в мастерских научился и счету. А вот писать все еще не умел. Теперь, по вечерам, опять садился за букварь и тетрадки. Арина Иннокентьевна неизменно помогала мне. Когда же я ходил днем по городу, то читал все, что попадалось: вывески, афиши, всевозможные рекламы. Покупал и газеты, в которых теперь открыто ругали императорский двор и Распутина, обсуждали военные неудачи на фронте и экономические затруднения в тылу. Газеты мы читали вдвоем с Александром Осиповичем, и он мне растолковывал непонятное.
Глухо упомянули однажды о "беспорядках" в Туркестане. Я встревожился: из газет мало что можно было уразуметь. Богданов сумел разузнать через своих товарищей - революционеров-подпольщиков: после волнений в Фергане разгорелось вооруженное восстание в Семиречье и Тургайской степи, карательные отряды свирепствуют также по Атреку, в Хиве. А в Бухаре, судя по этим сведениям, пока все спокойно.
Так и пролетел мой недолгий отпуск. Первого ноября утром прибыл я в воинское присутствие. Снова комиссия врачей, и вывод: в запасной полк, с освобождением от тяжелых нагрузок. Прощай, домик на Железнодорожной улице!
Запасной полк размещался в бараках вблизи станции Левашово, и во время коротких увольнений я лишь с трудом, по железной дороге, мог добираться к себе за Невскую заставу. Но я стремился туда, как только выдавалась хотя бы малейшая возможность.
Тягостно показалось мне в полку: солдаты - почти сплошь запасники, пожилые, унылые, придавленные тоской по дому. Унтера - настоящие шкуры, озабоченные только одним: как бы не угодить на фронт, а ради этого они лютовали почем зря. То ли дело было на фронте, с моими боевыми друзьями! И теперь единственная для меня отрада - побывать дома.
События между тем разгорались, подобно пожару в Камышевых тугаях. Открылась Государственная дума, и даже правые депутаты громогласно критиковали царское правительство, обвиняя его в неспособности вести войну "до победного конца".
Однажды, приехав под вечер декабрьского туманного дня к себе за Невскую заставу, я оказался свидетелем сразу двух демонстраций. Одна шла вдоль берега Невы со стороны города. Подвыпившие молодчики в чуйках и сапогах несли портреты царя Николая, громко выкрикивая: "Война до победы!", "Долой Гришку Распутина и немку Александру!", "Бей немцев и жидов!". Ей навстречу от Семянниковского завода, который накануне забастовал, молча двигалась черная масса - рабочие, их жены. Они несли плакаты из черной и красной материи, на которых белыми буквами было написано: "Хлеба нашим детям!", "Долой войну!", "Довольно проливать невинную кровь!".
Внезапно из переулка выскочили на рысях два взвода конных городовых, один ринулся с нагайками на одну демонстрацию, второй - на другую. Молодчики в чуйках остановились, высоко над головой поднимая царские портреты, сбрасывали шапки, крестились, иные падали на колени. Все же я разглядел, кое-кому досталось нагайками по спинам - полиция соображает медленно. А рабочее шествие встретило городовых воем, свистом, градом булыжников, которые выламывались тут же из мостовой. Хлопнул выстрел, потом еще; началась паника, люди разбегались, прятались в подворотнях.
В этот вечер Александр Осипович после обстоятельной беседы обо всем, что я увидел, перед расставанием заговорил со мной тихо, таинственно:
- Николай, ты должен понимать, мы накануне революции. Нужно, чтоб солдаты были с народом заодно. А у многих в голове туман… Вот, видишь? - он вынул из ящика стола пачку бумажных листов, перетянутую бечевкой. - Это листовки Петроградского комитета партии большевиков. Читай!
Он вытащил одну листовку, протянул мне. Крупными буквами сверху было напечатано: "Солдаты Петроградского гарнизона!" Ниже - мелкими буквами: "Царь и его министры силятся продолжать преступную войну. Ваши жены и дети в городах терпят голод, холод, издевательства. Назревает всенародное возмущение. Скоро оно прорвется - массы выйдут на улицу требовать хлеба и мира. Солдаты! Будьте начеку, не давайте царским генералам одурачивать себя. Не стреляйте в народ - это ваши братья, отцы и матери, сестры, жены…"
Я читал, перескакивая через слова и фразы: это было то самое, что уже не раз приходило мне в голову, что напоминало мне рассказы Феди Богданова про пятый год, мой собственный опыт забастовщика, потом солдата-фронтовика, о чем я сам задумывался в окопах, в госпитале.
- Вот видишь, - Александр Осипович, как обычно, угадывал, что творится в моей душе. - Большевики - это партия, которая призывает солдат покончить с братоубийственной войной, а штыки обратить против царя и богачей. Солдаты - те же рабочие и крестьяне, за их интересы борются большевики. Значит, они и против вашего эмира со всеми его беками да эмлекдарами… Погоди, дойдет очередь и до этих кровопийц. - Он помолчал. - И ты, Николай, верю, не откажешься послужить народному делу, так?
Я кивнул.
- В вашем запасном полку, - продолжал он, - у нас нет своих людей, а работу в нем вести нужно, время такое подходит. Начинай. Сперва подложи незаметно листовки туда, где их может найти и прочесть побольше солдат. Ну, а дальше научим, как действовать.
Я молча склонил голову. Мне все было понятно.
Признание Александра Осиповича в том, что он тесно связан с революционерами, не удивило, я об этом догадывался уже давно, и Федя на это намекал, еще в первый год моей петроградской жизни.
Большевики… Это слово мне также приходилось слышать от моих товарищей, рабочих и солдат. И вот оказалось, что один из этих таинственных людей, как говорили - малочисленных, по бесстрашных, - Александр Осипович, мой приемный отец. Обо всем этом я раздумывал, пока добирался в тот декабрьский вечер с Невской заставы к себе в казармы на станцию Левашове, Приехал поздно, листовки незаметно пронес мимо поста у ворот, мимо дневальных в роте, запрятал до утра в свой сундучок. Но и с утра не удалось заняться их распространением - тотчас после завтрака взводный унтер выкрикнул:
- Богданов! С винтовкой - в патруль на станцию!
Втроем - я, еще один выздоравливающий солдат из нашего отделения и штабник-фельдфебель - вышли в патруль. Подходим к станции - на перроне что-то невообразимое: шум и гам, люди кричат, размахивают листками газет, бегают, сталкиваются друг с другом. Фельдфебель, видно, хотел повернуть обратно в полк, по потом любопытство пересилило - он прибавил шагу, махнул нам рукой, мы почти бегом пустились к станции.
- Братцы! Солдатики! - внезапно кинулся к нам какой-то седоусый господин в богатой шубе и меховой шапке; пенсне свалилось у него с носа и болталось на шнурке. - Радость-то какая… Распутина убили, окаянного! О г-о-споди, слава те, всевышнему! - он широко перекрестился, потом каждого из нас обнял и расцеловал; от его усов пахло духами.
"Распутин убит минувшей ночью" - это известие, уже напечатанное в газетах, передавали из уст в уста, оно и вызвало радость тех, в богатых шубах, которых немало толпилось на пригородной станции. "Теперь никто не будет мешать царю и генералам вести армию к победе над врагом!" - вот о чем все они думали и говорили в тот запомнившийся мне день в середине декабря. От солдат, приезжавших из Петрограда, мы знали подробности происшествия - как Распутина сперва пытались отравить, потом стреляли в него, зашили в мешок, бросили в воду, и только тогда он, наконец-то, испустил Дух.
- Один был мужик возле царя, - неожиданно заговорил шагавший с мрачным видом пожилой солдат, мой товарищ по патрулю, когда под вечер мы втроем возвращались в полк, - и того прикончили господа…
- Распутина убрали - этим они не спасут империю, - пояснял, попыхивая трубочкой, Александр Осипович два дня спустя, когда я приехал домой в увольнение и мы обсуждали события. - Близится революция, помяни мое слово, Николай! А этот, - он усмехнулся, - так, говоришь, и брякнул, дескать, мужик возле царя? Ха, знал бы он, сколько этот мужик, возле царя и царицы околачиваясь, нахапал для себя и своих прихлебателей. Министров по его рекомендации ставили и сменяли. Отщепенец, кровосос! Позорил он монархию, портил им фасад, потому великие князья его и прикончили. Но напрасно старались. А для царя с царицей от этого пользы никакой. Наоборот! Друга милого лишились, утешителя своего.