Теперь мы вдвоем с Федей поднимались рано утром по гудку большого завода, что располагался на берегу Невы, наскоро завтракали - и на работу. Шесть дней в неделю, с осени до следующего лета.
Сначала я трудился в кузнице, потом стал учиться на слесаря, познакомился и с токарными станками. Нелегко приходилось с непривычки: одиннадцать часов в душной, наполненной грохотом мастерской. Вечером возвращался почти без сил, но все-таки усаживался за книжки, учился письму и счету. На работе мне, где только мог, оказывал помощь Федя, всегда доброжелательный, веселый. А дома в учебе помогали Арина Иннокентьевна и розовощекая скромная Тоня. Не раз приходило в голову: если б не Донди… Однако образ моей любимой жил у меня в сердце. Я терпеливо ждал, надеялся: едва кончится год, поеду в наши края. Может, потом сюда вернусь, Донди с собой увезу…
Ко мне на родину Александр Осипович написал письмо. Не прямо в аул, моей матери и родственникам - ведь регулярной почты в Бухарском эмирате не существовало, да и что стали бы делать неграмотные дайхане с письмом на незнакомом языке? И власти, наверное, не оставили бы их в покое: ведь неслыханное в наших краях дело - письмо, да еще из Петербурга. Поэтому мастер написал одному из своих знакомых железнодорожников, работавшему на новой линии, и попросил его передать через моих односельчан матери, что я жив-здоров, через год вернусь, а пока чтоб не тревожилась.
С Федей мы сделались друзьями, скоро у нас не стало тайн друг от друга. Как-то зимой он мне под большим секретом сообщил кое-что об отце. Оказалось, - как я, впрочем, и догадывался, - Александр Осипович - революционер, один из людей, поставивших целью своей жизни бороться за права рабочих и всех, кто трудится и дни свои проводит в бедности. Федя рассказал о выступлениях рабочих против царского правительства в 1905 году, о том, что отцу грозил арест и суд, потому он и вынужден был уехать в Бухару. В последующие годы революционеров уже так не преследовали - была объявлена амнистия, и Богданов смог вернуться. Конечно, ему было бы лучше задержаться с возвращением, по на одном из заводов после забастовки арестовали его ближайших товарищей, посадили в "Кресты". Я сразу вспомнил: об этом путеец обмолвился однажды летом, когда строили дорогу в наших степях.
Мне Александр Осипович с самого начала представлялся человеком необыкновенным, ни на кого не похо-жим. Уж год спустя мне сделалось ясно: это потому, что он был первым русским, которого я встретил; к тому же он оказался и революционером и, может быть, главное, - стал мне как бы отцом в такие годы, когда умный наставник особенно необходим. Видно, судьба пли воля самого аллаха свела меня с человеком, отважившимся выступить против ак-падишаха - белого царя. Нет, не напрасно увез меня старый мастер с собой в Петербург, сделал своим сыном. Если мне суждено вернуться на родину, теперь я, наверное, сумею сделать так, чтобы не допустить беззакония властей, издевательства над беззащитными бедняками. Еще столько месяцев впереди: Александр Осипович, его сыновья, другие рабочие многому научат меня, расскажут, как бороться против угнетателей.
Началась зима, то ударяли жгучие морозы, то наступала оттепель с мелким дождем и туманом. Подошел новый, 1914-й год.
Ближе к весне начали поговаривать: будет война, судя по всему, с Германией. В лавках, где рабочие покупала для себя все необходимое, неожиданно поднялись цены. Будто по уговору, администрация наших мастерских снизила расцепки, мы стали получать меньше прежнего. И штрафами замучили нас окончательно. Рабочие заволновались. "Бастуем!" - разнеслось однажды утром по всем уголкам главного корпуса. Тотчас, в неурочное время, заревел гудок мастерских. Мои товарищи, токаря, останавливали станки, я сделал то же.
- Айда, Коля, на сходку! - крикнул Федя, пробегая из слесарной к выходу на подъездные пути. Я пустился за ним. Перед воротами, на путях, бурлила возбужденная толпа рабочих. Тут же слышались отрывистые свистки, грубые окрики городовых.
- Разойдись! Не скопляться! Расходись по добру! - рычали на собравшихся откормленные, в синих шинелях городовые, они расталкивали людей, пихали в грудь и в спину кулаками и концами своих шашек - "селедок", как их называли.
- Фараоны! - неслись с разных сторон проклятия в адрес городовых. - Сытые хари! Царские холуи, чтоб вам передохнуть! Псы хозяйские!
Сходку провести не удалось. "По домам, ребята!" - передали по цепочке невидимые руководители забастовки.
Все ринулись к воротам, на улицу. Городовые не препятствовали.
Мастерские бастовали три дня. Наконец стачечный комитет - в числе его членов оказался и Федя Богданов - договорился с администрацией, которая согласилась на некоторые уступки. Нам немного, повысили расценки, были отменены кое-какие штрафы. Никого не арестовали, однако с той поры Федя попал под неусыпный надзор полиции.
Миновала зима с метелями, оттепелями, необычайно короткими днями. На Неве стал ломаться лед, потемневший от копоти заводских труб. И в это время поползли упорные слухи: близится война! И не только с немцами, по и с турками, Австро-Венгрией.
- Не стоит тебе. Никола, сейчас уходить из мастерских, - сказал мне Александр Осипович как-то вечером, когда всей семьей обсуждали слухи о войне. - Если в самом деле что начнется, отсюда, должно быть, не заберут.
Так были отложены наши планы - сделать из меня дорожного мастера.
Летом о войне говорили всюду уже в открытую. И вот - выстрелы в Сараеве… Теперь никакого сомнения: близится взрыв.
1-го августа, сразу же после объявления манифеста, Федя получил повестку - явиться к воинскому начальнику, на призыв. Спешили в первую очередь избавиться от "смутьянов".
Старшего, Антона, не взяли только потому, что на завод стали поступать заказы военного ведомства. А моя очередь была совсем близко - ведь мне прибавили возраст.
Забрали меня даже до срока. Летом и осенью, в первые же месяцы войны, русская армия понесла громадные потери. Срочно требовались пополнения. И в запасном полку - на Охте, по ту сторону Невы, - мне довелось провести всего лишь два месяца.
Рядовой Сибирского Стрелкового…
Всего два месяца, но запомнились они на всю жизнь. Тяжела солдатская выучка! С рассвета до ранних зимних сумерек нужно продвигаться по вязкому снегу и бегом, и шагом, и ползком, до седьмого пота, пока в глазах не запляшут багровые круги. В казарме - зубрежка "словесности", еще - каким титулом кого из начальства величать. Чуть провинился - после отбоя в наказание мыть полы, чистить отхожие места. И не смей даже пикнуть! Ротный командир, штабс-капитан, при мне однажды в кровь избил солдата, когда тот попытался оправдываться в ответ на какое-то замечание. Зуботычины от крикливого, суматошного и въедливого служаки-фельдфебеля перепадали, случалось, и мне. Солдаты" уже понюхавшие казарменных порядков, ждали и не могли дождаться: скорей бы на фронт! Небось, там кулаками не помахаешь, говаривали они про наших ретивых начальников. Нас, новобранцев, еще и любопытство подталкивало расстаться побыстрее с запасным полком.
…Только во сне я теперь изредка видел свой родной далекий аул, мать, друзей детства. А в дневное время не оставалось и минуты, чтобы даже вспомнить былое. С тоской и отчаяньем думалось временами по ночам, когда сон не приходил: доведется ли мне побывать на родине? Ведь не видно конца войне… И как должно все измениться, чтобы я свободно мог приехать к себе в Бешир, жениться на Донди, жить, никого не боясь, ни перед кем не кланяясь? От подобных мыслей сжималось сердце. Но приходили они теперь реже и реже: солдатская безжалостная муштра пожирала все силы.
Наконец - прощай, Петроград! Нашу маршевую команду повез на фронт все тот же изверг штабс-капитан. Он ехал на повышение, командовать батальоном. Как мне позже рассказали, пуля в затылок уложила его в первом же бою, едва он вылез на бруствер окопа. Что и говорить, получил по заслугам!
Еще в полку на Охте я сдружился с молодым солдатом, Степаном Малых, родом из Западной Сибири. Он жил в Петрограде у старшего брата, работал на судоверфи плотником. Громадного роста - даже выше меня, рыжий, с густыми бровями, под которыми прятались голубые глаза, Степан был настоящим богатырем - сильный, выносливый и в то же время спокойный, добрый, доверчивый. Случайно или нет, наша маршевая команда прибыла на Западный фронт в корпус сибирских стрелков. Я и Степан оказались в пятом полку, в одном и том же отделении.
Приехали в Прагу - пригород Варшавы. Не успели оглядеться - были переброшены под Лодзь, где шли ожесточенные бои. Немецкая артиллерия свирепствовала, осыпая нас градом снарядов. Пятый сибирский стрелковый полк и еще несколько частей оказались перемешанными, отрезанными противником от своих. Так мы на целых три недели очутились в окружении.
Правда, командирам удалось собрать и ободрить своих солдат, навести некоторый порядок. Но не хватало боеприпасов, а главное - пищи. Мы реквизировали у разоренных польских крестьян, что могли, однако этого было недостаточно. И крестьян-то осталось в тех краях немного - с самого начала войны власти эвакуировали население на восток, в глубь России.