- И когда успел? Ну скажи, братец, ась? И такое непочтение начальству! Да тебя живьем, живьем, вот так! - Он изобразил в сильных и широких костлявых пальцах пе-рекрут веревки. - Я доберусь до тебя, дружок. Ась? Я тебя в Сибири оставлю! Это же губернатора дары, сукин ты сын! Ма-а-а-лча-а-ть!
Щекотихин встал. Не первой свежести белое исподнее белье висело на нем, как на иссохшем старце-схимнике из Саровской пустыни. С тоскою смертною посмотрел он на красный ярлык "Кло де Вужо", с прищуром прицелился к горлышку, потом бережно перевернул бутылку, поймав на язык несколько оставшихся капель.
Шульгин, этот непрощенный грешник, лазутчик Батыя, молча страдал у порога, видя похмельное терзание надворного советника. И вот христианская душа его не вынесла столь сурового испытания. Он отстегнул ремешки курьерской сумки и вытянул из глубин ее плоский шкалик.
- Позвольте-с, вашскородие! - обреченно сказал курьер, не выпуская, однако, заветную склянку из рук.
Щекотихин какое-то время гипнотически созерцал сосуд сей, потом кадык его дернулся раз, другой, а дрожавшие от нетерпения сухие пальцы заскребли воздух.
- Позвольте-с стаканчик, вашскородие! - желая предотвратить катастрофу, нашелся курьер.
Но поздно. Надворный советник выхватил у него посудину, тут же изрядно хлебнул из нее, вмиг повеселел, кивнул на диван:
- Садись, позавтракаем.
В дверь осторожно постучали.
- Житья нет! - закричал Щекотихин. - С утра ломятся… Скажи, не принимаю-с!
Шульгин вышел, но тотчас же возвратился.
- Вам пакет от губернатора, - сказал он, подавая тонкий конверт с тяжелыми печатями.
- Запри дверь! - Щекотихин сломал печати, разорвал плотную бумагу.
Губернатор конфиденциально сообщал, что сочинитель и президент Август фон Коцебу 10 апреля 1800 года оставил Веймар, у русского посланника в Берлине барона Крюднера получил паспорт на въезд в Россию и что начальнику таможни пограничного города Поланген господину Селлину дано указание: как только означенный Коцебу появится на границе, то непременно его заарестовать, бумаги опечатать и под охраной казаков незамедлительно доставить в Митаву.
Щекотихин прищелкнул языком и потряс казенной бумагой с грифом: "Pro secreto".
- Дождались голубчика! Собирайся, Шульгин, к путешествию в Тобольск… Да-с, а скажи-ка мне, братец, сколько верст от Полангена до Митавы?
- Да тут, значит, так, считают тридцать шесть миль, вашскородие.
- Тридцать шесть? Ну-с и преотлично, в самый раз нам теперь бы и спрыснуть сие известие, не грешно, а?
Шульгин нетерпеливо переступил, но Щекотихин этот немой жест, видно, истолковал как-то по-своему, а скорее даже ему хотелось истолковать его как-нибудь иначе, чтоб найти повод для оправдания.
- Посуди сам, дурья башка, - набросился он на курьера, - этакий путь с секретным преступником!.. А дорогой мне чтобы ни-ни! Запорю! А вот пока, ежели…
- Да что ж, можно, конечно, коль такое дело… - охотно согласился курьер.
На старые дрожжи немного надобно. Щекотихин захмелел, подобрел, хлопал Шульгина по плечу, говаривал:
- Ты, братец, глуп, как татарин! Уважение в тебе ко мне нету. Не кстись, клятвопреступник, нет в тебе уважения! Да я, да ежели бы не Гатингс… Ха, ха! То-то вот и есть, не знаешь Гатингса? - Он придвинулся к курьеру, жарко выдохнул ему в ухо: - Придворный интриган-с! Только чур! Молчок! - Щекотихин приложил палец к губам, но, видно, не привык он вести монолог на низком шепоте, неожиданно прорвался, закричал:
- Интриган-с! Немчура задавила!.. Да кабы не Гатингс, я бы в статских советниках ходил! Ты не гляди на меня так, я еще себя покажу! У меня… - он захрустел пальцами, откинулся на спинку стула. - Они у меня вот тут! - Огромный кулак с грязными ногтями неверно помаячил перед туманным взором курьера и упал на стол.
- Ко мне сам граф Кутайсов благоволит, да-с! Вызвал меня, взял эдак вот под руку и говорит, что его императорское величество повелеть соизволил вам наисекретнейшее поручение! Да-с! Ты вот мне ответствуй, знает ли тебя император? Ух ты, ну и рожа у тебя, братец! Благородства в тебе нет. Дикость ты и низменность. Вас таких в Сенате - больше сотни, на побегушках-то! Эвон-с! А я, чертово ты копыто, я секретную себе инструкцию сам составляю. Потому как я - един! Граф, понимаешь, взял меня вот так под руку, по-благородному взял, наклонился вот так и сказал: излови и доставь в Сибирь - повеление государя… опаснейший, ты слышишь, страшный государственный преступник. А он едет, голубчик, и знать не знает… Ну, а мы его тут цап-царап и… тю-тю!
В Митаву Коцебу прибыл с женою и тремя детьми. Его ждали. Тотчас же он был доставлен к губернатору.
- Позвольте, господин Дризен, как все это прикажете понимать?
Губернатор Митавы, высокий и благородной наружности старик, не утративший еще юношеской стройности, являл собой образец рыцарской учтивости и долга.
- Дорогой Август, что я могу сказать? Вы должны понимать, что я всего лишь звено, не более…
- Но должна же быть причина? Я добровольно и честно служил России шестнадцать лет. Уже более трех лет, с разрешения императора, находился на службе у австрийского правительства. Оставив Вену, я удалился в герцогство Веймарское и последний год провел в кругу семьи с престарелой и больною матушкой; стран, находящихся войною с Россиею и Австрией, я не посещал.
- Вы знакомы с указом? - мягко спросил губернатор.
- Я оставил Ревель с разрешения императора и до издания указа, по которому лицо, покидавшее Россию, обязывалось не въезжать более в ее пределы. К тому же, ваше превосходительство, моя жена - уроженка России, а два наших старших сына - Вильгельм и Оттон - воспитываются в Кадетском корпусе в Санкт-Петербурге…
Однако я понимаю, что сие мне не дает право нарушить указ, а посему я просил разрешение на въезд у самого императора. Цель - увидеть своих детей и осмотреть мое имение Фриденталь - это недалеко от Нарвы. Я просил четыре месяца пробыть в пределах его империи.
- И что же? - уже с нескрываемым интересом спросил Дризен.
Как ни оглушен был Коцебу свалившимся на него неожиданным арестом, он заметил, что добрый губернатор Митавы едва ли знает о причине его задержания больше, нежели он сам.
- Вот извольте прочитать, - сказал Коцебу, подавая ему письмо русского посланника.
"…С великим, милостивый государь, удовольствием спешу сообщить вам о благосклонном разрешении государя императора на выдачу вам паспорта. Я получил приказание доставить вам его и вместе с тем в возможно скорейшем времени донести о том, по какому направлению предполагаете вы отправиться в Россию (чтобы устранить все препятствия, могущие вам, без этой меры предосторожности, встретиться)"…
- "По какому направлению", - с усмешкой повторил губернатор. - Ловко же, ловко!
- Могу ли я спросить вас?
- Да, я к вашим услугам.
- Что предстоит мне теперь?
- Видите ли, Август, - с раздумьем проговорил Дризен, - за вами из Петербурга прибыл надворный советник, господин Щекотихин с курьером. Инструкции, данные ему, мне неведомы.
- Позволят ли следовать со мною моей семье? А если нет, то хотя бы Христине - жене моей - позволили проехать к себе в деревню, навестить своих родителей?
- К великому сожалению, сделать это невозможно, потому как насчет этого нет никаких указаний.
В кабинете губернатора наступило тягостное молчание. Коцебу, опустив голову, ссутулившись, ушел руками в колени.
Дризен, покусывая губы, сосредоточенно созерцал на полу затейливый солнечный узор. Наконец он встал, подошел к Коцебу, положил на его плечо свою желтоватую руку в золотом обшлаге мундира.
- Я приискал вам хорошую двухместную карету, друг мой.
- Но я не спал три ночи. Могу я хоть на сутки задержаться в Митаве?
- Это невозможно! Вы должны отправиться немедленно… Впрочем, не желаете ли у меня отобедать?
Коцебу молча встал и так же молча направился к выходу. У двери он остановился.
- Вы что-то сказали? Ах да… Извините, ваше превосходительство, но я хочу проститься с женою.
Потом все события потонули в какой-то оглушенности. Кто-то что-то говорил, кто-то кричал, плакали дети, кого-то о чем-то умоляла Христина, горничная жены все звала какую-то Эмму. Потом он вдруг с удивлением понял, что Эмма - это же его пятилетняя дочь!
Щекотихин осматривал вещи: отобрал портфель, заставил вывернуть карманы, собрал каждый клочок бумаги, счета гостиниц и постоялых дворов, записные книжки.
- Не обижайтесь на губернатора, - говорил между тем Коцебу секретарь Дризена Вейтбрехт, отводя его в сторону, - при всем желании, он ничего не может для вас сделать - мы все теперь бессловесные машины…
- Как? - пораженный страшной догадкой, встрепенулся Коцебу.
- Кстати, сколько у вас при себе денег золотом? - не отвечая на вопрос, вновь спросил Вейтбрехт.
- Извольте, вот все наличные. - Он выложил перед Вейтбрехтом около 50 червонцев, 200 талеров и более 100 фридрихсдоров.
- Разменяйте все это на русские бумажки и пусть будут при вас. И вообще… советую вам взять денег как можно больше.
- Да, да! Благодарю! - говорил Коцебу, хотя и не постигал истинного смысла сказанного секретарем.
Чемодан ему взять не разрешили, и потому белье и прочее Щекотихин запихнул в какой-то старый мешок. Сенатский курьер посоветовал бросить туда еще несколько пар белья и тюфяк. Но ни Христина, ни Коцебу не послушались его - далеко ли до Петербурга, а там все выяснится и его отпустят.
Шульгин с сожалением пожал плечами и отошел к казакам. Как же порою обманывается тот, кто полагается единственно на свою невинность!