- Отлично! Но вы издаете свой перевод и таким образом пропагандируете идеи этого отъявленного якобинца на вторую половину Европы!
- Я не считал предосудительным знакомить своих соотечественников с иными взглядами…
- Но идеи, кои вы называете "взглядами", крушат царства… Впрочем, господин Коцебу, я только констатирую. Возьмем опять-таки графа Бениовского. Естественное недоумение нашей государыни, когда главным героем своей драмы вы делаете этого кровожадного циника и разбойника. Да и как иначе: Бениовский, будучи сослан на Камчатку, поднимает бунт, убивает управителя края, грабит казну и, захватив корабль с заложниками, бежит в чужие края!
- Но каков сюжет! Это же искушение для литератора!
- Ах, всего лишь сюжет! - со смехом сказал губернатор и, спружиня на обеих руках, вытолкнул себя из кресла.
- Я бы еще хотел обратить ваше внимание вот на что: последний год я жил, как уже изволил вам сказывать, в Веймаре. И едва ли не все мое знакомство ограничивалось великогерцогским двором. Скажу без ложной скромности, что там меня привечали: как сам герцог, так и его матушка, вдовствующая герцогиня, весьма ко мне благоволили. А молодая герцогиня даже послала со мной письмо к великой княгине Елизавете Алексеевне. Это ли не знак доверия и расположения?
- Письмо?
- Оно опечатано вместе с остальными бумагами.
- И все-таки наследили вы по Европе! Ой, наследили! - придерживая дверь беседки и пропуская Коцебу, сказал Дмитрий Родионович. - По нынешним временам я за вас и полушки не поставлю…
Нежданная тучка, появившаяся откуда-то из-за иртышской поймы, накоротко сбрызнула горячую землю. В саду запахло прибитой пылью и смородинным листом. Неподалеку от беседки Коцебу увидел несколько кустов крыжовника, ближе к дому и к забору - молодые березки и густые заросли цветущей акации и крушины. Однако особенно поразил его забор губернаторского сада, на иссиня-голубом фоне коего в майском цвету буйствовали яблони, вишни, магнолии и еще какие-то неведомые для здешних мест деревья. Эта ирреальная данность совсем сбила с толку нашего немецкого прагматика и на миг ему даже почудилось, что уж не в театре ли он, средь библейских декораций Гефсиманского сада?
Несколько грядок чахлой капусты на тонких ножках, кое-где начинали зацветать огурцы.
На высоком крыльце дома губернатор остановился и протянул руку поверх своего разрисованного забора.
- Видите ли вы эти леса? - указал он на темные дали, опоясавшие горизонт, на безбрежье разлитых вод с белыми уголками парусов.
О, да, он уже принял душою эти немереные пространства, эти космические массивы лесов, и все, что в них и за ними, он принимает как веру, не рассуждая, ибо холодным рассудком объять их невозможно.
- Леса эти тянутся более чем на тыщу верст, до самого Ледовитого океана. На большей части сего пространства нога человеческая никогда не ступала. А ежели считать мою губернию в квадратных милях, то она много более Германии, Франции и Европейской Турции, взятых вместе…
Они прошли в кабинет. Губернатор разложил на столе карту.
- Извольте взглянуть. Где бы вы желали поселиться?
- Как? Разве мне нельзя остаться в Тобольске?
- К сожалению, господин Коцебу, мне приказано назначить вам место поселения в провинции, и я не вправе от этого уклониться. Выбирайте, за исключением Тюмени, потому как сей город лежит на большой дороге.
- Но я решительно полагаюсь на вас, ваше превосходительство.
- Начнем с севера. Если вы любитель экзотики и охоч до морских зверей, можете ехать в Обдорск, это почти что в устье Оби. Вот тут, видите? Это Ямал, это Обская губа, а вот он - Обдорск. Край этот особенно богат рыбой, моржами, тюленями. Тут, между прочим, идет бойкая торговля русских с остяками и самоедами.
- Нет, нет! Меня не привлекают моржи!
- Хорошо. Спустимся ниже - город Березов. В нем сподвижник Петра Великого, светлейший князь Меньшиков умер в изгнании…
Коцебу зябко передернул плечами.
- Какая зловещая достопримечательность.
- Ну, вот Сургут, а если левее, смотрите, совсем крохотный городок на Тавде - это Пелым. Охота обильна, леса богаты. Жить можно. Тут 20 лет прозимовал со своею супругою фельдмаршал Миних. И вернулся…
- Ваше превосходительство, нельзя ли поселиться как можно ближе к Тобольску?
- Поезжайте в Ишим - ближайший город, всего 342 версты. Но, положа руку на сердце, я бы советовал вам ехать в Курган. Он немного далее, в 427 верстах, но зато это лучшее место по климату: наша "Сибирская Италия"! Там даже дикие вишни произрастают. Да и общество, я полагаю, довольно приятное…
"СИБИРСКАЯ ИТАЛИЯ"
Так и порешили, что он малость побудет тут, оклемается, душою отойдет и - в Курган.
В кибитке, пока они ехали на нижний посад, Щекотихин подал своему узнику какую-то бумагу.
- Что это?
- Прочтите. Я знаю, вы клянете меня и казните. Ах, наивное дитя! А я вот, как и обещал, содействую вашей остановке в сем городе, отчего, полагаю, будет прибыток здоровию вашему. Нынче ввечеру представлю губернатору.
По секрету.
Его Превосходительству статскому советнику, Тобольскому гражданскому губернатору и кавалеру Дмитрию Родионовичу
Рапорт
Отправленный в присмотре моем к Вашему Превосходительству, следующий по Высочайшему Его Императорского Величества повелению в Сибирь на житье, бывший в Ревельском магистрате президентом Коцебу во время следования к Тобольску от разбития дорогою сделался болен, да и по приезде сюда чувствует совершенные болезненные припадки, для выпользования от коих просит на некоторое время остаться в Тобольске.
О чем имею честь донести Вашему Превосходительству и покорнейше прошу, в случае принятия мер, кому следует дать о том приказание.
Надворный советник Щекотихин
Мая 30 дня 1800 года".
- Полагаете, этого достаточно?
- Куда уж больше.
- Губернатор мне обещал прислать доктора… А вас благодарю.
- Не стоит.
Щекотихин привез его в лучшую квартиру, назначаемую по обыкновению для особ избранных. Это были две почти приличные комнаты, принадлежащие горбатенькому мещанину, который, согласно полицейской разнарядке, безропотно нес квартирную повинность.
- Извольте, - равнодушно говорил он, приглашая в первую комнату. На обшарпанных стенах, с висящими клоками выгоревших обоев и какими-то дегтярными подтеками, спокойно ползали тараканы. На плинтусах и в углах - следы раздавленных клопов.
Хозяин, по-старушечьи поджав губы, с молчаливой обреченностью покачал головою.
Коцебу оглянулся, ища глазами хоть какую-нибудь вешалку, крюк, на худой конец, гвоздь, куда было можно повесить шляпу. Ничего не найдя, сунул ее под мышки.
Вторая комнатка была в точности такая же, разве немного поменьше и в раме не все стекла были разбиты. Но выходило окно на ту же самую шикарную лужу, с тяжелым смрадным запахом, в которой с видимым удовольствием, закрыв длинными белесыми ресницами глаза, похрюкивала огромнейшая хавронья.
- Простите, сударь, что мне пришлось побеспокоить вас, - обратился Коцебу к хозяину.
- Как? Разве?..
- Да, извините меня. Я понимаю, сколь неудобств причиняю вам.
- Мне? Неудобств?
- Я же чувствую, как бы вы ни были гостеприимны, но едва ли ваше радушие кем-либо было оценено должным образом.
- Мое радушие?
- Доверенность к сосланным… О, это под силу только людям высокого душевного склада! - Коцебу бросился к горбатенькому человеку и с видимой благодарностью затряс его руку. - Спасибо, спасибо вам!
Хозяин растерянно и молча моргал, не в силах сказать слово.
- Казна на постой мебели не дает, - наконец, проговорил он.
- Я литератор. Если вы мне позволите, то я бы мог обойтись небольшою дощечкою. Спать и сидеть буду на полу, а дощечку класть на колени - чудесный письменный стол!
- Чудесный?
- Верно, ваша дочка встретилась нам у крыльца?
- Да, это моя меньшая, Марфа.
- Я так и подумал. И что за красавица - вылитый ваш портрет!
- Портрет? - с трепетом в голосе переспросил мещанин.
- Истинно так! - по-апостольски подтвердил Коцебу.
Хозяин благодарно посмотрел на своего постояльца, улыбнулся счастливо и молча вышел. Вскоре он притащил самый настоящий стол, а потом еще и несколько скамеек.
Прогремел саблей полицейский капитан Катятинский с унтер-офицером.
- На предмет приема политического преступника! - представился он Щекотихину. Высокие договаривающие стороны сели за стол на разные скамейки. Щекотихин положил перед ним бумагу.
- Как товар? - спросил Катятинский.
- Без изъяна! - ответил Щекотихин.
Катятинский встал, молча обошел вокруг узника, стоявшего посередине комнаты, хлопнул по плечу, заглянул в большие, немного навыкате глаза, и Коцебу подумал, что вот сейчас заставит его открыть рот и проверит, как у лошади, зубы; но полицейский подошел к столу и, не садясь, подмахнул бумагу.
- Я буду каждый день подавать о вас рапорт, а потому смотрите мне! - полицейский погрозил пальцем. - Этот мальчик, - указал он на старого унтер-офицера, - будет неотлучно при вас…
Щекотихин не скрывал своего приподнятого настроения, что благополучно сбыл с рук обузу, и на радостях даже обнял Коцебу и прошептал на ухо, чтобы не слыхал Катятинский:
- Сейчас приведу к вам одного моего приятеля, которого я год назад сюда привозил…