- Я очень близко к сердцу принимаю вашу судьбу, милочка, - продолжала Клара Ивановна. - Мой муж сделал все, чтобы спасти проект господина Пятова в морском ученом комитете. К сожалению, из этого ничего не вышло. Вы очутились на грани разорения и нищеты. Но вчера мой муж рассказал мне, что господину Пятову, оказывается, предлагали колоссальные деньги, и он сгоряча отказался от них. Я не могу до сих пор придти в себя от огорчения, - говоря это, она всем своим видом искусно изображала сострадание. - Подумайте только - двести тысяч! Ах, милочка, вы должны повлиять на своего мужа. Ведь вы, наверно, мать семейства и любите Василия Степановича. Так ради него самого, ради детей, их будущего…
Варя низко склонила голову, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. Гостья умолкла. Тогда Варя тихо сказала:
- Я, право, не знаю, что ответить, сударыня… Муж говорит, что его изобретение ждет весь русский флот. У меня вот дядя служил на флоте. Он приезжал перед войной на побывку и много рассказывал нам о Севастополе, о Нахимове. Как моряки любят этот город! Как они любили адмирала Нахимова! А англичане и французы чуть не отняли у нас Севастополь и Нахимова убили и дядю моего тоже.
Варя тяжело вздохнула и продолжала:
- Нет, не думаем мы о деньгах, сударыня. Уж если придется, так и в бедности проживем. Ведь и деньги-то не свой человек предлагал, а англичанин. Вон у нас на заводе такой же был, Пиль его звали. На что уж пьяница и вообще пропащий человек, а от него только и слышали: "Моя Британия, моя Британия…" Так уж нам-то сам бог велел Россией гордиться. Судьба, видно…
- Ах, оставьте такие мысли, голубушка, - с досадой перебила ее Клара Ивановна, - ведь дело-то все равно проиграно. И флот не станет сильнее, если ваши дети голодать будут. Да и вы сами такая молодая, красивая, вам-то разве не хочется лучше пожить? А англичане теперь друзья наши, чего же тут постыдного деньги от них принимать?
"Откуда у нее столько упрямства?" - с изумлением спрашивала себя госпожа Русилович. Она чувствовала, как нарастает в ней глухое раздражение. Слова Вари, казалось ей, были специально рассчитаны на то, чтобы побольше уколоть ее, Клару Ивановну. А она в разговоре невольно переходила на тон какого-то оправдания перед этой женщиной. И от этого чувство раздражения еще больше усиливалось.
- Англичане не друзья нам, - возбужденно ответила Варя. - Они думают, что в России все купить и продать можно. А вот пусть они попробуют Васю купить! - с вызовом закончила она.
Слезы у нее уже давно высохли, она теперь смотрела прямо в глаза гостьи, щеки ее пылали, и губы дрожали от волнения. Она была так хороша в этот момент, что госпожа Русилович против воли на минуту залюбовалась ею. "А какая я должно быть некрасивая сейчас", - ревниво подумала она, чувствуя, как злая усмешка кривит ее рот, а глаза начинают растерянно бегать по сторонам. Ей захотелось сказать Варе что-то обидное, такое, отчего бы ее лицо тоже стало злым и некрасивым. Но она сейчас же взяла себя в руки и с грустной улыбкой, которой она так искусно владела и которая, она знала, очень шла к ней, обратилась к Варе:
- Ах, милочка, можно подумать, что я приехала спорить с вами. Между тем, мне только хотелось помочь, мне было так жалко вас! Мой муж…
- А кто ваш муж, сударыня? - спросила Варя. - Не адмирал ли Невельской?
- Нет, - в замешательстве ответила Клара Ивановна, - нет, он крупный инженер и… и…
Варя, сама того не зная, нанесла своей гостье удар по самому больному месту. Госпожа Русилович хорошо знала жену Невельского, знала, что эта маленькая и хрупкая на вид женщина самоотверженно перенесла вместе с мужем все трудности и опасности его экспедиции на далекий Амур. О Невельской с откровенным восхищением говорили в морских кругах Петербурга. При встрече с ней Клара Ивановна всегда чувствовала ужасную, повергавшую ее в отчаяние неловкость и смущение. Она с трудом признавалась себе, что завидует этой женщине. Но это было не совсем так… К жгучему чувству зависти примешивалось сознание огромного морального превосходства над собой светлой, прямой и мужественной натуры Екатерины Невельской. За это чувство унижения перед ней и ненавидела ее Клара Ивановна.
И вот теперь Варя не только вновь вызвала в ней это чувство, но и прямо указала на его первоначальный и главный источник. Это было слишком даже для такой опытной и умевшей владеть собой женщины, какой была госпожа Русилович. Наигранная улыбка исчезла с ее лица, уже с раздражением и злостью она продолжала:
- А вы… а вы просто глупы и ничтожны в своих рассуждениях о морали и патриотизме. И вовсе я…
Но тут она опомнилась, быстро поднялась со своего места и, направляясь к двери, презрительно бросила через плечо:
- Я так и знала, что мой визит ни к чему не приведет: кого Юпитер хочет наказать, того он лишает разума!
Варю в первый момент ошеломила та внезапная перемена, которая произошла с гостьей, но в последней фразе она почувствовала ее оскорбительный смысл. Варя вспыхнула от негодования и громко сказала, когда госпожа Русилович уже открыла дверь в коридор:
- А вас он, кажется, лишил чести и совести.
Госпожа Русилович в ответ изо всех сил швырнула дверью и бросилась к выходу из Пассажа. В подъезде она столкнулась с Пятовым. Он с удивлением посторонился и пропустил ее.
Войдя к себе в комнату, Василий Степанович увидел, что Варя лежит на кровати и горько плачет.
- Варенька, что случилось? - с тревогой спросил он, обнимая жену.
Варя рассказала ему о визите незнакомки.
- Это англичанин ее подослал, - задумчиво сказал Пятов. - Ну, а ты у меня молодец, больше эта барынька сюда не сунется. Зато у меня, Варя, такая радость, - добавил он, - такая, что я даже шел всю дорогу осторожно, чтобы не расплескать ее, ей богу!
Варя улыбнулась сквозь слезы и сказала:
- Ну, рассказывай, Вася, а то у меня на душе совсем никакой радости нет.
- А вот слушай, и радостно и смешно.
Он поудобнее уселся на кровати, а Варя снова прилегла, не выпуская его руки из своей, и приготовилась слушать.
- Нашел я, значит, этот журнал, - начал он. - Захожу в переднюю, вижу, какой-то господин одевается, а лакей ему помогает. "Пальто давай", - говорит барин. "Холодно", - отвечает лакей и подает шубу. "Пальто, тебе говорят". - "Холодно", - и опять шубу дает. Барин шубу-на пол, говорит: "Давай пальто!" Лакей ворчит, подает пальто и меховую шапку. "Шляпу", - говорит барин, а лакей опять: "Холодно". - "Тебе говорят - давай шляпу!" - "Холодно". Барин опять шапку на пол. Тут я уже вступаю, говорю: "Господина Некрасова видеть можно?" А лакей сразу и отвечает: "Спит". Тут уж барин на него сурово так посмотрел и говорит: "Ты что, Василий, окончательно спятил? - и мне: - Я Некрасов". - "Так вы ведь в типографию спешите, Николай Алексеевич, - говорит лакей, - а этот господин в редакцию пройти может".
Варя не выдержала и рассмеялась. Пятов с улыбкой провел рукой по ее волосам и продолжал:
- Только я собрался сказать о цели своего визита, входит еще человек, молодой, серьезный, в очках - Добролюбов, сотрудник журнала. Стал я им все рассказывать. Как нашел новый способ броню для кораблей изготовлять, как стан построил, как в Петербург приехал подавать свою докладную записку. Слушают оба внимательно, с сочувствием. Когда стал рассказывать про заседание комитета, где на смех меня подняли, Некрасов стукнул кулаком об стол и говорит: "Ах, негодяи, как над человеком издевались". А Добролюбов отвечает: "Тут не люди отдельные негодяи, Николай Алексеевич, тут система вся негодяйская. Если человек из народа и о родине печется, то хода ему в сегодняшней России нет". Каково сказано, Варенька? Потом я рассказал, как иностранцам на отзыв изобретение мое послали, и вижу Добролюбов что-то в книжку к себе записывает. Потом я про Фелюгина рассказал, как он меня к Гобсу затащил. Тут Добролюбов внимательно посмотрел на меня и говорит: "А я вас знаю, вы - Пятов". Я, конечно, удивился: ведь фамилии-то своей я при нем не называл. А он и говорит: "У нас этот проходимец Фелюгин однажды был. Статью хотел поместить, чтобы ваше изобретение охаять". Вот ведь память у человека! А о Гобсе Добролюбов сказал: "Этой заморской акуле только в петербургских салонах и министерствах плавать: кругом взяточники и воры". Наконец, рассказал я им о своей второй докладной записке и о генерал-адмирале. Добролюбов ответил мне на это так: "Истинный патриотизм присущ лишь народу, а царская фамилия только играет в него, рядится. Не верю, - говорит, - генерал-адмиралу". Потом посмотрел на Некрасова и добавил: "Мы, Николай Алексеевич, не имеем права остаться в стороне от такого важного дела. Вопрос здесь не только в броне, а в престиже русском, в слепом преклонении перед заграницей". Я слово в слово запомнил это. "Мы, - говорит, - обязательно статью об этом дадим и все фамилии назовем". А Некрасов покачал головой и говорит: "Опять с цензором воевать придется.
Уверен, не пропустит статью". А Добролюбов в ответ: "Это мы еще посмотрим".
Пятов на минуту умолк. Варя, едва дыша, не сводила с него глаз. Василий Степанович посмотрел на жену, весело улыбнулся и продолжал:
- А как горячо благодарил меня Добролюбов и все время довольный повторял: "Россия неслыханно богата талантливыми людьми!" Некрасов, хотя и очень торопился, не ушел до конца нашего разговора. А когда я с ними попрощался, то снова услышал, как он в передней с лакеем своим воюет: "Сани!" - "Ветер, Николай Алексеевич, в карету пожалте".- "Сани, тебе говорят!" - "Да, ветер…"
Варя опять не выдержала и рассмеялась.
- Ты знаешь, Вася, - сказала она, - у меня на душе легче стало от твоего рассказа. Каких хороших людей ты видел! Мне бы хоть краешком глаз на них поглядеть.