А вот этот, когда работал на заводе, всё свободное время проводил в бане, потому что мог выпить ведро пива, а пиво привозили только по субботам в банный буфет.
В общем, на городском кладбище можно прочитать всю историю города. И ту, нашу, барачную.
24
Шло время. Был построен центральный - Первый посёлок. Теперь мы стали смотреть кино в шикарном кинотеатре "Энергетик", с шикарной архитектурой в гипсовой лепнине, с шикарнейшей люстрой–звездой, с зеркалами в фойе во всю стену и барельефами Ленина и Сталина.
Мы и здесь снова смотрели "Чапаева" (тогда мало новых кинолент снимали)! Потом "Гибель "Орла", "Последний табор".
Особо стоит заметить, что после художественного кинофильма "Алитет уходит в горы", который мы тоже смотрели несколько раз (там показан промысел - массовое побоище лежбища тюленей на берегу моря), в СССР в среде рабочего класса появилась поговорка, живущая до сих пор: "Работа не Алитет - в горы не уйдёт!"
А из холодных бараков, где в комнатах стояли печки - "буржуйки", людей стали переселять в коммунальные квартиры двухэтажных шлакоблочных домов, построенных на проспекте Сталина, на улице Веденеева, Павловского, Мичурина и других.
Конечно, некоторые особенно известные передовики производства и начальство разного ранга - прорабы, мастера и те, что выше - селились в отдельные квартиры, а самое большое начальство - в особняках, называемых "финскими домиками", на самой тихой улице Кирова (теперь это улица Пирогова).
А наша семья переехала в другой… барак, стоявший на конном парке. Только через несколько лет мы вчетвером поселились в 8‑метровой, сравнительно удобной, коммуналке на улице Мичурина. Повезло только в том, что соседи по квартире оказались душевными людьми.
Как только построили Первый поселок, учащихся всех школ стали выводить на субботники на посадку деревьев, так что деревья, в которых ныне утопает город, - это наша работа, работа учащихся, комсомольцев, пионеров и даже октябрят (теперь они дедушки и бабушки).
25
Заволжье росло вширь, добираясь до близлежащих деревень, и "поглощало" их. Я учился в семилетней школе № 2, был пионерским звеньевым в своём классе, выпускал стенгазету класса. Как "образцово–показательного" ученика, "хорошиста" меня однажды наградили путевкой в пионерский лагерь, куда съезжались дети со всего Заволжья, где–то под городом Городцом. Там впервые в жизни, например, я узнал, что такое какао с молоком (наши пацаны в бараках жили по прибаутке: "Утром чай, в обед чаёк, а вечером чаище").
В пионерлагере я выучился на горниста. Мог подавать сигналы: "Внимание: слушайте все!", подъём: "Хватит спать, пора вставать, немного надо погулять!", сбор в столовую: "Бери ложку, бери хлеб и скорее на обед!" Получалось у меня, видимо, не так уж плохо, потому что когда отсутствовал общелагерный горнист, заменять его доверяли мне. Именно за это меня оставили ещё на две лагерные смены.
А вспомнил я об этом для того, чтобы сказать, какие были в то время поощрения. За исполнение обязанностей горниста меня наградили валенками. Большая ценность в то время!
Когда прощались с лагерем, то пели сочинённую пионервожатой песню (может быть, кто–нибудь сейчас и себя вспомнит в этом лагере):
"Прощай, наш лагерь пионерский,
Прощай, линейка и костёр!
Прощай, наш повар тётя Аня,
Володя, бойкий наш шофёр!"
Так мы учились и далее: в третьем, четвёртом, пятом классах. Кроме того, сажали деревья, соревновались между классами и школами: кто больше сдаст металлолома и макулатуры, мыли школьные коридоры в качестве дежурных и подметали улицы посёлка на субботниках.
Бывало, что мы сбегали с уроков, зимой выпрыгивая со второго этажа школы в сугроб.
На переменах пацаны играли в чехарду (в осла). Каждый прыжок имел своё название: "подковать осла", "накормить осла", "пришпорить осла" и т. д. В прыжках мы достигли такого совершенства, что легко перепрыгивали друг друга в полный рост. Девчонки металлической баночкой из–под вазелина, наполненной песком, играли во дворе школы "в скакалки" или прыгали "в классики". Из школьного радиоузла транслировались "Полонез Огинского" и "Школьный вальс" (кто их теперь знает?).
26
Мой папа получал 650 рублей на троих (мама болела). Правда, еще несовершеннолетней пошла работать штукатуром старшая сестра. И у нас дома появился сначала относительно дешевый - складной - патефон, потом - настоящий радиоприёмник в металлическом корпусе, который работал на длинных и средних волнах. Когда первый раз его включили - певица сопрано пела про Васю:
"Вчера смотрела я в кино Жерар Филиппа, мне всё казалось: это ты поёшь, мой Вася!"
А когда я учился в 5‑м классе, родители с сестрой купили мне впервые в жизни новый костюм. Вельветовый, с застёжками на штанинах ниже колен как у немецких скаутов. И я впервые почувствовал себя в этом костюме полноценным человеком: до этого я носил только то, что шила мне мать простой иголкой, хотя и довольно искусно. Я чувствовал себя в этом костюме важно и задиристо, особенно когда шел с друзьями в киноклуб "Энергетик". Пред этим выпрашивал у родителей ещё 7 копеек на мороженое. Продавщица возле клуба взвешивала на весах в круглой алюминиевой чашечке маленькую порцию, выталкивала ее внутренним стержнем на вафельный кружочек и сверху прикрывала вторым кружочком (кроме молочного и сливочного было ещё клубничное и клюквенное мороженое). Эту сладкую лепёшечку надо было лизать по окружности, чтобы не капало и дольше хватало. После мороженого - кино: "Максимка", "Парень из нашего города", "Бесприданница", "Повесть о настоящем человеке".
27
Смотрю на школьную общую фотографию тех лет и вспоминаю однокашников: Голубева, Капранову, Засыпкина, Костенюка, Каёлу, Редкину, Барышева, Ерёмина, Карасёва, Карбышева, Чугунова… Например, в отличницу "Надьку Редкину", жившую рядом со школой, была влюблена вся мужская половина нашего 4‑го класса.
Простите, ребята и девчата, не всех помню, потому что как в песне поётся: "Что–то с памятью моей стало…" Как–никак, а нам сейчас, тем кто дожил до сего дня, кто уцелел в передрягах горбачёвской "перестройки", павловской голодухи начала 90‑х, в бандитских перестрелках после пьяного раздела Советского Союза в Беловежской пуще, - всем нам, увы–увы, по 65–70 лет. И наши лица совсем не похожи на те, которые смотрят в наши глаза со старой школьной фотографии. "Прошёл по жизни эшелон годов, когда вы все своих высот достигли. Тот - инженер, тот в стане вечных льдов. Тому за подвиг ордена вручили…"
А я ничем не отличился. Перебрав 6 рабочих профессий и достигнув в них неплохой квалификации, я в конце концов стал журналистом, и из 50 лет трудового стажа более 45 работаю с пером (правда, какое–то время поработал старшим инженером по обучению и воспитанию кадров в Инструментальном производстве Заволжского моторного завода). Но я забежал вперёд…
Как сейчас в глазах стоит следующая картина. В школе начинается урок. Дежурный приносит из кладовки чернильницы для всего класса. Обмакиваю ручку с пером под названием "лягушка" в чернильницу–непроливашку и… Писать нельзя: чернила пузырятся чем–то белым, перо не пишет. Это значит, что сейчас должна быть контрольная работа, и кто–то наклал в чернильницы кусочков карбида кальция, который напрочь портит чернила!
Промыть дежурным по классу чернильницы и залить в них свежие чернила? На это уйдет весь урок. Значит, контрольная сорвана.
- Встать! - командует учительница.
Класс встает.
- Кто это сделал? - спрашивает она.
Все, конечно, знают, кто это сделал, но молчат.
- Как вам не стыдно! Вот это для кого написано? - и учительница показывает на лозунг, висящий на стене: "Учиться, учиться и еще раз учиться. В. И.Ленин".
Учительница приглашает директора. Фронтовик с очень обидной кличкой, которую ему приклеили ученики, он входит в класс, опираясь на палку. Нервы у него разболтаны на войне - просто дальше некуда, как разболтаны! Он знает всех зачинщиков в школе наперечет, в том числе и в нашем классе, и говорит:
- Ты, ты и ты! Сейчас пойдете чистить свинарник.
- Да, а чё, это не мы! - бубнили виновники, но шли и чистили свинарник, который находился возле нашей школы.
28
5 марта 1953 года в нашей школе все классы построили на линейку в коридоре–спортзале на втором этаже. У меня на рукаве - нашивка звеньевого, значит, я слежу за порядком в своём звене. Со стороны учительской плотной группой стоят суровые преподаватели и старшая пионервожатая. У некоторых женщин глаза заплаканы. В зале удивительная тишина, какой он никогда не знал.
Вперёд выступает завуч и, обращаясь к построенным классам, говорит:
- Сегодня после тяжёлой и продолжительной болезни скончался наш любимый вождь и учитель Иосиф Виссарионович Сталин…
Проходит какая–то секунда, две… В зале мёртвая тишина. Но ведь я‑то - звеньевой, я‑то знаю, что всегда, когда кончается какая–нибудь речь, надо обязательно аплодировать! И я захлопал, гордый от того, что я знал, что надо делать. Стоящие рядом, глядя на меня, тоже постепенно начинают меня поддерживать. От нашего класса аплодисменты расходятся волнами и доходят до последних рядов. И вот уже аплодирует вся школа, выстроенная на траурной линейке по случаю кончины И. В.Сталина!
Когда я рассказал эту историю сотрудникам Заволжского музея (на празднике 55-летия города), кто–то сбоку спросил:
- И что же с Вами было потом?