На "ГорьковГЭСстрое" время уплотняли, как говорил советский публицист Борис Горбатов, до состояния сжатого воздуха. Многое делали девушки, в числе которых была и моя старшая сестра Рита.
Даже свадьбы играли, выкраивая время у работы. Почти не было тогда никаких выходных.
У всех обязательно что–нибудь случалось. "Плывун" пошёл в котловане (плывучий грунт) - объявляют аврал: вызывают экскаваторщиков, плотников, сварщиков, арматурщиков (и всегда, конечно, чернорабочих!). Баржа с грузом по Волге подошла - девушек на разгрузку! Цемент появился - бетонщиков давай!
12
Девушки, надо сказать, все были переростки - под 30 лет, а многие и старше.
Большинство - незамужние, потому что миллионы мужчин погибли на войне. Много было вдов того же возраста, с опавшим взглядом, чьи мужья тоже остались лежать на полях боёв. "Свою нужду и тягостные мысли работой гнали изо всех углов. И превращались спины в коромысла у этих гордых и красивых вдов!" Каждая считала счастьем, если ей находилась хоть какая–то пара! Вот, например, как на этой свадьбе: "Русская!", "Русская!" слышна из подворотни. "Русская", "Русская" - в послевоенный год. Пляшет вся улица. Жених у Кати - ротный. "Русская!", "Русская!". А кто там слёзы льёт? Жарит заливисто гармонь в руках у Кати. Дождичек серенький пылит под фонарём. "Катька счастливая, всем женихов не хватит!" "Русская", "Русская!". "Мы живы, не помрём!" Ватники, туфельки… Смешные завитушки. Сколота "Русскою" с души усталой боль. Только недвижимо сидит жених у кружки. "Русская", "Русская" - каблучною пальбой! …А в горнице хлопоты спугнули долю вдовью: в горницу бережно безногого несут. К койке привязана полынь у изголовья… "Русская", "Русская"… Что - человечий суд?!
13
Выходной день на строительстве выпадал в какой–нибудь день выборов. Тогда объявляли массовое гуляние в парке. Парком была окультуренная часть леса. Вековые сосны и ели были прорежены. Между ними построили сцену, сделали из досок и врыли в землю скамейки. По случаю массового гуляния здесь и буфеты работали. Кому дома не хватило самогонки, могли добавить здесь, в буфете.
Был я в августе 2005 года на празднике 55-летия Заволжья. Хороший праздник! Но я невольно сравнил его с "теми" праздниками, на "ГЭСстрое". Есть разница! Сейчас люди избалованы, пресыщены событиями. Ходят степенно, почти без эмоций, если не считать те эмоции, которые возникают в палатке после рюмки водки. Кажется, что людей уже ничто не вдохновляет, кроме воздушных шаров с портретом Президента В. Путина. А в те годы не праздновали - гуляли!
Гуляли как и работали: от души! Обязательно с гармонью, с песнями, с частушками, не стесняясь петь и веселиться (тоже соборность?) "Эх, раз, ещё раз! Варёные раки. Приходите в гости к нам - мы живём в бараке". Одна проходящая песенная компания заглушала при встрече другую: "Страна моя, Москва моя, ты самая любимая…", "Нам песня строить и жить помогает, она как друг и зовёт и ведёт…", "Вьётся, вьётся чубчик кучерявый, так и вьётся чубчик на ветру…", "На скамеечке влюблённые сидят и вдыхают там весенний аромат…"
14
Пели ещё и такое: "А мне милый изменил - я где надо стукнула! За решётку угодил - я ему аукнула!" Здесь душевную простоту прощали даже специальные органы! Тем не менее, некоторых людей изредка куда–то с "ГорьковГЭСстроя" увозили. Не рабочих, конечно.
"Где ты, Сеня - Сенечка? Мать письмишка ждёт. Не осталось семечка тебе на развод! Помнишь, Сень, в избе–то лекцию? В люди вышли, кто донёс. Тут идейная инфекция всех изводит как понос!" Таким Сенечкой на "ГЭСстрое" оказался, например, архитектор Станкевич, по проекту которого построены самые примечательные здания нынешнего города Заволжья. С уха на ухо, закрыв поплотнее дверь, рассказывали, что Станкевич - шпион, враг народа, потому что слушал по ночам заграничное радио.
У нас, да и у всех в бараках, были только "тарелки" проводных радиорепродукторов, и нам, пацанам, было непонятно, как можно было слушать Англию или Америку! "Два кнута свились: кривда с правдою, тройка русская вязла в пыли!"
15
А в парк на праздники приезжали знаменитые на всю страну люди. Помню лётчика Водопьянова (мы, мальчишки, обязательно пробивались в первый ряд, перед скамейками, и сидели на траве). Приезжал друг Сергея Есенина, уже пожилой человек. Здесь же, на эстраде с ажурными деревянными стойками, похожими на книжные этажерки, мы слушали, затаив дыхание, летчиц Раскову и Гризодубову, прославленную снайпершу Великой Отечественной войны Павлюченко и многих других, знаменитых в Советском Союзе героев.
В парке мы пробовали курить. В праздники на земле валялось много окурков - мы их называли "бычками". Все мы бегали летом босиком, так как обувь берегли для школы. И вот, чтобы не заметили взрослые, мы прикрывали "бычок" ступнёй, затем ловко хватали его пальцами той же ноги и, согнув ногу в колене назад, так же ловко переправляли окурок в ладонь. Набрав пригоршню "Норда", "Звёздочки", а, если везло, то и "Казбека", "Герцеговины Флор", мы убегали курить - поглубже в лес или на чердак барака, или в чью–нибудь баню в деревне Пестово.
Если забежать вперед, то другим, повальным видом отдыха у заволжан станет после постройки в 1952‑м году стадиона катание на коньках. По вечерам вся рабочая молодёжь была здесь. И мы, мальчишки, конечно, - тоже! Хотя мы больше предпочитали катание на замёрзших торфяных карьерах. По гудящему льду можно было доехать до Десятого посёлка!
И лёд был такой прозрачный, что сквозь него мы наблюдали за плавающими подо льдом тритонами и лягушками. А ещё там, где скапливалась большая масса белого болотного газа, можно было проткнуть дырку и бросить спичку - раздавался замечательный взрыв!
16
И всё же я бы сказал, что кадровых рабочих на "ГорьковГЭСстрое" всё–таки оберегали как могли. Например, в особенно опасных и глубоких оползнях, иногда увлекающих за собой людей, на самых тяжёлых "дубинушках" работали "зеки" - заключённые, не политические, сплошь уголовники. Их пригоняли сюда из "зоны", где они тоже жили в бараках, примерно там, где в настоящее время находятся магазины на проспекте Дзержинского (поэтому старожилы до сих пор и называют по привычке этот район "зоной").
У "зеков" была своя рабочая "поэзия". Когда они тянули, например, верёвками бетонную трубу диаметром метра в два–три, то делали это под нецензурную, длящуюся часами и неповторяющуюся "дубинушку" - прибаутку. Вот, запомнил самую мягкую: "Раз–два, взяли! Ещё взяли! Ещё на ход! Курва–пароход! Раз–два, с маху! Любим сваху!" Ну, и в таких случаях добавляют: "и т. д. и т. п."
Кстати сказать, тогда процветала уголовная романтика. Отчасти потому, что отбывшие свои сроки "зеки" оставались на стройке и оказывали на окружающих, особенно на нас, мальчишек, своё влияние. У некоторых пацанов был свой такой опекун, бывший "зек", который не позволял старшим мальчишкам обижать опекаемого. У меня был Толик - парень лет 30 с выколотым на груди большим орлом.
Пацаны, которые были постарше, чем наша группа, умели делать ножи–финки с наборными ручками из алюминия, бука и цветных вставок. Потом они все делали так, как и написано у поэта: приходили к баракам, в которых за колючей проволокой содержались заключенные, и "на хлеб меняли ножики". А происходило это следующим образом. Старшие подсылали к вышке с охранником мальчишек помладше. И те канючили:
- Дядь, ну дядя! У меня тут братан сидит. Позовите его, а?!
- А ну, брысь!
Внимание охранника переключалось на мальчишек. А в это время за колючую проволоку старшие пацаны бросали нож. Обратно летел кусок хлеба. Надо сказать, что "зэки" не обманывали, и хлеб всегда отдавали.
Была ещё одна мода: мы доставали у матерей из швейных подушечек две иголки, обматывали их ниткой, обмакивали в тушь и выкалывали между большим и указательным пальцем синие якоря. Мы были ещё не того возраста, чтобы понимать, что к чему.
17
В моих воспоминаниях охвачено 3–4 года, начиная с 1949‑го. В общем–то, они похожи, и некоторые детали, относящиеся, например, к 1952‑му году, а не к 1950, ничего не меняют в сути. И я уже где–то выше говорил, что пацаны, как могли, помогали своим родителям. В том числе косили траву, заготовляли сено (многие держали в сараях рядом с бараками кур, коз и даже коров, пока не запретили). В общем, белоручками мы не росли. Когда я приносил папе в котлован еду, например, мурцовку - то же, что и окрошка, только без мяса, а вместо кваса - кипячёная вода на постном масле, то брал у отца топор и, отставив по–плотницки ногу, обтёсывал слегу так, что плотники меня хвалили.
А когда папа застудился и перешёл работать в конный парк, я быстро вспомнил, как запрягать лошадь.
18
Ну как это так: жить на стройке и не научиться приспосабливать окружающее к своим забавам? Нет, без этого было не обойтись.
- Ну–ка покажи, покажи свою башку! - кричала однажды на Шурку мать. - Показывай–показывай! Что за кровь у тебя на голове? Да у тебя голова–то пробита! Где был? Что делал?
- Да мы это… Меня из трубы камнями!
- Из какой трубы? Какими камнями?