Больше повезло тем, кто имел практику жизни близ Волги. Они выкапывали в крутом берегу реки землянки и, казалось, им всякая непогода нипочём.
- Ничего, - успокаивала меня и сестру мама, - первый барак папа уже заканчивает. Скоро из палаток туда переберемся!
А пока что счетовод Борис Иоффодович привез откуда–то тахту и поместил её в нашей палатке, заняв тахтой часть соседних занавесочных "секций". Из–за этого в палатке постоянно вспыхивали ссоры, которые заводила его жена, если кто–нибудь задевал их тахту грязными сапогами.
Борис Иффодович день проводил на работе, а его жена находилась всё время "дома", и я её хорошо запомнил. Она была жирная, как осенняя утка на карьерах. И потом, переехав в индивидуальный финский домик, даже в самые сильные морозы ходила без перчаток. При этом её могучие лёгкие испускали на морозе такие клубы пара, а её испорченные зубы - такой запах, что казалось: это в густой пыли на сельской дороге катит ассенизаторская бочка в конной упряжи.
Но вот на улице Полевой было построено несколько бараков с общей кухней, где у каждой хозяйки на дровяной плите была своя конфорка, своя бельевая веревка. А дальше - как сказал Владимир Высоцкий:
"Все жили вровень, скромно так, -
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток -
Всего одна уборная.
Здесь на зуб зуб не попадал,
Не грела телогреечка,
Здесь я доподлинно узнал,
Почём она - копеечка".
В бараке часто вспыхивали ссоры: из–за того, что тесно, и из–за того, что холодно, из–за того, что всегда хотелось есть, и из–за того, что кто–нибудь занимал чужую конфорку на кухне или бельевую верёвку.
Но всё равно для нашей семьи радостью стал и барак: до зимы мы всё–таки успели перебраться в более–менее сносное жильё.
Барак представлял собой длинное дощатое сооружение с коридором, выходящим на оба торца барака. Стенки были двойные, между которыми для утепления насыпались древесные опилки. Там всегда кишели клопы, и спать на кровати можно было только после того, как постель посыплешь свежим дустом. На наружную стену крест–накрест прибивалась дранка (рейки) и наносилась штукатурка. В каждой комнате была печка - "буржуйка". Вот и всё.
Извините, если утомил техническими подробностями. Но это я для тех, кто сейчас на свои кровно заработанные ставит трёх- четырехэтажные дворцы, например, в Ялте, Евпатории прямо над водой и на пляжном песке. А также хотел показать, как жили мы, дети войны, и наши отцы и матери, прошедшие войну, когда и такая жизнь считалась счастьем.
Конечно, и тогда семьи начальствующего и технического состава жили не в бараках. Для них строили из сборных деревянных щитов так называемые "финские" домики.
А пока строился в посёлке клуб, мы бегали из палаток по торфяным гарям, где в первые годы советской власти добывали торф, в кино на Десятый посёлок. Там изредка крутили привозные кинофильмы: "Чапаев", "Свинарка и пастух", "Его зовут Сухэ Батор" и другие. Ушёл 1949‑й год…
4
Моих ровесников на "ГорьковГЭСстрое" оказалось много. Девочек сейчас почти не помню, а вот друзей, мальчишек, вспоминаю до сих пор.
По именам мы друг друга не звали. Побегали к окну и кричали:
- Белка, выходи гулять!
Белкой был Юрка.
- Сейчас доделаю уроки и выйду! Зови пока Мартышку!
Мартышкой мы звали Шурку. Шурка тоже кричал в ответ:
- Сейчас, Щурёнок, выйду.
Щурёнок - это значит я.
Помню и фамилии, но называть не буду, поскольку когда один из троих, спустя много лет, стал небольшим начальником в цехе Заволжского Моторного завода, где я работал наладчиком агрегатных станков, то он меня "не узнавал".
У Мартышки среди барачных жильцов были самые "богатые" родители. У них всегда был хлеб и сахар. Когда мы звали его гулять, он выходил на улицу, нарочно медленно дожёвывая настоящее по тем временам лакомство: кусок чёрного хлеба, чуть присыпанного сахарным песком и политого водой, чтобы песок не ссыпался. Мартышка выходил из барака и тут же кричал:
- Сорок один - ем один!
Тот, кто раньше произносил тогда это популярное среди моих сверстников заклинание, имел право не делиться едой с товарищами. Но нас не проведёшь: мы с Белкой спрятались за дверью, и, едва нос Мартышки показался из–за двери, мы дуэтом произнесли раньше, чем он открыл рот:
- Сорок восемь - половину просим!
Мартышка без жадности отломил нам половину оставшегося у него куска - такое было у нас железное правило.
5
И вот в поселке Заволжье появился киноклуб. Его строили в основном по вечерам женские комсомольские бригады после того, как они до потери сил нарабатывались на валке леса - прорубались всё новые и новые просеки. И когда клуб построили - это был настоящий праздник для всего "ГорьковГЭСстроя". Особенно для пацанов. А среди наших любимых фильмов вдруг стали появляться заграничные: "Индийская гробница", "Кето и Коте".
Но нас, мальчишек, больше всего поразил американский "Тарзан", снятый в павильонах - "джунглях" Голливуда, во время демонстрации которого появлялись титры о том, что "этот фильм взят в качестве трофейного после разгрома фашистской Германии". После "Тарзана" меня и всех пацанов поразила такая "болезнь": мы приставляли ладони рупором ко рту и как этот киношный герой издавали гортанный крик "иа–а–а", похожий на ослиный, только намного протяжнее. У нас не было пальм как у Тарзана - нам хватало в лесу деревьев. Мы залезали на одну ёлку и, раскачавшись на ветке, прыгали на другое дерево, пытаясь догнать друг друга. А ещё громко декламировали неизвестно кем сочинённые строки о героях этой первой ленты о Тарзане: "Тарзан - партизан, Чита - патриотка, Мальчик - тоже партизан, а Джен - идиотка!"
Потом мы усовершенствовали эти тарзаньи забавы: брали длинные шесты и, разбежавшись, как прыгун в высоту, запрыгивали на лапы елей.
Еще среди наших забав были лапта и "в попа–гонялу", когда водящего загоняли километра на три по старой Чкаловской дороге, чуть ли не до Урковской горы, а потом мчались обратно, чтобы успеть занять свои лунки раньше водящего.
Потом до ночи нас нельзя было оторвать от игр "в ножички на круге", "ножички в зубарики" или от "чижа".
Хотя выражение "играть в чижа" бытовало только в интеллигентных семьях, а мы, дети рабочих из бараков, говорили: "играть в кулики". Потому что когда для кого–нибудь после проигрыша наступали "маялки", он, маясь, бежал за далеко отбитым из круга чижом и приносил обратно, набрав в лёгкие побольше воздуха, и кричал, растягивая слова и не прерывая дыхания: "Бабы веники вязали, и кричали кулики–и–и…" Если не вытягивал и прерывался - его маяли повторно.
А также среди наших игр было ещё, например, хождение на высоких ходулях, когда мы свободно садились с ходулей на крыши сараев.
Но мы были бы, наверное, не пацаны, а ангелы, если бы не играли на деньги - по всякому: "в орла и решку", "в чику", "в стенку". Правда, это были всего лишь копейки.
6
Но и эти копейки стоили многого. Периодически, чаще это было весной, мой папа брал листок бумаги и химический карандаш, с которым он плотничал в котловане, и садился к тарелке радиорепродуктора. Это значит, что по указанию И. Сталина было очередное снижение цен на продовольствие и промтовары. Как писал В. Высоцкий, "было дело - и цены снижали".
Знаменитый Левитан читал всё, вплоть до мелочей: "Цена на штапель снижена на 23 процента, на габардин - на 17 процентов, на кастрюли алюминиевые - на 12 процентов, на икру паюсную - на 15 процентов…" Да, на фоне аскетической жизни в магазинах и сельских лавках стояли большие деревянные бочки с красной рыбой и икрой. Стояли и тухли, потому что не было спроса, потому что икра рабочему классу ГорьковГЭСстроя была не только не по карману, но и не по вкусу. А, главное, потому что нам не хватало и хлеба…
На Финском посёлке, рядом с площадью, был синий хлебный ларёк на шаткой основе.
Очередь за хлебом часто занимали с вечера, писали номера на ладонях и периодически уходили домой. Если это было летом, то чаще всего взрослые посылали следить за очередью нас, детей. Порядок в очереди наблюдался только до прихода либо фуры–автомашины с хлебом, либо конной фуры (на какой стал работать мой папа, так как плотничать дальше ему не давали плоскостопие и полученный на фронте радикулит). Но как только подъезжала машина, стоящие сзади люди начинали давить на передних, чтобы кто–нибудь не "пролез без очереди". Ларёк от такого напора начинал шевелиться и сдвигаться с бетонной подушки. При таком напоре самые слабые буквально выдавливались из очереди как мячи. А в это время машина "пятилась", чтобы разгрузиться. И вот однажды, когда женщина, далеко выставив под углом ноги, пыталась "вдавиться" обратно на своё место, заднее колесо машины наехало на её ноги - раздался хруст и крик…
От ларька до барака мы бережно несли не только буханку, но и все маленькие довесочки. В то время хлеб резали и взвешивали с точностью до грамма на весах с гирями так, что иногда получалось по два–три крохотных хлебных довеска. И стоило большого терпения, чтобы донести их до дома и не съесть по дороге.