У Нечая пересохли губы. Он перестал слышать Власьева. Мысли его оборотились в прошлое. Он давно похоронил в себе и Федоровку, и страхи, пережитые в юные поры, и старцев монастыря Святого Кирилла Белозерского, которые чудом подоспели, чтобы спасти его от неминуемой смерти, а потом долго вылечивали, душевно и телесно. Первую грамоту он постиг на боярском дворе, второй обучили его старцы. Хотели при себе оставить, да не по нем оказалась жизнь в затворе. Ушел однажды куда глаза глядят. Дорог много. Одна привела его на Городецкую ярмарку. Там и сделался он площадным писцом. Потом пристал к казачьей ватаге и ходил с нею аж в ногайские степи. С год просидел побегуткой-подьячим в волостной избе, еще с год переписывал боярским детям азбуковицы на Волыни. С волынскими купцами добрался до Москвы, а там посчастливилось ему попасть на глаза дьяку Казанского двора Дружине Фомичу Пантелееву-Петелину, С того и началась его новая жизнь. Пантелеев давно уже не у дел - старость его замучила. Писчая братия, что была при нем, не раз поменялась. Некому стало помнить, из какой пропасти Нечай в приказные дьяки выполз. По вот, оказывается, Власьев помнит. Вызнал, будто это тайна какая. Была тайна, да вся вышла. Теперь в ней опасности никакой и нет. Мало что во времена Иоанна Васильевича случалось, ныне на троне Борис Федорович. Он к обиженным допреж мирволит. Кабы и узнал ныне подноготную Нечая, не отвернулся бы, поди, от верного слуги, не поставил ему в вину опалу на Ивана Петровича Федорова…
Но тут же зашевелился червь сомнения:
"Кто знает… Времена нынче смутные, царь болезнует. Мнительность в нем большая завелась, слабость к наушеству. Под такую руку ему всякое можно наплести…".
- И таких историй, как с воеводой Федоровым не счесть, - продолжал Власьев, - Был человек верный и нету его. За что?
- За измену! А измена та из пальца высосана… Как бы тебе ни хотелось, Нечай Федорович, а Иоанн с младых лет Лютым был. Аки дикий азиатец. Раб в его крови сидел. А рабу на троне кровь жаждется, терзания холопов своих. Вот он и окружил себя дьявольскими приспешниками, превратил царский дворец в безбожный монастырь. Себя называл игуменом, оружничьего - келарем, Малюту Скуратова - параклисиархом, а выродков всяких - иноками, братией святой. Службы на много часов служил, а после на Пыточном дворе их до конца доводил. Разве мыслимо такое в государствах с разумным управлением и здравым смыслом?
- Опять ты за свое, Афанасий Иванович, - досадливо перебил его Нечай. - Я же сказал: дело прошлое. Не след нам его ворошить. Где деготь побывает, не скоро дух выведешь.
- Оно бы и верно, - не стал спорить Власьев, - Но ежели с другой стороны зайти, другое и увидится. Ну вот к примеру: старая плетка под лавкой лежит, новая на стенке висит, да обе жгучи.
- Не много ли примеров?
- Много не много, а все меж собой связаны.
- Это каким образом?
- Вестимо каким, - серая бородавка над левой ноздрей Власьева слегка порозовела. - Димитрий Углицкий чай не от хороших порядков появился…
В комнате сделалось так тихо, что при желании можно услышать шелест свечей, шорох белых меховинок под ногами, затаенное дыхание обоих дьяков.
"Ишь ты, - закаменел Нечай. - Самозванца Отрепьева двакожды Димитрием Углицким назвал! Будто не ведомо ему, что за птица этот беглый расстрига. В миру - Юрий, в монастырской келье - Григорий, а в дерзких помыслах - сын царя Иоанна Васильевича, счастливо уцелевший в Угличе. Сдал свое имя монаху Леониду, дабы нес он и дальше личину Отрепьева, а сам рвется в цари".
Закаменел и Власьев. В глазах у него надежда напополам с тревогой. Ждет, чем ответит ему Нечай.
"А тем и отвечу, - решил Нечай, - Что не туда с заговором своим явился".
Но рубить наотмашь не стал. Береженого Бог бережет. Вопросил с укором:
- С какой же это стороны, интересно знать, наши хорошие порядки от Юшки Отрепьева зависят? Растолкуй, Афанасий Иванович. Или самозванец Юшка не для того в Литву да в Польшу сбежал, чтобы ножи на Русию вместе с ними точить?
- В грамотках от него другое писано, - уклончиво ответил Власьев.
- В грамотках всяко можно написать. А ты на деле смотри. Небось на Посольском дворе каждый юшкин шаг ведом - от Москвы до Гощи и Самборга, где он теперь силы копит. Разве не принял самозванец тайком католической веры? Разве не посулил полякам за помогу русийские земли? Разве не был с воровством на царя в запорожцах да у черкас? Не посылал к донским казакам свой штандарт с черным орлом но красному: де зову вас в свое войско… Да мало ли на нем вин разных? Окрутил лжой понизовцев, теперь в Северской стране севрюков мутит. Из малого огня бо-о-льшой пожар раздувает. Кабы не спалил нас всех заедино.
- У страха глаза велики, Нечай Федорович. Знаю я эти речи про бесовское умышление да про латинскую и люторскую ересь, которая всех нас погубит. Но ты-то почто их повторяешь? Поверь мне: хуже не будет, а токмо лучше. Вся беда в наших усобицах и в неразумном самоуправстве. Так уже было. Вспомни старину, когда новгородские славяне и кривичи, весь и чудь послали к варягам, русью звавшимся, послов со словами: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: да поидите же у нас княжити и владети". Вот и пришел Рюрик, дабы сесть в Новогороде, а братьев своих Синеуса и Трувора на Белоозере и в Изборске посадил. С того и пошло русийское государство. Пришло время у старины поучиться.
- Плохая учеба! - опять не сдержался Нечай. - Сравнил кого - званого князя с боярским холопом, сокола с вороном.
- Как можешь судить ты о Димитрии Углицком, коли не ведался с ним?
- А ты ведался?
- Не я токмо, почитай, все думные бояре и дьяки, - с прежним спокойствием подтвердил Власьев. - На все божья воля. Ею он восселился в Чудовом монастыре, сказавшись диаконом Григорием. Ею попал на патриарший двор для книжного письма. Сам патриарх Иов, заметив его превеликое досужество, стал имати его к нам в царскую думу. Это теперь его всяко мажут грязью - де объявился вор-расстрига, коий в миру отца своего не слушался, впал в ересь, разбивал, крал, играл в кости, пил, убегал из дому, а будя пострижен в монахи, не оставил своего прежнего воровства, вызывал духов нечистых и блудил чернокнижеством. А мы другое помним: светлый юноша похвальных правил величаво ступает при отце нашей церкви. Он видит царя, да царь его не видит. И еще скажу: таких канонов святым я больше не слышал. Чудодейские каноны! Могут ли изыйти такие из уст вора, самозванца, боярского холопа? Не верю! По моим мыслям, Нечай Федорович, не там ты черта ищешь, где он сидит, не того боишься.
- Мне лучше знать, чего я боюсь, - заворочался на лавке с мягким накладным сидением Нечай. - А вот ты, я вижу, и точно ничего не боишься. Смел самозванца навеличивать.
- Могу и тебя, коли так.
- Меня? - оторопело уставился на думного дьяка Нечай. - Это кем же, Афанасий Иванович?
- Да хоть бы сыном царского конюшего Федорова. Неважно, что родительница твоя из сенных девок была. Димитрия Углицкого тоже вон попрекают, де мать его седьмой женой Иоанну Васильевичу приходилась. Стало быть, незаконная. А но мне так любой закон должен проверяться божьим знаком.
- Власьев подбодряюще поднял кедровый кубок, - Твое здравие, Нечай Федорович. Пусть все отнятое возвращается на круги своя. Одним - царство, другим - боярство. А нам всем хочу пожелать здравомыслия во времена тяжкие.
- Спасибо на добром слове, - ответно возгласил Нечай. - Ты, я вижу, горазд заживо чудеса творить. Только они не по мне, Афанасий Иванович. Твое здравие!
- Выпьем и на этом, - Власьев сделал несколько глотков.
- Жаль, право…
- Чего жаль?
- Жаль, мало посидели, - думный дьяк отвалился от стола.
- Пора и честь знать. - Однако подниматься не спешил, ожидая, не попросит ли Нечай посидеть еще. - На дворе-то совсем черно. И замятия расходилась.
- Да-а-а, - неопределенно протянул Нечай. - Непогодица.
Пришлось Власьеву и впрямь подниматься.
Они сошлись у лавки с шубой думного дьяка. Нечай проворно, не хуже Овери, распахнул ее, поймал рукавами вельможные руки, но тут обвалилась с плеч его собственная шуба. И остался Нечай перед гостем в волглом халате.
- Аки татарин! - увидев его без меховой наброски, не удержал улыбки Власьев. - Сразу видно, в каком приказе сидишь, к каким порядкам душой ближе. А я тут тебе про европы толкую.
Однако Нечай шутки не принял:
- Меж разных стран живем, да своим умом!
Теперь Власьев стал накидывать на него шубу, но без нужной ловкости. Их руки мимолетом сошлись и, отстрельнув одна другую, тотчас разбежались.
- Помилуй, Нечай Федорович, - спохватился Власьев, оглядывая Нечая снизу вверх, - Я ведь тебе про Лучку-то Копытина не все досказал. Ахти на меня! Совсем под душевные беседы с памяти сбился. Ну так вот, назвал этот самый Лучка на Пыточном дворе других челобитчиков, да не всех. Завтра наденут ему, калечному, черный мешок на голову и поведут доказным языком, дабы вспомнил место, где они собирались. По прикидкам это дом твоего родственничка Дружины Пантелеева. Соображаешь? Его Василей с твоим Кирилкой не разлей вода…
Нечая будто под дых ударили. Он разом огруз, в глазах зарябило.
- Не может такого быть, - заборматал он потерянно. - Не знаю я никакого Копытина. И Кирилка не знает!
- Не зарекайся наперед, Нечай Федорович. Лучше сына спроси.
- И спрошу! - с вызовом пообещал Нечай. - Как есть спрошу.
- А после подумай, как быть, - участливо придвинулся к нему горячий потный Власьев. - Я ведь нарочно пришел - тебя упредить. Все ж таки мы с тобою не первый год пополам дьячим. Помогать один другому должны, даже если не во всем согласны.