- Гляди-ко, тута и впрямь коняка выжжен. Ат по-ихнему, - удивился Куземка. - Это, видать, у их племя такое… - потом спохватился: - Ну и что из этого? Видим, что коняка. Объясняй дальше! - тотчас подстроился к нему Фотьбойка Астраханцев.
- Да не тяни ты коня за хвост, говори толком, косоглазый.
- Тамга, - запоминая и эту обиду, пояснил Тоян, затем указал на буланую кобылицу, согревающую себя бегом в небольшом загоне. - Алтын курас!
- Вот фирс мороженный, говорит, а ни шиша не понятно!
Тут-то и подоспел толмач.
Для начала служилые спросили его, что есть Алтын Курас?
Тот и огорошил:
- Петух это! Золотой Петух!
- Как так?
- А так!
- Не брешешь?
- Ей-бо! - перекрестился толмач и ну завирать, будто азиятские люди петуху молятся. Потому и слетел с языка князьца необычный кур, глашатай утра, супецкий заправщик, а самый что ни на есть золотой петух. Курас по-ихнему вроде как солнце и огонь, ему самых храбрых и зорких седоковуподобляют.
Кинулись казаки к загону, чтобы посмотреть, какая тамга оттиснута на буланой кобылице, да всполошился, заходил кругами табунок, грозя снести огородку.
Однако ж исхитрился Куземка Куркин глянуть и на тамгу кобылицы, и на тамгу каракового жеребка, который ее в пути обхаживал. Объявил громко:
- У этих в клейме золотой петух! Соображаете, черти плешивые?
Замерли казаки, онемели на полуслове. О, Господи! Сколько раз глядели они на тояновых коней, а того не видели, что разными знаками они мечены. С двух шагов и там и там окольцованный крест видится, а ежели вплотную ступить, на одном ат вздыбленный, на другом - курас в солнечном круге. Вот у него крылья, вытянутая под солнечный небосклон голова, вот упершиеся в земную чашу ноги.
Дав казакам осознать эту разницу, Тоян зачерпнул ладонями воздух и бросил его в котел. Таким же образом подхватил он издали тамгу с буланой кобылицы и бережно выплеснул в сторону Москвы.
Яснее и толмач не разобъяснит: одни кони - кормовые, другие - поклонные. Ими Тоян хочет бить челом русийскому государю.
- И много у тебя кормовых коней? - спросил невесть откуда взявшийся обозный голова, человек литовского списка Иван Поступинский.
Тоян дважды махнул растопыренной пятерней, потом сложил щепоть из трех пальцев.
- Три на десять, - кивнул Поступинский. - Мой тебе совет, князь: не забывай, что мы к Москве во товарищах идем. У тебя свои товары, у нас свои. А вместе мы односумы и друг другу помощники. Так, нет?
- Гусь свинье не товарищ, - зашептал весело Фотьбойка, но встретив грозный взгляд обозного головы, осекся.
- Умный товарищ - половина дороги, - продолжал Поступинский, - В другой раз, любезный, как захочется тебе конины, со мной снесись. Авось, найдемся, как с пользой и полюбовно дело решить. А теперь, - поворотился он к десятнику Грише Батошкову: - Командуй всем разойтись. Ишь, самосуд устроили!
Улыбка враз слезла с круглых, как у бурундука, щек Гриши.
- Живо-живо! - тотчас подстроился под Поступинского Фотьбойка, - Раскатываемся по своим углам, служилые. Позявали глазами и будет!..
Тогда и узнал Тоян, что товар и товарищ - близкие для русиян слова, но товар - наживное дело, а товарищ - вечное. Без него пуста и погибельна дальняя дорога. Оно снимает прежние обиды, делает чужих людей своими.
Тоян испытал это на себе. Ему думалось: никогда не простит он человека, оскорбившего нечестивым словом пророка Мухаммеда, и тех, кто потешался над ним, Тояном, тоже не простит. Но вышло по-другому…
За Солью-Камской, как пообещал Куземка Куркин, и впрямь пошли голодные земли. Ямщики и скотники со многих станов поубегали, мосты и отводы давно не чинены, указных знаков почти нет. Извозные лошади не то что под гору, но и по чистополью едва-едва тащатся. На иных санях клади в пятнадцать и в шестнадцать пудов положены. А у Тояна самые тяжелые не более десяти.
Не стал испытывать судьбу Тоян. Подумав хорошенько, сам предложил обозным заправщикам поменять надсаженных лошадей на своих неутомимых атов, а лишние клади с казенных саней к себе взял.
- Вот это по-нашему! - одобрили его уступки служилые. - Понятливый татарин попался. С таким и кашу варить можно…
На другой день в темном заснеженном леске подстерегла обоз разбойная ватага. Высыпав из сугробов с рогатинами в руках, ринулась она на проводников с дикими воплями. Пока казаки и стрельцы отбивались у казенных возов, самые хваткие из нападавших прорвались через Тояна с его немногими людьми к испуганному табунку и ну разгонять коней в разные стороны. Кабы не подоспел вовремя казачий десяток Гриши Батошкова, кабы не сбил Куземка Куркин своим хромоногим мерином грабежного заводилу, не уцелеть табунку.
На радостях Тоян заменил коня и Куземке.
- Ну вот, - будто красная девица, зарделся тот, - Теперь мы с тобой прямые товарищи. У нас ведь как? Не изведан - друг, а изведан - два. Ты изведал меня, я изведал тебя. Были встречники, станем потаковщиками. А?
- Так, так, - заулыбался Тоян и не без труда выговорил: - Аферин тебе, Кузем-Курки.
- И тебе аферин… А теперь скажи, к слову, чего это такое?
- Хо-ро-шо!
- Гляди-ко, вмиг русийскому слову обучился…
На Пелымском стане казацкие начальные люди устроили совет: какой дорогой дальше идти - ближней или дальней? Тояна тоже позвали: он теперь заметный человек в обозе, да и подорожная грамота на всех одна. Еще позвали старшего над повозчиками.
Обозный голова Поступинский доложил: по росписи надо следовать через Яренск, Великий Устюг, Вологду, Ярославль. Это северный путь; хоть и дальний, зато накатанный. Да вот беда - обсели его нынче грабежники, не пройти по нему, не проехать. А рисковать государевой собольей казной не можно. Остается летняя дорога - через Казань, Нижний Новгород, Владимир. Тут много короче, но ямские дворы закрыты, ездовые полосы не накатаны, легко можно завязнуть в снегах или забраться на такие отшибы, что назад не выберешься. Ежели спросить: какая из дорог лучше, то надо прямо ответить: обе хуже…
Тоян слушал торопливый шепоток толмача со словами Поступинского, а сам с тревогою думал:
"Где я? Зачем я здесь? Разве может защитить Эушту Москва, царство которой раздирают свои Ургень и Эрлик? Не лучше ли повернуть назад, пока не поздно?"
Но ведь старики говорят: спустив стрелу, не пробуй вернуть ее назад - в себя попадешь. Правильно говорят: раньше надо было думать, раньше надо было решать. Кто одолел полгоры, должен одолеть и гору. Нельзя возвращаться в Эушту с пустыми руками. Она сказала: "Синга ак юл!" - "Белой тебе дороги!" Белый - значит счастливый, поднимающийся до того неба, где рядом с Аллахом восседает великий Тенгри. Они ведают судьбами людей, зверей, всего мира. А Тоян ведает судьбами только одного племени. Может ли он обмануть его надежды? Лучше умереть…
- Твое слово, князь, - зашептал толмач, возвращая Тояна с небес на землю. - Какую дорогу выбираешь?
- Казань! - разом обрубил свои сомнения Тоян, а про себя подумал: "Если нельзя вернуться в родные земли, надо идти через земли сородичей. Это и будет самый короткий путь".
Дело решил его голос.
Не раз потом винили его за это проводники и служилые люди. Да и как не винить? Путь по Московской Татарии оказался намного трудней, чем виделось на Пелымском стане. Чего только не хлебнули здесь обозники! Налазились по снежным топям, через буреломы, немерзлись у костров.
Четыре раза отбивались от разбойников, потеряли трое саней и коня, меченого золотым курасом. Потом еще двух, в том числе горбоносого каракового жеребка. Но он через день прибежал следом, как пес, которого увели от хозяина. Словно почувствовал, что четыре коня - не поминок царю, можно дарить только семь, пять или три.
Пять - золотая середина…