Все в молодой паре казалось Лоренсу подозрительно счастливым. "Скороспелые, - корил он их про себя. - Вместо того чтобы попривыкнуть друг к другу за душевными разговорами долгими зимними вечерами, ведут себя так, словно на дворе уже тюльпаны распустились".
Теперь она уйдет… Покинет Вриланд, где знает каждую улицу, каждую дощечку на каждом мосту, каждую лошадь и собаку в каждой семье. Здесь зимой он учил ее кататься на коньках по Лосдрехтсе-Плассен, а летом смотрел, как она играет под ивами на берегу канала, черпая ведерком воду и переливая ее в побитые и потресканные чашки из чайного сервиза, который когда-то принадлежал его матери. Отныне она навсегда расстанется с родным городком, с домом своих предков и отправится в Амстердам, куда отсюда на телеге полдня езды по приканальным дорогам.
Лоренса по-прежнему забавляла открытая неприязнь Дирка к новому гостю (пес сновал между ногами Фрица и Джоанны, пытаясь оттеснить этого волка в овечьей шкуре, пришельца со странными запахами, от своей хозяйки), но он больше не злорадствовал. Было что-то трогательное в том, как нежно смотрели влюбленные друг на друга, как улыбалась Джоанна, пьяная от счастья и грядущей неизвестности, и Лоренс решил прийти им на выручку. Отвлечь Дирка от служебных обязанностей можно было только подальше брошенной палкой. Лоренс окликнул Дирка и швырнул палку вдоль узкого берега, но промахнулся. Палка плюхнулась в озеро. Дирк бросился в воду, и Дина рассмеялась, рассеяв досаду Лоренса от неудачного броска.
Дина вдруг сжала его руку.
- Знаю! Подарим им картину, "Девушку за шитьем"! Она всегда ей нравилась.
- Нет!
Дирк принес палку, однако Лоренс даже не заметил.
Дина повернулась к мужу. На ее ласковом лице читалось изумление. Ветер играл выбившимися из-под шапочки волосами, как вода играет морской травой.
- Откуда такая жадность? Это же наша единственная дочка.
- Наверняка можно придумать что-то другое.
- А почему не картину?
- Потому что я подарил ее тебе.
- Это был бы отличный подарок от нашего дома их дому.
- Нет, Дина.
- Ну почему? - Она настойчиво теребила его за руку, выпрашивая согласие.
- Не хочу.
- Вот уж не знала, что ты так привязан к этой картине. В ней же нет ничего такого, пусть даже она и выполнена в духе Вермера.
- Скорее де Хоха, - ухватился за возможность Лоренс. - Со слов торговца, де Хох так же писал полы.
Дина укоризненно улыбнулась, всем видом показывая, как прозрачна эта детская уловка. "Дурак! - обругал он себя. - Она столько с тобой прожила, что читает в твоей душе, как в открытой книге. Вот сейчас еще процитирует Эразма - что-нибудь о том, как стыдно менять тему важного разговора".
Свои любимые изречения из "Пословиц" Эразма Роттердамского Дина вышивала на ткани, иногда оставляя их на латыни, если ей нравилось, как они звучат. Например, "Tempus omnia revelat". Годами вышивала она на пяльцах слова мудреца, этот символ веры в рациональное мышление, словно хотела глубже запечатлеть их в собственном сердце: "Усердием греки взяли Трою", "От дурной птицы и яйцо дурное", "Никто не причинит тебе худшего зла, чем ты сам".
- Почему бы не отдать им одну из твоих вышивок?
- Почему бы не отдать им картину? - насмешливо заметила Дина.
Он отвернулся и глянул перед собой. Вдоль озера покачивались ивы; в легкой дымке их ветви манили к себе, как призрачные руки.
- Эта картина… Я купил ее в память об одном событии в моей жизни и поэтому не могу отдать.
- А я-то думала, ты купил ее мне. На нашу годовщину, помнишь?
Она отпустила его руку, отодвинулась и опять завернулась в плащ. Дрожь пробежала по телу Лоренса.
- Так и было. Я… - Он чувствовал, как Дина охладевает к нему, но, памятуя о том, что превыше всего она ценит правду, заставил себя продолжать: - Эта картина напомнила мне о той, которую я когда-то знал.
Дина остановилась.
- Как эта девушка смотрит из окна, ждет кого-то… И ее рука. Такая хрупкая, нежная - так и просит поцелуя.
Дина развернулась.
- Пойдем домой.
Лоренс кивнул на молодую пару:
- А они?
- Они вернутся позже.
Когда супруги двинулись в обратный путь, Дирк побежал за ними, потом метнулся было назад, однако передумал и опять потрусил за хозяевами. Они его накормят. Лоренс даже разозлился на буйную радость собаки, так контрастировавшую с его собственным настроением.
Дина вопросов не задавала, но сбавила шаг, дожидаясь объяснений. Лоренс тоже не торопился: не смея взглянуть жене в глаза, он смотрел на серые волны, под порывами ветра бегущие по озеру, словно когти. Здесь, презрев опасность, он не раз носился на коньках по тонкому льду.
- Ее звали Таннеке… Это было в семьдесят четвертом году, я тогда еще работал на водонасосной станции в Харлеммермере, - поспешил обозначить дату Лоренс: давно, задолго до встречи с Диной. - Она жила в Зандворте. Я впервые увидел ее на базаре, у кондитерской лавки. Пробрался вперед, купил целый пакет пончиков, развернулся и - хоп! - сунул ей пончик в рот. - Лоренс усмехнулся. - Измазал ей весь нос в пудре.
Он не решался взглянуть на жену и увидеть, такой ли невинной представила она себе эту сцену, как он ее запомнил.
От разбуженных воспоминаний Лоренс начал думать вслух:
- Мы часто гуляли - по дюнам, по вересковым лугам. И по лесу. Она очень любила Харлемский лес, знала в нем каждую тропку, как Джоанна знает улочки Бриланда. Там, в лесу, когда мы прятались от дождя, я впервые поцеловал ее руку.
- Ты любил ее?
Он слишком много сказал. Зря он вообще начал этот разговор.
- С ней я… я был как Фриц. - Лоренс отвернулся, чтобы жена не разглядела счастья на его лице. Давнего-давнего счастья.
Новые воспоминания встряхнули его.
- Я поступил как дурак. Не пришел к ней на свидание. Даже не знаю почему; наверное, чтобы показаться независимым. Хотя больше всего я тогда мечтал о встрече с нею. Я заявился позже, а ее уже не было: она уехала из Зандворта и запретила родителям говорить куда.
Горечь от собственной глупости, бездействия, апатии заставила Лоренса замолчать, чтобы не выдать голосом своих чувств.
Глядя прямо перед собой, он скорее ощутил, чем увидел, как Дина отстранилась от него.
Вот теперь и жену обидел. Старый осел!
Остаток пути до дома они прошли молча: казалось, Дина пытается проникнуть мыслями в прошлое.
Снова сбоку появились соседские лодки, но для Лоренса они уже были не лодками с клювиками, а обыкновенными рыбацкими посудинами. Вот они идут мимо чужого огорода, и Лоренс зовет Дирка, чтобы пес не рванул через ряды красной капусты, высаженной как по линеечке. Они оставили позади послушно вращающуюся мельницу, неустанно откачивающую воду, чтобы на века сохранить над водой крошечный островок. А еще, думал Лоренс, они оставили позади ту часть своей жизни, когда содержать все это - лодки, сады, плодородную землю, любовь - не стоило особого труда.
Дирк скакал вокруг них, описывал широкие круги, плескался в лужах. Надо будет дома вымыть ему лапы. Обычно этим занимается Дина. Сегодня придется Лоренсу.
Странно, стоит даже первую любовь разложить по полочкам: я ее любил; она меня, наверное, тоже; я повел себя как подлец и получил по заслугам, - как история эта становится пошлой и никому не интересной. Лишь счастливые мгновения наполняют ее смыслом. Как вместе они с удивлением трогали морщинистую кору старой ели, как пытались представить, сколько песчинок нужно, чтобы сложить дюну. Как он поднес ее руку к своим губам. Всего лишь мгновения.
Хотелось напомнить Дине о таких же счастливых мгновениях в их жизни, как тот первый поцелуй в лесу, таких же важных. И сколько их было - этих мгновений! Однажды, например, они носились на коньках по замерзшему Лосдрехтсе-Плассен: в ушах свистел ветер, заглушая чужие голоса, и они кружились одни, в собственной белой, чистой вселенной. Он еще сказал тогда, что знает ее вот уже половину своей жизни, двадцать два года - дыхание замерзало на ветру, и взволнованные слова будто воплощались в облачка пара, - а потом поцеловал ее, прямо там, на льду, двадцать два раза, за каждый радостный год. Напомнить бы ей об этом - но от одного взгляда на жену, на ее походку, на прямую, гордую, отчужденную фигуру слова застревали в горле.
Подойдя к дому, Лоренс вдруг понял, что перед выходом Дина зажгла в гостиной лампадку, и теперь из окна сочился теплый желтый свет, призывая хозяев в уютный домик. Дина всегда помнила о таких мелочах. Впрочем, не время хвалить ее сейчас - еще подумает, что он подлизывается.
Дома они старались не попадаться друг другу на глаза, хотя каждый супруг следил за малейшим движением другого. В воздухе чувствовалось напряжение.
Он хотел, чтобы она подошла к нему, чтобы он провел рукой по гладкой коже у нее на виске, прямо у волос - его любимая ласка, - а потом взял ее за плечи, прижал к себе и сказал, что он целиком принадлежит ей и будет принадлежать до конца жизни. Но она занялась ужином, давая понять ему, что ей сейчас не до ласки, и он смирился. Старое, знакомое, гнусное чувство - смирение.
А потом вернулись Джоанна и Фриц, увлеченные разговором о работе парня в Амстердаме, и Лоренс упустил свой шанс.
- Когда приедешь к нам, мы обязательно отправимся в море на лодке, - радостно сказала Джоанна.
Все-то им кажется просто. Ясно, как горный хрусталь. Эх, им бы только знать… Ничего, знание со временем приходит. Только с годами замечаешь, как на самом деле сложна жизнь.