От Больхагена принц узнал и об измене своей жены, или - правильнее было бы сказать - об одной из её измен. Известная уже некоторому кругу штеттинцев склонность Иоганны-Елизаветы явилась для принца совершеннейшим откровением. Подобного оборота он даже не предполагал. Тем большим оказалось свалившееся на Христиана-Августа отчаяние. Он едва не сошёл с ума от горя и стыда, не спал две ночи кряду, - но явился вдруг пьяноватый, дурно пахнущий Больхаген и, узнав о причине княжеского расстройства, очень тепло, как-то совсем по-дружески обнял страдальца за плечи.
- Из-за бабы?! - не столько спросил, как именно попенял Больхаген.
Волшебное слово было произнесено.
Это - к вопросу о силе слова.
- Дык... - косноязычный принц попытался преодолеть винное замутнение рассудка и как-то аргументировать своё отношение к свалившемуся ужасу, но шут говорить ему не дал.
- Её Господь ещё накажет, - доверительно пообещал он принцу, как если бы имел некоторые полномочия на заявления подобного рода.
Родившаяся через семь месяцев и две недели после этого разговора у Иоганны-Елизаветы девочка умерла на восьмые сутки. При том, что родилась вполне здоровенькой. Вот и думай, принц, после...
ГЛАВА IV
1
Ветры имели различные направления и разный вкус.
Ветер с реки бывал романтически корабельным, смолистым, дегтярным, отдающим сырыми канатами и напоминающим запах сыроварни матросским потком.
Западный ветер, шедший со стороны городской площади, отдавал земляной пылью и пытался поиграть тяжёлыми колоколами замковой колокольни. Обыкновенно приносил он с собой фиолетово-серые рыхлые тучи, которые скупо выдавливали из себя мелкую водяную пыль - не дождик, но морось. Под этот ветер Софи любила, забравшись в одежде под одеяло, слушать, как Бабет читает вслух на разные голоса, сообразно принадлежности той или иной фразы. Получалось что-то вроде домашнего театра.
Приблизительно к семи годам девочка научилась великолепно читать по-французски, не хуже, чем на своём родном, однако читать не любила. От скольжения по строчкам глаза её быстро уставали, внимание рассеивалось, и скоро, к исходу третьей-четвёртой страницы, оказывалось затруднительным вспомнить, что же именно было в самом начале.
Ну а Бабет вдобавок ко всему читала потрясающе. Если эта во многих отношениях способная француженка была в чём-то поистине талантлива, так именно в чтении вслух, когда слова цепляются за другие слова, превращаясь в сложную музыку, а многоречивость актёрских интонаций придавала книжным словам смысл, не различаемый Софи при чтении. Если же добавить сюда умение Элизабет мимически оттенять ключевые слова, то сделается понятным, почему среди множества повторяемых в ту пору девочкиных просьб одной из наиболее частых оказывалась; "Почитай".
Софи была благодарным слушателем; мелкими кивками головы она не столько обозначала своё понимание, как вторила ритмичной, немного врастяжку, манере чтения Бабет. Они, как правило, садились рядком, чтобы девочка могла заглядывать в текст. От мадемуазель исходил несравненный аромат чистого здорового тела, чуть притушенный мягким парфюмом. Бабет по школярской привычке водила указательным пальцем по строке, и смотреть на длинный розовый ноготь, аккуратно закруглённый по внешнему краю, с красивой глубокой лункой, - смотреть, а в моменты отрыва пальца от листа воображать этот перст ногой какой-нибудь красавицы лилипутки, - оказывалось сущим удовольствием. После всякой порции чтения Софи неизменно целовала подругу.
- Тебе понравилось? - уточняла Элизабет.
- Очень.
Можно было и ещё раз поцеловать: не велик труд, а мадемуазель целоваться любит, что давно уже подметила Софи. Однако за удовольствие слушать художественное чтение девочке приходилось расплачиваться тщательнейшим приготовлением уроков, прописями и особенно зубрёжкой. Кто-то из родительских знакомых - кажется, то был рыжий Больхаген, - то ли в шутку, то ли серьёзно, поскольку всегда он говорил с этакой усмешечкой, и непонятно было, шутит он или нет, - сказал, что у Софи феноменальная память. Больхагену брякнуть, не подумав, что воды напиться. Сказанное прилюдно запало, однако, в голову Иоганне-Елизавете. Принцесса втайне страдала от того, что девочка росла откровенно laide и решительно никакими талантами не спешила выделиться. А тут вдруг замечание Больхагена, пришедшееся к месту и настроению.
- Я тоже замечала, у неё и вправду хорошая память, - обратилась Иоганна к мужу, намеренно игнорируя Больхагена, которого не считала не только социальной ровней, но даже человеком. - И память девочкину следует развивать.
- Да, но зачем, если память и так хорошая... - начала было Софи, однако Бабет сделала выразительное лицо, мол, не надо, не спорь.
- А затем, - отчеканила мать, сделавшись от внезапного приступа злости ещё более надменной, - затем, что память есть, а результатов пока не видно.
- Результатов чего?
- Того, - наливаясь нехорошей мрачностью, строго на поставленный вопрос ответила принцесса. - Того самого.
Иоганна-Елизавета сдерживалась изо всех сил. Все дети, но в особенности старшая дочь, день ото дня делались всё более невыносимыми. Оставаясь наедине с Фике, мать ловила себя на страшноватом желании без подготовки, без повода и объяснения влепить маленькой паршивке изо всей силы, и если только в ответ прозвучит хоть малейшее выражение неудовольствия, схватить неблагодарную дрянь за волосы, повалить на пол и бить, бить, бить ногами, пока вся дурь не выйдет из упрямой и противной - ох, до чего же противной! - девчонки. Останавливал разве что страх перед невозможностью впоследствии объяснить происхождение синяков, переломов и прочих издержек воспитания. Да и нужна, чего уж там, нужна была девочка матери. Ведь только совсем бездушные люди могут поверить в грязные сплетни про ветреницу-принцессу, которая на самом деле в детях своих души не чает, всеми помыслами к ним устремлена, о них лишь печётся, а во время своих многочисленных разъездов по стране старшую девочку так и вовсе не выпускает из поля зрения ни на минуту.
Чтобы избавить себя от разговоров с Софи во время долгих переездов в тряской карете, Иоганна-Елизавета под предлогом необходимости тренировать девочкину память заставляла Фике выучивать наизусть целые страницы из Библии. Одну страницу выучивала девочка, пусть вторую учит; вторую одолела - вот тебе третья, четвёртая... А после мы проверим, голубушка, хорошо ли ты выучила, не пытаешься ли тем самым обмануть мамочку, что, к сожалению, иногда ты себе позволяешь...
Тактичный мягкий Вагнер, когда Иоганна-Елизавета выговаривала ему за то, что ученица плохо запоминает стихи, лишь руками разводил:
- У неё очень хорошая память, всё, что я могу сказать.
- А нужно, чтобы сделалась ещё лучше! - парировала губернаторша.
Вынужденный следовать хозяйским наставлениям (в конце-то концов он лишь наёмный слуга, платный работник на ниве учительства, не более того), Вагнер предлагал девочке немецкий молитвенник, однако заданиями старался не перегружать и на буквальном воспроизведении текстов не настаивал. Однако вскоре его сменил пастор Дове, склонный слепо вторить Иоганне-Елизавете.
По неписаному закону равенства действия и противодействия, в тех случаях, когда приходилось возражать деликатнейшему Вагнеру, Софи лишь формулировала свои желания в виде просьб; с более агрессивным Дове подобная тактика успеха не приносила, так что приходилось девочке повышать голос и даже ударять маленькой тяжёлой ладошкой по столешнице, грозя ненароком сбить валкую чернильную бутыль. А если вдобавок ко всему Софи принималась употреблять в разговоре материнскую лексику и материнские же интонации, бедный Дове как-то враз подзабывал, что перед ним всего лишь капризная ученица, не более: внутри у пастора противно холодело, и, чтобы хоть как-то сохранить подобие реноме, он принимался упрашивать девочку сменить тональность разговора на более спокойную. Иначе ведь Господь накажет, а?
Частые упоминания о наказаниях Господних давали, однако, нежелательный эффект: девочка в ответ на сетования учителя всё более склонна была злоупотреблять богохульными парирующими репликами. А с виду такая чистенькая, аккуратно всегда причёсанная - и не подумаешь. Упрямство девочки, помноженное на упрямство учителя, уводили воспитание в сторону непродуктивных враждебных настроений; дошло до того, что на учительский (вполне справедливый) выговор за разлитую склянку чернил бойкая ученица ничтоже сумняшеся швырнула в лицо пастору:
- Вот пускай ваш Господь и отмывает чернила.
Поистине Сцилла и Харибда! И спускать подобного богохульства никак было нельзя, и без помощи Иоганны-Елизаветы адекватного проступку наказания Дове не имел права употреблять по отношению к ученице, но и процитировать дословно высказывание девочки пастор не решался. Ещё неизвестно, против кого обернётся гнев принцессы. Ну как спросит, мол, а учитель куда смотрел? Да не в конкретной той ситуации, а вообще - куда? Как тут отвертеться, прости Господи, от семейки этой?
Был такой чёрный период, когда всё обучение Софи свелось к тренировке памяти, иначе говоря, к бездумному механическому заучиванию тысяч и тысяч печатных знаков ежедневно. Возглавила эту домашнюю инквизицию принцесса собственной персоной.