Понятное дело, ничего не произошло. Совсем ничего. Старик еще долго сидел тихо, приготовившись к чуду. Потом стал скрести руками по песку. Сначала спокойно, неторопливо, затем все более взволнованно. Наконец он откинулся назад (я стоял на прежнем месте) и упал на камень, но упал не свободный от бремени, а непонимающий, и замотал головой, и потянулся рукой к затылку… Я отвернулся и пустился бежать.
* * *
Ночевал я среди мусорных куч. Я не собирался спать там, просто наступившая ночь была темная, беззвездная. Вокруг нестерпимо воняло разлагающимися отбросами, я слышал, как шебаршатся крысы, из пустыни доносился вой шакалов.
И все-таки я спал, хотя сны мне снились страшные. Я видел сон про корабль, который шел в Индию. Я служил на корабле писцом.
Мы везли арестантов.
Они были в трюме, среди крыс, в кромешной тьме. Отпетые мошенники и воры, сказали мне, когда я в белых одеждах сидел на палубе, наблюдая за богатыми искателями приключений, ехавшими на окраину империи, дабы расширить свое дело и приобрести еще большее влияние.
Я подумал: надо познакомиться с жизнью злодеев. Тех, кого не соблазнили Иоанновы идеалы.
Я спустился к Сынам Тьмы со стражником. Вонь там стояла несусветная. Я пробирался вперед, нащупывая путь рукой, хотя мой сопровождающий вовсе не советовал мне туда идти. Возможно, он согласился лишь потому, что решил: я намерен покуражиться над ними, как куражились при отплытии купцы, как куражились лучники, когда на горизонте не было пиратов и можно было, накачавшись винища, разгуливать по всему кораблю, мочиться и отправлять прочую нужду прямо в трюм.
Швырнув узникам несколько кусков сухого хлеба, конвоир сказал:
- Ну вот, покормили. Теперь лезем обратно на свежий воздух.
- Я хочу побыть тут.
- Это будет неразумно. Пошли.
Я чуть не задыхался в трюме, но попросил конвоира выпустить меня оттуда позже.
- Так и знай, писец, тебя прибьют.
Я еще не освоился в полутьме. Наконец я разглядел узников.
- Да они скованы.
- И все-таки с ними надо держать ухо востро. Сильные бугаи.
- Приходи за мной через некоторое время.
Пожав плечами, караульный ушел. Люк наверху захлопнулся, я остался во мраке со звоном цепей: это узники накинулись на сухари.
Но вот звон прекратился. Арестанты наверняка заметили, что я не ушел. Они были привычны к темноте. Они видели меня, а я их не видел. Я слышал их дыхание и знал, что их должно быть четверо, краем глаза углядел это, когда их перед отплытием взводили по трапу. Научите меня, научите жить без идеалов, молил я про себя.
Тишина становилась невыносимой. Кандалы даже не позвякивали: видимо, узники затаили дыхание.
Они точно меня видят, подумал я. Меня выдает белое платье.
Не видеть самому было ужасно. Я протянул в их сторону раскрытую ладонь, показывая, что она пуста, что в ней ничего нет, но арестантов я по-прежнему не видел. Зачем я туда напросился? Мне совершенно нечего там делать, а их, скорее всего, переполошил.
И тут распахнулся верхний люк.
- Выходи! - закричал конвоир.
- Хорошо, - сказал я и вылез.
- Доволен? - ухмыльнулся он.
Я весь провонял трюмом и поспешил сменить платье; вымыв руки, я опять сел под тент. Купец угостил меня вином.
- Ты как-то странно выглядишь, Иисус.
- Я спускался к арестантам.
- Чем бы дитя ни тешилось!
- Но я их так и не увидел. Там было слишком темно.
В ту ночь мне не спалось. Я сидел у борта и любовался звездами, вслушивался в кипение волн. Лучники, сомлев от вина, заснули, со всех сторон меня окружали лишь звуки природы, громкие и чистые. Мне нужно посмотреть на арестантов! - думал я. Вглядеться в их лица! Я хочу опять в трюм, хочу услышать их голоса.
Наутро я ждал возле трюмного люка: сидел, скрестив ноги и закрыв глаза - чтобы скорее привыкнуть к темноте. Когда появился конвоир, я взял у него сухари.
- Дай, я справлюсь сам.
- Невелика премудрость.
Я хотел подойти к ним как можно ближе, а потому сразу двинулся вперед. Я хотел по-настоящему приблизиться к ним, а потому не бросал хлеб, а протягивал к их губам. Я хотел заглянуть им в глаза, а потому опустился на колени, и моя одежда сразу пропиталась мочой и испражнениями.
Тут я увидел, какими короткими цепями скованы узники: такими короткими, что они не всегда могли дотянуться и поднять хлеб с пола. Я покормил их из рук.
- Чего тебе надо? - вдруг спросил один.
- Почему вас везут в трюме? Что вы такого сделали?
- Спроси об этом наверху.
На следующий день я опять пошел туда. Теперь я взял с собой воды… Я хотел разглядеть их лица - и отмыл с них грязь, я хотел услышать их голоса - и дал им напиться.
- Ну что, спросил наверху?
- Нет.
- Кто ты такой?
- Писарь у купца, которому принадлежит судно. А ты?
- Уж и не знаю. Раньше у меня были семья и дети…
Так я завел знакомство с арестантами. И не проходило дня, чтобы я не спускался к ним, потому что хотел послушать их рассказы о том, о чем догадался сам: истинными ворами и мошенниками были люди, чей хлеб я ел и чье вино пил. Купец оказался насильником, в трюме находились его жертвы.
Они ждали меня. Я помогал им смыть грязь, я кормил их, и они тоже знакомились со мной.
А между посещениями трюма я сидел за одним столом с купцом и слушал его истории.
- Представь себе, за прошлый рейс я выручил столько, что хватило построить дом в Александрии. Помнишь мой дом, с красными воротами? Правда, замечательный?
Дом и впрямь был замечательный. Там был сад с фонтанами, там благоухали орхидеи, привезенные купцом из Индии, там царили тишина и покой.
- Будешь умником, тоже внакладе не останешься. При твоих-то способностях…
Но однажды, когда над аравийским побережьем всходило солнце, мы подошли к торчавшему из моря скалистому черному островку. Он был плоский и совершенно голый, без единой травинки, - каменная глыба метров сто в длину и столько же в ширину. У подножия глыбы свирепо бились волны. Когда мы приблизились, лучники открыли трюм и вывели арестантов на палубу. Под угрозой оружия их подогнали к борту.
- Тебе предстоит забавное зрелище, - сказал купец.
Корабль стоял у самой скалы, и одного узника заставили перелезть через планширь, но его освобожденные от цепей ноги настолько ослабли, что он споткнулся и упал между бортом и утесом. Когда судно приподняло волной, мы раздавили несчастного. Сначала из воды еще торчали руки с растопыренными пальцами, которые он тянул к солнцу, однако в следующий миг что-то дернуло тело вниз, мелькнула барракуда, и вода стала краснеть.
- Жаль, - проговорил купец, обнимая меня за плечи.
- Что ты задумал? - спросил я и обернулся к троим оставшимся узникам. Их уже тоже расковали, и теперь они неуклюже ступали по палубе, с мольбой протягивая ко мне руки.
- Сейчас увидишь, - сказал купец… и поворотил мою голову к черной скале.
И я увидел, что она кишмя кишит змеями. Они торопливо сползались со всех сторон, их гладкая кожа отливала на свету то черным, то синим, то зеленым. Змей было не счесть - даже не десятки, а сотни. Арестанты тоже заметили их и, упав передо мной на колени, истошно завопили:
- Спаси нас, спаси! Ты же…
Вокруг стояли красивые девушки в белых, развевающихся на ветру туниках. Они поспешили к борту, только бы не пропустить интересное зрелище. Что я мог поделать?
- Неужто обязательно посылать их на смерть? - спросил я. И содрогнулся, потрясенный безволием своего голоса.
- Для работы они больше не годятся, - пожал плечами купец.
- Но ведь они ни в чем не виноваты. Это просто…
И умолк.
- Мне кажется, ты повредился в уме от своих вылазок в трюм. И подумай: я обещал лучникам сие маленькое удовольствие. Они обожают этот остров. Негоже лишать их такой радости. Они ведь могут и рассердиться. Надо принести кого-то в жертву. А ты едва ли согласишься пожертвовать собой. Не согласишься, верно?
Все мы мечтаем быть безгрешными. Мечтаем забыть о своем "я". Мечтаем отречься от себя ради других.
Мое минутное замешательство положило конец крикам: возможно, сначала арестанты молчали в изумлении, затем - с надеждой, а когда я покачал головой - от ненависти.
Потому что я таки внушил им надежду. Потому что они стали увереннее смотреть в будущее. Зато как же они возненавидели меня!
И по праву. Во мраке их существования я был светлым образом, укреплявшим их силы. Теперь силы оказались им ни к чему… Но ведь эти арестанты никоим образом не близки тебе. Они что, твои братья, твоя родня, твои соплеменники?
Нет, нет и нет. У меня вообще нет на земле близких. И отдавать свою жизнь мне не за кого. Таких людей нет.
- Что ты сказал? - спросил купец.
- Я?
- Мне показалось…
Неужели я говорил с ним? Я не мог вспомнить его голос. Неужели он в самом деле спросил меня, не хочу ли я пожертвовать собой? Я посмотрел на купца: он лузгал семечки и выплевывал шелуху в море. Неужели эти люди умоляли меня спасти их?