- Азиатские процедуры, - неодобрительно сказал Чивьин, слушая нарочито громкое чтение старика.
- Потише бы, - сказал ему Кирдун. - Услышит.
- Глухой он, - зевнул молодой Суров.
И здесь, в этом темном и холодном уголке московского "Сити", покупателям неожиданно повезло. Кроме охотничьих, пусть и дальнобойных, ружей в углу были штабелем сложены штуцера. Штук сто пятьдесят. Длинноствольные, узкие, в основном совершенно новые, а если и поврежденные, то повреждения можно было ликвидировать в обычной кузнице: сменить иглу, поставить скобку, другие мелочи.
- Ах канальи. - У Кирдуна дрожали руки. - Вот повезло. Это вроде того, как настоящий сбитень найти.
- Это труднее, - снова зевнул Суров. - Разве нонче сбитень? Намешают дерьма с медом - и все. Сбитень нонче лишь у редких единиц хорош: мед, зверобой, корни фиалки, стручковый перец, имбирь, шалфей.
Чивьин покрутил пальцем у виска.
- Откуда это у вас? - спросил Алесь.
- Отец еще после крымской кампании где-то купил.
"А у солдат были непригодные ружья", - с горечью подумал Алесь.
Штуцера упаковали на месте, и приказчики снесли и уложили все на ломовиков. Боясь оставить за собой хвост, Алесь приказал ящики увезти на второй, снятый к этому времени, склад. И ему, как всегда после очередной покупки, стало легче. Он знал: сотнями таких ручейков стекается в хранилище оружие. Оружие, к которому со временем прикипят руки.
Он даже с каким-то уважением смотрел на уродливого старика над Библией. А тот сидел над желтой книгой, как сова, и из провалившегося рта вылетало угрожающее:
- Сице… абие… изыдох…
И вдруг старик поднял суровые глаза:
- Штуцерами интересуешься, барин?
- Разным оружием.
- Угу… разным, - шепотом сказал "глухой". - Это мы знаем. Чаем торгуешь?
- Почему?
- В Кяхту (пригородная слобода одного из городов Забайкальской губернии) мы штуцера продавали. Там нужны… Одним хунхузам оружие, да другим китайцам оружие, да приказчикам… Глядишь, караванам безопасно.
- Я не туда.
- А мне твои торговые тайны без надобности. Я торговлю оставил. Я - при боге. Библию, видишь, читаю… - Старик улыбнулся. - А ты, может, и тайницкие пушки купил бы?
- Зачем они мне? - поостерегся Алесь.
- У нас народ такой, могут и это. - Старик пошамкал ртом. - А ты иди в Бубновский трактир. Найди там Бабкина Пуда Иудовича… Скажи: "Начетчик велел приколоть флейты от кислой шерсти по ер-веди-он".
"Вот тебе и "при боге", - подумал Алесь.
А старик улыбнулся:
- Так ты, если надумаешь насчет тайницких, приходи.
Когда они выходили, в спину им снова гремело "сице-абие-изыдох…".
Чивьин с сомнением качал головой:
- Не лезть бы нам в ту дыру. Бубновский трактир - ужасное место. А тут еще этот Иудович с его трактирными утехами.
- Рискнем, Аввакумыч, любопытно.
- Ну-к что ж, - вздохнул старик. - Давай рискнем. Только возьмем с собой Макара.
- Что это он сказал? - спросил Алесь. - Ну, ясно, "начетчик" - это он сам… "флейты от кислой шерсти" - солдатские ружья.
- А "приколоть" - это продать. А "ер-веди-он" - это по два рубля девяносто восемь копеек ружье. Дешево! Да, собственно говоря, куда они их продадут? Когда армию грабили, то нахватали всего, даже и ненужного, по жадности своей. А теперь и держать опасно.
В галерее стоял шум. Приказчики задавали взбучку соседскому мальчику-новичку, таскали его за волосы. Видимо, свои приказчики послали парня к соседям "купить на две копейки поросячьего визга", и тот, не осведомленный в шутках Гостиного двора, пошел и вот теперь визжал, как поросенок.
- Не вмешивайтесь, - остановил Чивьин Алеся. - Этим вы ему не поможете. Здесь всегда так. Мещан да купцов наших вешать надо. Злой народ, бессердечный. Вот хоть бы кулачные бои. На льду Москвы-реки или в Преображенском, как фабричные с Котовских, Балашевских да Носовских фабрик бьются.
- Это и у нас есть. Почему бы и нет?
- Есть, да не так. Мне веткинские рассказывали. У вас это чтоб побацаться, погреться. Да в рукавицах. А у нас носовские "суконщики" против гучковских "платочников". Да загодя, за неделю, договорятся. Да с каждой стороны тысячи по две человек. Война! А правил только и всего: "не бей лежачего" да "закладочника бей до полусмерти, хотя и свой". А "закладка" - кусок свинца с заостренным концом, чтоб конец из кулака торчал. Да этим концом - в висок. И вот, скажи ты, когда поймают такого, то даже свои бьют до смерти. И все равно такая стерва находится… Ну и ясно. В последнем таком бою было десять убитых, двадцать отделанных до полусмерти да тридцать два изуродованных до неузнаваемости. Это уже не говоря о челюстях, глазах да зубах.
…В Бубновский трактир пошли пешком, оставив Кирдуна на козлах. Чивьин все еще ворчал:
- А убьют которого смертью храбрых на Божениновской улице - на фабрике назавтра новый Сидор находится. И полиция этим не интересуется, и хозяева молчат: зачем им на свое заведение этакую мораль напущать? Пристав лефортовский, Шишков, попробовал было их разгонять. Так в обычные дни они - овцы: секи, пожалуйста, хочешь - даже портки сами снимут, а тут полезли на пролетку: "Бей его!" А при Шишкове кучер да мушкетер - вот и вся тебе баталия. Счастье, что кучер нашел выход. Поднялся во весь рост на козлах да как гаркнет: "Батюшки, пожар!" А мушкетер догадался: "Носовская фабрика горит!" Те стали зыркать по сторонам, а кучер - по коням! Да пару человек - кнутом! Да нескольких стоптали. Так и вырвались. А то иначе, может, и смерть приняли б… Да ты сам взгляни… О! О!
Посреди улицы несколько человек мели мусор. Среди них были двое мастеровых, какой-то линялый тип, старуха в лохмотьях и молодая женщина с прозрачным лицом. На спине у каждого мелом был нарисован круг, а в нем крест. Вокруг стоял и потешался народ.
- Эй, ты там, франт, аптекарь, ты как метлу держишь?
- Киньте ему, хлопцы, печенки. Не нажрался.
У молодой женщины лицо покрылось красными пятнами, глаза налились слезами.
- Эй, шлюшка, тебе говорю! Ты, когда отпустят, адресок запомни. На Пятницкой улице, дом его степенства Плотова… Это легше, приятнее.
- На воровстве попались, - мрачно сказал Чивьин. - Вчера у части подметали, ночевать шли в острог на веревке. Сегодня вот возле учреждений метут, а вечером попадут в списки воров - и на все четыре стороны. А куда им теперь?.. Вот хоть бы эта… Что она могла украсть? Булку, наверное? Что-то случилось с пристойной девкой, работы нету. На улицу такой идти - смерти страшнее.
- Ей-богу, приходи, - потешался "сынок". - Что тебе на мост идти? Москва-река теперь холодная. У меня теплее будет.
- И пойдет, - тихо сказал Чивьин. - Пойдет на мост. С таким лицом - пойдет.
Лицо женщины действительно было страшным. Измордованное позором и бесчестьем, темное от бесстыднейших издевательств.
- На Пятницкой, - скалил зубы "сынок".
Алесь не успел опомниться, как в воздухе вдруг мелькнули ноги молодого "степенства". В следующий миг тот всем телом шлепнулся на липкую мостовую. Чивьин снова поднял его и с придыханием - откуда взялись силы у старика? - швырнул поперек о стену. Тот только вякнул, как котенок, испуская последний дух.
- Сволочь, - шипел Чивьин, - замоскворецкая. Гады, торговцы душами. Мразь масленая…
Лицо его было багровым. Боясь, чтоб старика не хватил удар, Алесь оттаскивал его от неподвижного тела. Оттащил. Держа его за руки, шепотом сказал молодой женщине:
- Женщина, ты, когда выпустят, не иди на мост… не иди к этой сволочи… Иди в гостиницу "Дрезден". Спроси Загорского. Мы тебе место найдем, работу.
Она подняла глаза, но сказать ничего не могла - дрожали губы. Лишь склонила голову.
А между тем тишину уже вспорол полицейский свисток. Кто-то сверлил толпу: возможно, будочник. И тогда Макар решительно и довольно бесцеремонно взял обоих - Алеся и Чивьина - за плечи, толкнул в толпу, прикрыл, повел.
- Давайте, давайте отсюда, а то беды не оберешься.
Шли будто не своими ногами, так ловко он их вел. Все время менял направление, словно утка в осоке. Вытолкнул своих подопечных к углу белого служебного здания, потащил Воскресенской площадью мимо биржи извозчиков, к фонтану. И только здесь остановился, шумно перевел дух:
- В-вот тебе на… Теперь давайте отсюда побыстрее… Напрасно вы, барин, этой девке фамилию назвали…
- Она не скажет…
- Она надежна… И то правда: первый человек по-человечески… Не должна сказать…
Алесь уже и сам ругал себя. Опять наследил, дурак. Вся эта поездочка такая: на риске, на прыжках над пропастью. Надо будет с неделю посидеть тихо. Иначе быть беде. И, однако, он знал, что сидеть тихо нельзя. Все они знали, что идут на смертельную опасность. Знали так хорошо, что в душе не надеялись, что все выйдут отсюда живыми. Так было нужно: подставить под удар свои головы, чтобы потом многочисленные друзья не подставляли головы под пули, не погибали беззащитные.
- Господи, господи, - горевал Чивьин. - Какой грех на душу взял, окаянный. До смертоубийства дошел. Теперь замолить - не замолишь.
Макара прорвало:
- Брось ты горевать. Тоже мне грех нашел. За такую мразь, за гниду… Да бог тебе еще за это смертоубийство спасибо скажет… Сто грехов скинет, как за змею… А вот оттуда человек идет… Эй, борода, чего это за "местами" народ кричит?
- А черт его знает. Купца какого-то свои подмяли. Говорят, два ребра и ключицу переломали. Повезли в городскую.
- За что его?