Глава вторая
Кусочек белой тучки
Я про этот плащ ни слова не сказала своему супругу.
Приятно мне в нем было.
Идем мы, а я все шелковую подкладку щупаю, так и сяк присбориваю.
А то на лицо его натягиваю, если на меня какой охальник вылупится, или разносчик выскочит из лавки, или лошадиные копыта взобьют уличную грязь.
И бархат тот гороховый волнился и вздувался от моих шагов.
Но не стала я ничего ему говорить про этот роскошный плащ, ни про дорогую шляпу, ни про чулки, ни про камзол.
Мистер Шекспир, знаете ли, не то чтоб мешками слал золотые и прочие монеты с посыльным в Стратфорд, на хозяйство.
Годами я почитай что одними посулами жила.
Семь тощих лет.
Только тем и спасалась, что жила при его родителях.
Каждый кусок считала. (Не мотай, нужды не будешь знать.)
У Джона и Марии Шекспир на шее я сидела, тоже не велика радость.
Дом на Хенли-стрит был невеселый дом.
Я свою долю, известно, тоже вношу, бывало, стряпаю, стираю, убираю, но черствый был мой хлеб, и жесткая моя постель.
Жесткая, холодная, как крапивой устланная.
Они так думали, что слишком рано их старшенького охомутали, что подловила я его.
Мария Шекспир внучков любила, да и меня, по-моему, немножко полюбила после смерти мужа, когда уж сердце оживело в ней.
Но в те поры, когда старый мистер Шекспир то злится, как сыч на крупу, то схватится - и в кабак, и домой приходит, нализавшись, ее, видно, только на то хватало, чтоб меня винить за отсутствие моего-то мистера Шекспира.
- Не ты бы, - как-то раз мне говорит, - и оставался бы он дома, в Стратфорде, как люди.
Так я и не поняла.
Или она на язык мой намекала?
Язык у меня хорошо подвешен, это уж не сомневайтесь.
Правда, у меня и голова есть на плечах.
Свекровь моя, надо сказать, меня сволочью числила.
Ну, а я, я числила ее в святых.
(Не то чтоб мне святых в молитвах не хватало, сами понимаете.)
Просто я хочу сказать, что Мария достоверно была святая, раз претерпела столько от свекра моего, да и от мистера Шекспира в его юные года.
Дальше еще порасскажу.
Помкнул на грех, по отцову следу, как пес с хвостом кургузым.
Ну, а насчет Джона Шекспира - все равно я его добром поминаю.
С большущим брюхом, с щекастой рожей был старик.
Не только был перчаточник, еще и шерстью ведал, и деньги в рост давал, и ячменем торговал, и лесом, овцами, шкурами, кожами и мясом.
А вино - то главное его было дело да погибель.
Сперва, известно, потреблял, как водится у людей, - для разговору, чтоб смазать сделку, а сделки же, они часто по кабакам ладились.
Ну, и скоро настал день, когда уж он никакого дела не мог сладить без винной кружки.
А потом такие дни пришли, и много дней, когда уж вино всякое дело ему застило.
Пришли такие дни, и Джон Шекспир стал пьяницей.
Вся жизнь его была в питье. Другой жизни не осталось.
…Потому что пьяница и пресыщающийся обеднеют, и сонливость оденет в рубище (Притчи, 23, 21).
Моему мужу и в школе доучиться не пришлось из-за позора и разорения отца.
Всю жизнь Джона Шекспира сгубило пьянство, и все же (я так скажу) не всегда была безобразна эта жизнь, не вечно безлюбовна.
Иной раз, даже во хмелю, такой вдруг сделается нежный, милый! Как подменили.
И на жену влияло, хоть она капли в рот не брала.
Бывало промеж них. Обоих забирало.
Как дети малые, и смех и грех.
Помню, раз в сочельник нализался он хересу и давай у нас с ней выпрашивать кусочек белой тучки.
Весь в слезах, и кусочек этой белой тучки у нас клянчит.
- Хочу такой рождественский подарок, - молит нас, - пусть и невозможно.
Я стою, диву даюсь, не знаю, что сказать, а Мария, та только велела ему, чтоб подождал минутку.
Пошла в сад и там набрала для него пригоршню снега, что только-только выпал.
Дала она старому Джону Шекспиру эту пригоршню снега, и сразу тот умолк и снег поцеловал.
И уснул, губами в снег.
Уснул, как дите, снег даже еще не растаял.
Зато в другой раз я видала, как Джон Шекспир так пнул жену, что она с лестницы скатилась.
Да и ко мне руку не раз прикладывал.
На Хенли-стрит не рай был, сразу вам скажу.
И прожила я там семь тощих лет, на милости у свекра.
Мало радости, надо признаться.
Зато я хоть не побиралась, в долг не просила, не воровала, не подыхала с голоду.
Сусанна говорит, что насчет вина и пьяниц мой муж рассуждает во многих пьесах, - это в особенности "Антоний и Клеопатра", акт 2, сц. 7, "Буря", акт 2, сц. 2, и во второй части "Генриха VI". но главное-то где мистер Шекспир выдает, что вовсе не понаслышке знает, какую адскую власть может забрать вино над иными душами, это в том месте, где его герой Гамлет, когда пора уж встретиться с призраком отца, все мнется и заводит долгую речь на эту тему, ну совершенно ни к селу ни к городу.
Сусанна говорит, что эта пьеса "Гамлет" самая длинная у мужа и в ней такого наворочено, чего он сам не может расхлебать. Просто, Сусанна говорит, мы должны признать, что там мистер Шекспир замахнулся на такие темы, какие оказались ему не по плечу. Чтоб разобраться в Гамлете, такое мнение Сусанны, нам надо постигать такие вещи, в каких он сам не смыслил.
Ну, а по-моему, чересчур она к отцу добра.
Жена вам такое порасскажет, на что дочка не насмелится.
Жене самая суть открыта.
Ах, да знал он, знал, что портит-корежит жизнь, что любое дело губит.
Мой муж.
Бедный мистер Шекспир.
Сын своего отца.
Глава третья
Секреты
Скоро он разбогатеет, мистер Шекспир сказал.
Это когда только собрался покинуть меня одну с детьми и смыться в Лондон.
Кажется, на ту Пасху дело было, когда у нас дымоход загорелся.
Иными словами (получше, на исторический манер чтоб выразиться), в год под самый год Великой Армады.
Сусанне нашей еще четырех не исполнилось.
Близнецам два года.
Мистер Шекспир был двадцатитрехлетний, скороспелка в самом цвету.
О, зато гордые помыслы так и распирали.
Волоса, бывало, клочьями терял, как начнет толковать о том, что он замыслил.
Говорит, их дергает, и глаза горят.
Всё разговоры, разговоры, и надежды, одно желание: уеду и уеду, в столицу, к людям.
Да он, по-моему, аж солнцу самому завидовал.
Совсем мне его слезы губ не солонили, когда со мной прощался.
- Буду писать, - пообещал.
(А я-то вздумала, что он про письма!)
- Передо мной великий путь, жена, - так и сказал. - По морю с сэром Фрэнсисом Дрейком, никак не меньше.
Ну, а что-то не верится мне, чтобы он руку приложил к разгрому и потоплению испанской Армады… Даже вида крови не переносил. Как-то порезала я себе палец (лук мельчила), так он грохнулся без памяти.
Потом ведь шел уже рассказ о другом морском путешествии, правда?
К Алеппо какому-то.
На корабле под названьем "Тигр".
И вот досада, что из-за какого-то крушенья у берегов Богемии наш отважный молодой моряк опять остался без гроша, бедняжка.
Да ходил ли мой супруг когда матросом в море?
Вот затрудняюсь вам сказать.
Одно я вам скажу: а нет в Богемии морского берега.
И Алеппо, в Турции, тоже никакой не порт (проверила).
Толком и не знаю, где его мотало в те первые года, если по правде вам сказать.
Мистер Ухмыл всегда был плут.
Врал так, что чертям тошно.
Хоть им-то что, чертям.
Им только в радость - людей морочить.
Вот и ему.