Глава девятнадцатая
Львы
Но вправду ли Юлий Цезарь построил лондонский Тауэр?
Неужели Юлий Цезарь построил лондонский Тауэр?
Мистер Шекспир говорил, что якобы да, он построил, но только, простите меня великодушно, я сомневаюсь.
Не всему я верю, что говорил мистер Шекспир.
Не вчера родилась.
Но львы - они в Тауэре и точно есть.
Я их не видала.
Я их рев слыхала.
Львы! Подумать!
Доктор Джон Холл говорит, что лев - символ Воскресения.
Львенок мертвым рождается и мертвым остается три дня, покуда папаша-лев на него не дохнет, и тут он оживает.
Еще мой зятюшка мне объяснил, что лев - это символ у евангелиста Марка, потому что свой рассказ он начинает с того, как Иоанн Креститель с Иисусом в пустыне повстречались.
Говорят, если обернуть одежу львиной шкурой, против моли прекрасно помогает.
Говорят, львиное мясо излечит дурные сны и лишние думы в ночную пору.
Говорят, если кому в питье подбавить львиной желчи, сразу же тот отравится или умрет.
И у Перчаса в "Паломниках" я прочитала, что будто бы, если львица покажет зад самцу, тот убежит.
И так ужасно волки боятся львов, что, если хоть сколько бросить львиного сала в источник, волки ни за что к тому источнику не подойдут и оттуда пить не станут.
Вот почему, да мало ли почему еще, я львов люблю.
Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев (Притчи, 28, 1).
Лев не тронет истинного принца.
(Даже и Джон Шекспир говаривал, по пьяной лавочке.)
И что бы мистеру Шекспиру меня в Тауэр свести - поглядеть на львов.
Глава двадцатая
Ласковости
Я дрожала.
У меня зуб на зуб не попадал.
Мистер Шекспир снял с себя плащ и укутал мне плечи.
- Ну, развеселись, осень ты моя маленькая, - он мне сказал.
Самые теплые слова для меня нашел, вот как приехала, - осенью обозвал.
На ласковости не чересчур щедрился, со мной во всяком случае.
Маленькой меня назвать - в том ласки нет.
Во мне пять футов, дюйм с четвертью, если в одних чулках.
В мистере Шекспире были все шесть футов.
Если он, известно, прямо встанет.
Если разогнуться ему не лень.
Скрючился весь, словно писец.
Ясное дело, писанина спину ему согнула, какое же сомнение.
И очень уж он в те поры был тощий.
Посмотришь сбоку, его и не увидишь.
Прошу прощения. Я все рассказываю, как есть.
Не нравится вам - что ж я поделаю.
Но мистер Шекспир ростом был высок, это уж доподлинно.
Мне на него снизу вверх приходилось глядеть.
Я на него снизу вверх тогда и глянула.
- А далеко ли нам идти, миленький? - так робко я спросила.
Будто сколько миль до Вавилона, я узнать желаю.
Совсем на меня Лондон тоску нагнал.
Хотелось горяченького скушать.
Сочные говяжьи ребрышки мне бы в самый раз.
Или пирог с олениной, с подливкой и с зеленым горошком.
И ничего такого, я уж поняла, мне не видать.
И вовсе покушать не придется.
Чуяла я уже, что день этот не заладится.
Но того не могла я знать, что за тем днем будет ночь, ни с какой другой ночью за всю мою жизнь не схожая.
- Все равно я озябла, - я сказала супругу. - Далеко ли еще?
- Нам на Бишопсгейт, - сказал мистер Шекспир, - сразу за церковью Святой Елены. Не так уж далеко. И от ходьбы ты разогреешься, правда?
Он мешкал, мялся, он крутил свою шляпу, закусывал губу, как всегда перед тем, как ко мне притронуться.
Как увижу - закусил нижнюю губу, уж знаю - сейчас он ко мне притронется.
Так мы стояли, и долгий миг друг на друга мы глядели.
Река грохотала под арками.
Туда-сюда шлялись призраки.
Церковный колокол пробил время: шесть раз. Я кивнула.
Мистер Шекспир сказал:
- Тогда идем же.
Он взял меня под руку, и мы вместе отправились к нему на квартиру.
Часть вторая
ПЕШКОМ ЧЕРЕЗ ЛОНДОН
Глава первая
Плащ
Очень он был хорош, тот плащ, который мистер Шекспир накинул мне на плечи.
Из бархата, с золотым шитьем.
Цвет темный.
А подбой бледно-бледно розового шелка, мягкого, прохладного, бесподобного на ощупь.
Мы идем, а я эту подкладку все пальцами оглаживаю.
Как пух лебяжий.
А скроен тот дивный плащ был по итальянской моде.
И развевался на ходу.
Не думайте, что раз из Стратфорда всю жизнь не вылезаю, значит, я в моде ничего не смыслю.
Отличу небось сокола от цапли.
И модный крой плаща замечу сразу.
Знаю, какой он, итальянский крой, какой английский, а какой французский.
И лучше того бархатного темного плаща мистера Шекспира я в жизни плаща не видывала, разве что на карнавале в честь королевы в Кенилворте.
Ей-богу.
И уж плащ мистера Шекспира, известно, был лучше всех, какие самой мне приходилось нашивать.
Идем мы рядышком, а я все примечаю прочую оснастку моего супруга.
Плащ-то он снял, и я увидела, каков он, когда раскутанный.
Да, тут было на что поглядеть!
На мистере Шекспире был черный шелковый камзол, на груди с подбивкой, узкий в поясе, и по всему по переду тесно-тесно серебряные пуговицы блестят.
При камзоле брыжи, белые, крахмальные, из-под рукавов пенное кружево.
Был еще гульф, узорный, цвета скобленой меди.
На голове высокая шляпа.
Та самая шляпа, которой он роскошно помахал, когда надумал сравнивать меня с зимним днем.
Оставался бы в шляпе, и плевать бы ему на чайкино дерьмо.
Ничего, ему-то поделом.
Да лучше бы ту шляпу вообще ему не нацеплять.
Уж очень она мне противна показалась.
Шляпы вообще не шли мистеру Шекспиру.
Помню шляпу, в какой он щеголял на свадьбе у Сусанны.
Как труба печная торчала у него из черепушки.
Ее тогда еще ветром сдуло, а он и разозлись, что никто ловить не кинулся.
А чего ж он ждал? Все нарядились, каждый о своем уборе пекся.
Мистер Шекспир ловким бегуном не был отродясь.
А тут еще охромел он, в одной ноге подагру нажил.
Ну, коли ты хромой, зачем же шляпу на свадьбу к дочке надеваешь?
Тем более, при норд-норд-весте.
Тут никуда не денешься, читатель:
Сэру Ухмылу шляп лучше б вовсе не носить.
Слишком башка большая, никакой шляпе с удобством не усесться.
Шляпы у него сидели на макушке, как голуби на статуе, только и ждали случая, чтоб им слететь.
И все же, хоть мне она не глянулась, эта мужняя высокая шляпа, а я так прикинула, что тоже недешевый она предмет.
И уж конечно, ее долго подбирали, чтоб в цвет к плащу.
Тулья рыжая, поля с испода розовые.
А сбоку перо павлинье, прикреплено на пряжке накладного золота.
В хорошенькую сумму, я прикинула, встало снаряженье мистера Шекспира.
Я тут рассказываю, вспомните, про девяностые года прошлого века, когда пара домотканых чулок вам в три шиллинга вставала, а уж бархат никак не шел меньше, чем по фунту ярд.
Ох, и дорого одежа в те поры обходилась.
Помню, Гамнет уж при смерти лежал, захотелось ему, вынь да положь, новомодных сапожек.
Такие тогда носили: голенище широкое, вывернутое, с бахромкой.
Семь шиллингов, четыре с половиной пенса за них я отдала.
Гамнет в постели их носил, так ни разу и не прошелся.
Так в модных этих сапожках мы его и схоронили.
- Гороховая похлебка, - вдруг, ни с того ни с сего, говорит мистер Шекспир.
- Прошу прощенья, сэр? - я ему в ответ.
- Этот плащ, - мистер Шекспир мне объясняет, - так называют его цвет - гороховая похлебка.
Ну не дурацкое ли оправданье мотовства?
Такое имя дать убогое такой великолепной вещи.