- Гм… гм… да, конечно. Значит, мне остается лишь написать, что "Паула Эстовиа, девушка-итальянка, исчезла вчера утром из своей квартиры. Там-то и там-то"…
- Если хотите, можете добавить "таинственно": "таинственно исчезла".
На этом их беседа оборвалась, ибо дверь редакции распахнулась, и на пороге появилась высокая молодая девушка. Она вошла в комнату, оглянулась через плечо и погрозила пальцем:
- Ложись! Останься там, Раджа! Я сейчас вернусь!
Оба сотрудника "Трибуны" смутились. Репортер поднял руку в знак приветствия и натянуто улыбнулся.
- Добрый день, мисс Литтенхэм.
- Мистер Денмарк, - спросила девушка, - когда сдается очерковый материал для воскресного выпуска?
- Очерковый? В четверг, в двенадцать часов.
- То есть вчера?
- Совершенно верно.
Девушка помолчала и повернулась к дверям.
- Чем могу служить, мисс Литтенхэм?
- Спасибо… я просто хотела знать, когда сдается материал.
Она скрылась за дверью.
Редактор и репортер недоумевающе поглядели друг на друга.
- Как вы думаете, слышала она? - спросил редактор.
- Конечно, слышала… что ей сдача номера? Для того и спросила, чтобы дать нам понять, что слышала.
- Ах, чорт! - проворчал репортер. - И надо же, чтоб она здесь работала, в редакции! Ведь у нас, газетчиков, только и утешения, что поговорить друг с другом о том, чего нельзя печатать.
- Что поделаешь! Ее папаша - хозяин.
- Да-а… Ну, дело Эстовиа я совсем похерю.
- Напишите просто, что она исчезла. Знаете, а ведь в этом есть своя хорошая сторона: чем больше жульничают хозяева газет, тем чище и добродетельнее становятся газеты. В недалеком будущем американская пресса будет "лилии невинней и белей".
- А что же станется с нами, газетчиками старого закала?
- Мы увеличим число исчезнувших свидетелей обвинения против клики.
15
При въезде в усадьбу Пайн-Мэнор на Фалхэм-род высятся массивные каменные ворота, прорезанные в длинной кирпичной стене. На воротах надпись: "Частная дорога. Проезд воспрещен". По ту сторону ограды на милю с лишним раскинулось темнозеленое царство сосен.
Мисс Литтенхэм, подъехав к воротам, отпустила такси, сняла сворку с ошейника собаки и пешком направилась к дому.
Огромный дог явно почувствовал себя дома. Мелькая за деревьями черно-белым пятном, он понесся в рощу, столь же изысканно-аристократическую, как и он сам. Мисс Литтенхэм издали следовала за ним. Она думала о своем отце, о его газетах, банках, военных заводах, железнодорожных линиях; об этой финансовой державе, столица которой находилась здесь, где за прохладной тенистой рощей раскинулось поле для гольфа, потом снова шел лесок, и снова открытая лужайка, а посреди нее небольшой искусственный пруд, в котором отражался белый мрамор греческой колоннады. Все это великолепие было зримым результатом деятельности ее отца.
Подойдя к колоннаде, она заметила в траве еще дымившийся окурок сигары. Она крикнула: - Папа! - Потом спустилась на две ступеньки, которые заканчивались мраморной плитой. Девушка попробовала сдвинуть плиту с места, но она не поддавалась. Это окончательно убедило ее, что отец здесь, под колоннадой, в тоннеле, который вел к подземному убежищу, устроенному под прудом.
Отец никогда прямо не говорил ей о назначении этого убежища, но она знала, что он именно там рассчитывал прятаться в те дни, когда народ восстанет и начнет громить Пайн-Мэнор и его владельцев. Она знала, что отец по-настоящему не верил, что ему когда-нибудь придется воспользоваться этим убежищем. Это была просто предосторожность на всякий случай.
Мисс Литтенхэм постучала по мраморной плите и тоном капризного ребенка закричала: - Папа! Да ну же, папа, открой!
Мраморная плита, снаружи казавшаяся совершенно неподвижной, вдруг отодвинулась в сторону, и в отверстии, у основания колоннады, показалось живое продолговатое лицо мистера Меррита Литтенхэма. Финансист посмотрел на дочь с некоторым удивлением.
- То-то мне казалось, что я слышу лай Раджи. Давно ты здесь?
- Всего несколько минут, - улыбнулась Мэри Литтенхэм. - Да это неважно, я непрочь поупражнять свои легкие.
- Но я не слыхал тебя. Надо устроить какое-нибудь приспособление, чтобы человек, находящийся под прудом, слышал все, что происходит снаружи… поставить диктофон… или что-нибудь в этом роде.
- Это же пустяки, папа.
- Да я не про тебя… просто надо довести до конца то, что задумано. Человек всегда должен знать, что его окружает… - Финансист оглянулся по сторонам, видно, прикидывая, где лучше установить звукоусилитель. - А почему ты так рано вернулась? - спросил он.
- Я ушла из "Трибуны", - рассеянно ответила мисс Литтенхэм, занятая мыслью о том, как подступиться к отцу с интересовавшим ее вопросом.
- Ты уже постигла всю газетную премудрость? - спросил он с едва заметной иронией.
- Во всяком случае, теперь для меня в ней непонятного меньше, чем раньше.
- Твой брат, Мэри, не мог бы сказать этого о себе. Чем же ты намерена заняться?
- Я подумывала о банке…
- В банке пришлось бы пробыть дольше трех-четырех месяцев, чтобы разобраться хоть в чем-нибудь.
- Да, знаю. Поэтому я и говорю, что еще не остановилась окончательно на банке… Кстати, папа, правда, что члены правления Уэстоверского банка постановили выдать премию тебе и самим себе?
- Откуда ты это узнала?
- Так это правда?
- Сначала скажи, откуда у тебя такие сведения?
- Не могу сказать.
- Почему?
- Я никому не давала обещания молчать, значит, не интересно и выбалтывать.
Низенький отец высокой, стройной дочери вылез из своего убежища на солнечный свет.
- Мэри Литтенхэм, твое поколение, повидимому, считает, что верх остроумия - говорить вздор. И если вам удастся сказать что-нибудь явно бессмысленное…
- Знаешь, папа… - смеясь, перебила девушка, - это мне напомнило кое-что. В банк я, пожалуй, пока не пойду. Можешь ты устроить меня личным секретарем к этому новому члену Конгресса с такой смешной фамилией?
- Какой член Конгресса?.. А, Каридиус?
- Да.
- Что это тебе вздумалось?
- Когда ты сказал о бессмысленных словах, я вспомнила о наших политиках, а именно политиков мне и хотелось бы изучить.
- Ты ошибаешься, - возразил мистер Литтенхэм, - какую бы туманную сентенцию ни изрек политик, это прежде всего профессиональная привычка никогда не выбирать фаворита, пока скачки не кончились. Это вовсе не бессмыслица, а житейская философия.
- А все-таки от банка премию ты получил, папа?
- Почему ты так думаешь?
- Потому что ты сегодня в духе, так и сыплешь остротами.
- А почему ты интересуешься премиями?
- Каким образом вы их получаете?
- Сами себе назначаем.
- А акционеры не возражают?
- Большинство ничего об этом не знает.
- А те, кто знают?
- Мэри, - серьезно сказал мистер Литтенхэм, - это, действительно, вопрос. Акционеры нынешних трестов - это меняющаяся группа игроков, которые ставят на то, наживает ли деньги данный трест, или нет. Если мы наживаем деньги…
- Кто это "мы"?
- Ну, старшие служащие, директора, правление. Если мы наживаем деньги, акции повышаются, и пайщики получают свою долю прибыли, продавая свои акции на бирже.
- Но предполагается ведь, что если трест наживает деньги, то и акционеры должны…
- Не знаю, кто это предполагает. Я говорю о реальной трестовской политике, Мэри, о той, которую допускают теперешние законы. Я не имел в виду ветхозаветных условий. Так вот, деньги, которые мы вложили в трест в этом году, пойдут на пользу рядовым держателям бумаг… косвенно, разумеется.
Наступила пауза. Затем мистер Литтенхэм спросил свою дочь, почему она хочет быть секретарем Каридиуса, только что избранного в Конгресс.
- Потому что я сразу войду в курс. Он абсолютно ничего не понимает в делах Конгресса, и я буду учиться одновременно с ним.
- И гораздо быстрее его… Но зачем тебе политика?
- Потому что, насколько я понимаю, политические деятели являются связующим звеном между людьми, которые владеют нашим государством, и народом, который на них работает. Я хочу изучить это звено, вот и все.
Мистер Литтенхэм нагнулся и закрыл отверстие, из которого только что появился.
- Если бы я не верил в исключительную уравновешенность твоего ума, я запретил бы тебе вмешиваться в политику, Мэри.
- А, значит, ты можешь устроить меня секретарем?
- Я финансировал предвыборную кампанию Эндрью Бланка.
- Да, но этот Каридиус был противником Бланка.
- Я ведь не имел дела непосредственно с Бланком. Я договаривался со стариком Крауземаном, а Крауземан, - он подмигнул дочери, - ты ведь знаешь, как такие дела делаются? По всей вероятности, в этой скачке он поддерживал обоих кандидатов. Я сейчас позвоню Крауземану.
И отец с дочерью направились туда, где в конце широкой аллеи маячили высокие башни Пайн-Мэнор. Огромный пятнистый дог последовал за ними.