- В это же время?
- Ну, да, да, только пусти, Христа ради. Ах, беда мне!..
- Обещаешь наверно, не обманешь?!
- Да когда же я тебя обманывала? Что хочешь ты, то со мною и делаешь… Я всякий стыд девичий позабыла… Ведь если бы матушка узнала, что я к забору бегаю, да с тобою такие речи веду, да что ты меня за руку держишь, - что бы это такое было? А батюшка! Да он убьет меня!.. Пусти!.. Пусти!..
Она хотела выдернуть руку, но уже было поздно. Порывистым движением он потянул ее к себе, и вот эта нежная, полная, белая девичья рука по самый локоть по сю сторону забора, в его распоряжении, - и он покрывает ее жаркими поцелуями.
Настя испугалась не на шутку. Ведь если кто-нибудь теперь войдет сюда - она пропала, совсем пропала!
- Что же ты, погибели моей хочешь? - расслышал Александр ее взволнованный голос, в котором звучали уже слезы.
Он отпустил руку.
- Так завтра, завтра? - шептал он.
- Никогда! Прощай!
Кусты зашуршали, и она скрылась.
А он долго еще оставался неподвижный, будто прикованный к месту, весь полный еще ее присутствием, ее прикосновением.
Наконец он поднялся, выбрался из кустов, вздохнул полной грудью и тряхнул головою.
Ничего он теперь не боялся, ничто его не смущало, и перед ним звучал милый голос:
"Завтра!.. Никогда!"
Никогда - значит, завтра!..
XV
Соседний с Залесским "двор" принадлежал Алексею Прохоровичу Чемоданову. Сначала Никита Матвеевич ничего не имел против этого соседства, напротив того - даже был рад ему. Соседи полюбовно размежевались без малейших препирательств и затем стали оказывать друг другу всякое почтение. Оба они были почти одних лет и занимали почти одинаковое служебное положение, только Чемоданов в служебном деле уже не был новичком и не спал в приказе. Его считали человеком с головою и не без хитрости. У него не было сильной руки при дворе, не было могущественных родственников. Но он сам сумел мало-помалу найти и укрепить полезные связи и теперь мечтал о воеводстве. Никому он не поверял своих мечтаний, ни с кем не советовался, но, зная все ходы и выходы, мало-помалу приближался к достижению своей заветной цели. Назначение его на воеводство, хотя бы и на самое видное, никого бы уже не удивило. Но между кандидатами находились два-три человека поважнее его именем, родством и связями.
Он знал, что борьба с этими людьми напрасна, а потому молчаливо уступал им дорогу, желая только одного, чтобы они прошли скорее и очистили ему место.
Чемоданов был лично известен царю, был вхож к Морозову и даже к Ртищеву. Человек иной, ведь раз на язык не воздержан - и пересмешники о нем отзывались так:
"Чемоданов хотя звезд с неба и не хватает, но говорит красно и с чувством, и вид у него важный, как есть воеводский. Что же, вид - великое дело; бывает так, человек и умен, и ловок, и хитер, да вида у него никакого нет, ну и не пригоден к иному делу".
И точно, у Алексея Прохоровича вид был до такой степени важный, что вся напускная важность Залесского при нем совсем пропадала. Да и важности-то своей Никита Матвеевич научился от соседа…
Не только соседи дружили, но по примеру их соседки тоже. Антонида Галактионовна с Анной Семеновной Чемодановой нередко навещали друг дружку.
Антонида Галактионовна отправлялась в соседские хоромы в сопровождении Алексаши, а Анна Семеновна приводила с собой свою маленькую дочку Настю, прехорошенькую, румяную и здоровую девочку, которая, подобно Алексаше, осталась единственной в живых из нескольких человек детей.
Алексаше шел шестнадцатый год, Насте десятый. Маленькая шустрая девочка всегда радовалась встрече с красивым большим мальчиком.
Он такой добрый, забавляет ее, смеется с нею.
Глядя на этих детей, Антонида Галактионовна иной раз с улыбкой говаривала соседке:
- А вот моему Алексаше и невеста готова: что ты на это скажешь, матушка Анна Семеновна?
Анна Семеновна тоже улыбалась и отвечала:
- А что же… и впрямь, родимая, чего же лучше?
Дело действительно казалось совсем подходящим и возможным. Пройдет еще год, другой, придется разлучить Алексашу с Настей. Он совсем вырастет, да и она подрастать станет. Ему не место будет с бабами, а ей непристойно станет так бегать на свободе, как теперь, пока она еще малютка. Замкнется она в тереме, в четырех стенах, в редких случаях показываясь на людях, будет закутана фатою. И так, незрима мужскому глазу, расцветет своею красою девичьей. Ну, а затем… Залесские зашлют сватов…
Так могло бы кончиться дело, но случилось иначе.
XVI
Между соседями, дружившими сначала, вдруг пробежала черная кошка - и смешно сказать, но нельзя правды утаить - причина всему заключалась в черной курице. Курица эта принадлежала Чемодановым и повадилась через плохенький заборчик, отделявший в то время соседский сад, перелетать к Залесским. На беду, Никита Матвеевич в глубине сада огород устроил и так как в свободное и теплое время любил заниматься этим делом, ежедневно хаживал глядеть, хорошо ли подрастают его овощи… Как ни придет, а черная курица тут как тут: роет землю, вырывает коренья, учиняет превеликую обиду хозяйскому сердцу. Прогнал Никита Матвеевич черную курицу раз, другой и третий, а она все возвращается и с каждым разом все больше и больше вреда его овощам наносит. Не стерпел он, разгорелась в нем душа, завидел он через забор соседа, величественно прогуливавшегося по своему саду, и не своим голосом закричал ему:
- Алексей Прохорыч, а Алексей Прохорыч!
Тот подошел к забору все с таким же величественным видом.
- Здравствуй, Микита Матвеич, как Бог носит? Давно не видались, - важно проговорил он.
Но Залесский был вне себя.
- Да что тут здравствуй, а вот как это ты твою курицу ко мне пускаешь…
- Какую курицу? - изумленно осведомился Чемоданов.
- Какую! Известно какую, черную, будто не видишь… Что же это ты мне, соседушка, в досаду, на смех?! - кричал Залесский.
Чемоданов вспыхнул, но все еще продолжал сохранять важный, степенный вид.
- Да чего ты кричишь, - проговорил он, - тебе на меня кричать не приходится; коли хочешь говорить, говори толком, а то болтает человек невесть что. Какая там тебе еще далась курица?
- Да вот ведь ты видишь - она мне весь мой огород изрыла, кажинный день залезает и роет, а ты тут вон ходишь, ходишь…
Чемоданов пожал плечами.
- А хоть бы и видел! Роется курица в земле, что же тут диковинного? Не Бог знает чудо какое.
- Да твоя это курица? - захлебывался Залесский.
- Может, и моя, птичницу спросить надо, - равнодушным и насмешливым тоном проговорил Чемоданов и зевнул во весь рот.
Никита Матвеевич света невзвидел. Если бы сосед волновался так же, как он, он бы с ним поспорил немного да и затих бы. Но эта важность и спокойствие и наконец эти насмешки его совсем взорвали. Ему сразу показалось, что Чемоданов и курицу эту нарочно приучил досаждать ему, что вообще он всячески старается показать перед ним, Залесским, свое превосходство. А тут еще вдруг Чемоданов после зевка протянул:
- Ну, что мне с тобою, с таким, ноне разговаривать, пойди-ка, Микита Матвеевич, да проспись.
- Как проспись? Да что я - пьяный, что ли? Да как ты смеешь мне говорить такое, зазнался больно; это ты пойди да проспись, авось сном с тебя глупая спесь твоя соскочит!..
Чемоданов поглядел, поглядел на рассвирепевшего соседа, а потом взял да и плюнул.
- Совсем ты глупый человек, как я вижу, - сказал он и опять-таки спокойно и величественно еще раз плюнул, повернулся да и ушел.
Никита Матвеевич несколько мгновений стоял молча и не мог прийти в себя от такой обиды. Бешенство его, как с ним часто бывало, внезапно утихло, и поднялась теперь в нем холодная злость. Черная курица продолжала рыться в огороде. Он подкрался к ней, изловчился, схватил ее - и тут же собственноручно свернул ей шею. Затем пришел в дом, призвал холопа и велел ему сейчас же снести эту мертвую курицу Чемоданову и сказать ему, что всякую другую курицу или какого бы то ни было зверя соседского, которого он застанет у себя в саду, он так же умерщвлять будет.
С этого дня между соседями началась вражда не на живот, а на смерть.
Залесский и Чемоданов, где только могли и чем только могли, каждый по своему характеру стали изводить друг друга.
Конечно, прекратились всякие добрые отношения и между их женами. Враждовать стали и холопья соседские, и скоро два соседских двора превратились в два враждебных лагеря.
Вражда эта не подействовала только на Алексашу и на Настю. Они по-прежнему питали друг к другу влеченье и нередко сходились у забора. Но вот пришла зима, встречи эти прекратились сами собою. Настю редко выпускали из дому, сад занесло снегом. Весной они свиделись снова у того же забора. Настя очень обрадовалась Алексаше, но сообщила ему, что отец ее строго-настрого ей запретил бегать в эту сторону сада, а тем паче подбегать к забору, что он шибко ругается. Это не помешало ей, однако, время от времени ослушиваться строгого родителя.
Но вот, к концу лета, сам Чемоданов накрыл как-то свою дочку в мирной и веселой беседе с "Залесским парнишкой". Алексаша очень развязно поклонился Алексею Прохоровичу, но тот ему на поклон не ответил, молча подошел к Насте, взял ее за ухо и потащил за собою. Бедная девочка залилась громким плачем.
С этого дня Алексаша ее не видал больше. Мало того, через несколько дней в доме Залесских разнеслась новость: сосед на месте прежнего низенького заборчика сооружает новый. Прошло две-три недели - и владенья врагов разделились высочайшим забором, утыканным гвоздями. А осенью Чемоданов добился своего: он был назначен на воеводство в Переяславль и переехал туда с семьей.