- Не за Димитрия воюю, - с юношеской пылкостью заговорил Истома, - ибо, не гневайся, князь, и сперва не очень я верил в него, что доподлинно он сын царя Ивана, а что теперь спасся, уж и совсем не верю.
Шаховской зорко взглянул на него и снова с усмешкой повторил:
- В Москве разберем.
- Все считал я неправдой, - тихо начал Телятевский, - не признал я Димитрия царем, веры не было в него, не признаю и Василия теперь, криводушный он, и не такого надоть нам.
- Слушайте, други, верь не верь мне кто хочет, - начал князь Шаховской, - а доподлинно знаю я, что спасся Димитрий Иванович. Вместе съехались мы под Серпуховом с ним да с поляком Бучинским, и царь он истинный. Вместе до Путивля мы ехали, а тут он на Самбор поехал с Бучинским. Верь не верь, а это верно, - повторил воевода.
Он говорил, по-видимому, искренно и уверенно, но что-то неуловимо лукавое мелькало в его насмешливом взоре.
Пашков и Телятевский посмотрели на него и ничего не ответили.
- Не в обиду беру, что вы веры не даете моим словам, - снова начал Шаховской уже с явной улыбкой на своем подвижном лице, - никто никому ныне не верит. Быть может, меня обошел лукавый и было то одно бесовское наваждение…
- Вот верно, именно верно, - словно обрадовался Телятевский, - именно что бесовское наваждение.
Шаховской, словно в глубокой раздумчивости, покачал головой.
- Пусть так, - произнес он, - но негоже об этом при народе говорить, нас же побьют, а тут мы под знаменем Димитрия живо ссадим Василия Ивановича… Так ли, бояре? - закончил Шаховской, и опять в его глазах забегали лукавые огоньки.
- Не годится снова мутить народ, - задумчиво проговорил Истома.
- Не годится, - отозвался Телятевский.
- Так выпьем же, друга, здравицу за царя Димитрия Ивановича, - уже совсем весело воскликнул Шаховской, наполняя вином стоявшие на столе кубки.
Все трое с веселыми лицами опорожнили кубки. И князь Телятевский и Истома в один голос говорили, что все готово и по одному слову двинется вперед. Шаховской сообщил им, что со дня на день ждет гетмана войск Димитрия Ивановича и тогда начнется общее наступление. За разговором незаметно наступила ночь, все чаще и чаще стали раздаваться с улицы пьяные и буйные возгласы.
- Ишь их разобрало! - с презрением произнес Истома. - Много, правда, князь, у тебя тут сволочи скаредной.
- Ништо, - ответил князь, - и они пригодятся.
- Нет, мои веневцы как на подбор, - продолжал Истома. - Уж не взыщи, князь, а они у меня отдельным отрядом будут.
Князь молча махнул рукой.
Гости допоздна засиделись, ели, пили и в конце концов решили подождать царского гетмана, о приближении которого был уже давно извещен Шаховской, и всей силой ударить на Москву. Князь сам провел своих гостей в приготовленные им комнаты и, оставив при них слуг, веселый и довольный возвратился к себе. Успех затеянного предприятия превзошел все его ожидания. Замысел выдвинуть нового Димитрия оказался настолько блистательно подготовленным в какие-нибудь два месяца, что в окончательном торжестве над царем Василием нельзя было, сомневаться.
Князь Шаховской был, безусловно, человеком умным, хитрым и деятельным, но, поставленный невидимыми руками во главе грозного движения, будучи явным "всей крови заводчиком", он не представлял себе ясно и определенно цели, к которой стремился. Зная заведомо, что Димитрий убит, и выставляя вместо него другого и действуя его именем, он не мог сам рассчитывать на престол. Он всеми силами стремился раздуть народную любовь к Димитрию и действовал очень удачно. Мог ли он после этого надеяться на то, что народ отречется ради него от того, кого избрал сам и кому принес столько жертв? Он самонадеянно считал себя главой дела, в котором был, пожалуй, едва ли не чернорабочим.
Он не сознавал этого и не видел, что опальные бояре Масальский и Салтыков умели влиять на него тайно, но упорно, что близкий к покойному царю и царице иезуит Свежинский и письменно и лично при последней встрече на днях проездом в Самбор, под видом самой восторженной похвалы, с помощью утонченной лести сумел направить его волю на известный путь, продиктовать несколько грамот для отправления по Руси, научить, как надо обращаться и с Пашковым и с Телятевским и в особенности с дворянином Ляпуновым из Рязани, который должен был со дня на день поднять там бунт и потом приехать повидаться с Шаховским. Князь считал Свежинского истинным другом покойного царя и считал себя чрезвычайно хитрым, что во имя этой привязанности сумел привлечь на свою сторону такого необычайно умного, ловкого и неутомимого помощника.
Иезуит понял это и всеми силами своих блестящих дарований поддерживал в князе это убеждение. Князь был доволен, иезуит еще больше. Какое ему дело до русской крови, до Димитрия и несчастной Марины? Он знал, что тот, кого они найдут и поставят на царство, будет в руках ордена. Ему ничего не надо больше. Он работал: Ad maiorem Dei gloriami .
III
Шаховской вышел на крыльцо. Черные тучи нависли над землей, и было что-то зловещее в кровавом зареве костров, играющем на темном небе. На дворе тоже горел костер, и около него теснились темные тени караульных стрельцов. Неясный гул несся от города. С высокого крыльца князь взглянул вдаль. Глубокая непроницаемая тьма царила на горизонте, и в этой тьме терялась дорога на Москву. Князю стало жутко. Бессознательно, смутно он почуял нечто схожее между своей судьбой и бездорожной тьмой ночи.
"Скорее бы вперед!" - подумал он, и ему вдруг захотелось велеть ударить в набат, заиграть трубам поход и во главе своих необузданных полчищ полететь в эту загадочную даль, озаряя свой путь пожарами…
"Когда будет воевода царский и кто он таков? - думал князь. - Только бы скорей, скорей!"
Вдали загрохотал гром. Князь перекрестился и тихо вернулся домой. Спать ему не хотелось. Выпитое ли через меру вино, разговоры ли с Телятевским и Истомой или просто душная грозовая ночь были тому причиной, но князь, поворочавшись беспокойно на своей постели с полчаса, снова встал, велел зажечь побольше свету в столовой палате и позвать к себе начальника его караулов, молодого Темрюкова.
Через несколько минут Темрюков входил в комнату, он только что вернулся с обычного разъезда.
- Здравствуй, Иван Петрович, - ласково приветствовал его князь. - Садись, друг, что нового?
Молодой человек поклонился молча князю и сел к столу.
- Что бледен-то ты, а? Притомился, что ли? - спросил князь.
- Притомился, боярин, - глухо ответил Темрюков. - Прикажи вина дать.
Князь сейчас же хлопнул в ладоши и приказал вошедшему дворецкому подать вина.
Темрюков сидел опустив голову. Это был молодой человек лет двадцати двух, высокий, широкий в плечах и тонкий в стане. Черные густые волосы его были коротко острижены, орлиный нос и большие мрачные, черные глаза говорили о решительности и отваге, черные, небольшие усы оттеняли его красивый рот, верхняя губа была несколько коротка, и из-под нее были видны крепкие, белые зубы, что придавало лицу Темрюкова несколько хищное выражение. В настоящую минуту его смуглое лицо было утомлено и бледно, глаза носили явные следы бессонных ночей. На необыкновенно белом лбу виднелась глубокая продольная морщина. Темрюков был с недавних пор любимцем князя. Не было поручения, какого не исполнил бы с успехом молодой человек.
Надо ли было что прочитать или написать по-русски или по-польски, никто при князе лучше не мог сделать этого. Успокоить ли расходившуюся толпу, укротить взбунтовавшихся, сделать отчаянную поездку в степи на разбойничью шайку - все ему удавалось легко, словно шутя. Он не жалел себя, но не жалел и своих людей и попавших ему в руки разбойников или татар. Посадить на кол или повесить он считал шуточным делом. Бывало и получше. Месяц тому назад он выследил и поймал в степях страшного разбойника, татарина Турыню, которого все боялись пуще огня. На его шайку боялись идти даже целым отрядом, десять на одного. Турыня не знал сострадания даже к детям, которых он после попойки расстреливал из лука.
С безумной дерзостью напал на него Темрюков и захватил живьем, подстрелив под ним зачарованного коня. Весь Путивль содрогнулся, когда Темрюков приказал с живого Турыни содрать кожу. Ужас охватывал разбойников при вести, что на них выступал Темрюков. Он ловил их, топил, вешал, зашивал в волчьи шкуры и травил собаками.
Темрюков принадлежал к древнему татарскому княжескому роду. Но его прадед при царе Иване III перешел к русским, был пожалован званием боярина и верно служил своей новой родине. Его внук мужественно дрался под стенами Казани рядом с Грозным царем. Дети этого казанского героя, казалось, забыли уже свое татарское происхождение, поженились на русских боярышнях и породнились с родовитейшими фамилиями России, с Ощерами. Иван был последний из Темрюковых. Его отец был замучен и казнен Иваном IV по подозрению в сношениях с крымцами. Отчасти своим лицом с чуть-чуть выдающимися скулами, но больше своей жестокостью, отвагой и необузданностью Иван походил на одного из своих диких и свирепых предков, воспетых в татарских песнях. В нем в полной мере выразилась и дикая звериная хитрость его мужских предков, и львиная, чисто русская удаль и отвага.
- Пей, Иван Петрович, - произнес князь, наливая Темрюкову принесенное вино.
- Благодарствую, - ответил молодой человек, принимая с поклоном чару из рук князя. - За твое здоровье, Григорий Петрович! - и он духом опорожнил чару.
На утомленном лице его выступил румянец. Князь налил ему снова.
- Ну что видел, говори?