- Торопишься больно, племянничек, - прервал его князь Иван, - есть у царя и иные воеводы.
Царь подозрительно взглянул на Скопина.
- Когда же ты поспел это, Миша? - спросил он.
- Когда дремали твои воеводы, великий государь, - ответил Скопин, - им недосуг было.
- Нечего напрасно кровь проливать, - проговорил Голицын, - завтра прибудут мощи Димитрия-царевича. Не мало чудес сотворили они в Угличе. Вся земля узнает об этом.
Голицына поддержало большинство.
- И вправду, подождем, Миша, - промолвил царь, - тяжко проливать кровь русскую, - и он возвел глаза кверху, осеняя себя крестным знамением. - Царица Марфа, - продолжал он, - принесет покаяние народу русскому, что, соблазненная чернокнижником и еретиком, обманула она Русь православную…
Царь тихо вздохнул.
- Твоя воля, - ответил Скопин.
Тем и кончился царский совет. Скопин уехал домой, в то время как к царю прибыл новоизбранный патриарх, бывший митрополит казанский Гермоген, враг прежнего царя, но и не друг царя Василия Ивановича.
На другой день предстояло великое торжество. По приказу царя митрополиты ростовский и астраханский и знатнейшие вельможи, князь Воротынский, Шереметев, брат царя Димитрий и Андрей с Григорием Нагие отправились в Углич открыть мощи царевича Димитрия и привезти их в Москву.
На завтра было назначено прибытие мощей, и вот царь совещался теперь с новым патриархом о некоторых подробностях встречи.
XI
Жаркий июньский день кончался. Легкой прохладой дышал сад Головиных, спускавшийся к самой реке. Над обрывом, под сенью лип, помнивших еще Иоанна III, на скамейке сидели Головина с Буйносовой.
Вдали сверкали в розовом свете зари золотые купола церквей и монастырей. Изредка доносился глухой шум города.
Головина, опустив голову, внимательно слушала Буйносову.
- Вот, - тихо говорила княжна, - ты сказала сейчас, что все это мое, - и Буйносова плавным жестом указала на раскинувшийся город, - что я царица московская. А счастье ли в этом? Не была ли царицей Марина Юрьевна?
- Ах, Катеринушка, Катеринушка, - покачала головой Головина, - разве русская царица была Мария Юрьевна? И не в том дело, что она была полячка. Вот София Фоминишна была римлянка, а сколько славы принесла с собою.
- Вон моя слава, - печально произнесла княжна, медленно указывая на блестящие главы Новодевичьего монастыря. Она низко опустила голову, и глаза ее наполнились слезами.
- Ты все же царица, - воскликнула Головина. - Скажи царю, иди на неверных, вознеси Россию, укажи ему храбрых и сильных, сделай престол его блистающим как солнце. Царь не молод, - продолжала она, вставая, - царь робок. Укажи путь ему.
- Настя, Настя, - проговорила княжна, - не такая царица я! Не такой царь Василий Иваныч. Хорошо говорить тебе, - закончила она с мгновенно загоревшимися глазами. - У тебя орел…
Княжна вдруг смолкла и, вся зардевшись, отвернулась от Головиной. Головина не обратила внимания на ее смущение.
- О да! - ответила она. - Только бы сохранила его Пресвятая. Много врагов у Михаила Васильевича.
Девушки замолчали.
- Все от Бога, - тихо сказала княжна, - а молельщиков за князя не мало.
- Быть войне, злой, кровавой, - после некоторого молчания промолвила Головина. - Мамка Арина говорила, что в нашей вотчине коломенской родился двуглавый теленок…
- А царю сказывали, - дрожащим голосом проговорила княжна, - что в Северской земле, в ночь смерти царя Димитрия, хвостатая звезда горела…
- А утром заря была кровавая, - закончила Головина.
- Не к добру, - начала княжна и вдруг смолкла, глядя перед собой широко раскрытыми глазами. - Настя, Настя! - вскрикнула через мгновенье она, вскакивая со скамейки и протягивая вперед обе руки. - Смотри, смотри!
Головина взглянула вдаль на небо и побледнела. Странное явление представилось их глазам. Бледно-розовое до того небо с каждым мгновением краснело, загоралось пламенем, словно запад весь был охвачен пожаром. Золотые главы церквей как будто обратились в волны расплавленного золота. Белые стены домов окрасились багрянцем, почернела поверхность реки.
Боярышен охватил ужас. Они, словно окаменев, смотрели на кровавое небо. Княжна начала дрожать и тихо повторяла молитвы.
- Гнев Божий, гнев Божий, - шептала Головина.
Со двора послышались тревожные голоса. В сад вбежали девушки и челядинцы, испуганно звавшие боярышен. Но небо стало понемногу погасать и бледнеть.
- Идем, идем, - вся дрожа, проговорила Буйносова, крепко беря за руку Головину. Они повернулись и почти бегом направились к дому. Но на перекрестке двух аллей они очутились лицом к лицу с князем Скопиным. Буйносова вскрикнула и закрыла лицо рукой. За Скопиным показалась толпа девушек и слуг.
- Что вы, перепугались? - спросил Скопин, снимая шапку и низко кланяясь боярышням.
- Чудное знаменье на небе, князь, - ответила Головина.
- Беда, горе, - пролепетала княжна Катерина, открывая свое закрасневшееся лицо.
Легкая тень пробежала по лицу Скопина. Но эта тень так же быстро прошла, как и появилась.
- Полно, - сказал он. - Бог милостив. Что, не вернулся брат? - обратился он к Анастасии Васильевне.
- Нет, Михаил Васильевич, - ответила она.
- Жаль, он мне надобен, теперь без него я как без рук. Вот и матушка что-то не едет, - закончил князь, покачав головой.
Они вернулись домой; было заметно, что все слуги и караульные стрельцы сильно поражены и испуганы кровавой зарей. На дворе кучками собирались люди и тихо беседовали.
- Малодушные, - сказал Скопин, обращаясь к невесте, - ужели думают они, что погибнет Русь наша. Много вынесла она, но все крепчает родная.
С низкими поклонами встретила их старая нянька Головиной, Арина.
- Иди, сокол, иди, - ласково сказала она Скопину. - А тебя, боярышня, - обратилась она к Головиной, - полячка все спрошала, говорит, сказать что-то надоть.
Это была та самая полячка с ребенком, которую спасла Головина от разъяренной толпы в день бунта. Она оказалась женой одного из мелких шляхтичей, сопровождавших воеводу в Москву, пана Храпецкого. От испуга она расхворалась, но теперь уже совсем поправилась. Головина заботливо ухаживала за ней и, когда Храпецкая выздоровела, узнала о судьбе ее мужа, который, оказалось, спасся, и через Скопина выхлопотала ей позволение переехать к мужу, в дом воеводы.
- Прости, князь, я сейчас вернусь, - проговорила Головина, выходя из комнаты.
Буйносовой было неловко оставаться вдвоем с молодым князем. Арина молча стала в углу комнаты.
Буйносова хотела уйти, и вместе с тем, видимо, ей надо было что-то сказать молодому князю. Вся раскрасневшаяся, стояла она у окна, не поднимая головы. Князь видел смущение своей будущей тетки, которую он всегда жалел, несмотря на высокую судьбу, ожидавшую ее.
- Как батюшка твой, князь Петр Иваныч, изволит поживать? - спросил он.
- Благодарствую, князь, Бог милует.
- Видел я сейчас царя, - снова начал князь, - здрав он и духом и телом…
Буйносова несколько помолчала и потом, подняв на князя кроткие глаза, сказала с неожиданной решимостью:
- Князь Михаил Васильич, не верь ласкательствам, не верь дьяку Татищеву да князю Голицыну, а пуще не верь дядьям своим… Царевым братьям, - добавила она.
Лицо Скопина омрачилось.
- Не верь и Нагим и Шереметеву, - продолжала княжна, - ходи с опаской…
- А царь, дядя? - спросил Скопин. - Для него да для Руси не покладаю рук.
Буйносова побледнела и едва слышно прошептала:
- Неверен и царь…
И, словно испугавшись своих слов, она торопливо отвернулась и замолчала.
Тяжелое чувство охватило князя. Слова Буйносовой, подтверждавшие и его тайные мысли, отозвались в его сердце горькой обидой.
- Что ж, - грустно и твердо проговорил он, - нет на мне неправды, знает это Бог, и должен знать это великий государь. А я пойду туда, куда поведет меня Бог, куда позовет меня Русь, и никто не остановит меня, - закончил он, гордо выпрямляясь.
- А теперь прости, князь, время ехать, - торопливо сказала Буйносова.
- Благодарствую тебе, княжна, - низко кланяясь, ответил Скопин, - век не забуду ласки твоей.
Буйносова с опущенной головой прошла мимо князя в сопровождении Арины, все время безучастно слушавшей их разговор. Через несколько минут князь услышал шум отъезжающего возка боярышни и стук копыт сопровождавшего царскую невесту отряда.
Предупреждение княжны еще раз доказало ему и его возрастающее влияние и окружающую его боярскую ненависть.
"Добро, - думал он, ходя по комнате, - пусть лают, укусить не посмеют. Совы слепые, сычи. Не видят того, что не молебны петь теперь надобно, а ратных людей вести. Чего ждут? Гибели хотят, каждый лишний день пагуба".
- Сычи! - громко произнес он, останавливаясь у открытого окна.
В комнату вошла Головина.
- Прости, Михаил Васильич, - произнесла она, - я панну отправляла, с твоего разрешения поехала она к царице Марине.
Князь с ласковой улыбкой обернулся к Головиной.
- В добрый час, - ответил он, беря невесту за руку. Головина стала с ним рядом и положила голову к нему на плечо.
- Милый, - тихо проговорила она, - ноет мое сердце.
- С чего ты? - встревожился князь.
- Сама не знаю…
- Погоди, уляжется, успокоится Русь…
Боярышня покачала головой.
- Панна Храпецкая говорила мне вечор, что Марина Юрьевна чтой-то повеселела очень… Про мужа вспоминает… Не к добру это…