Обернувшись, Джакомо с удивлением увидел на пороге гостиной не слугу, а сестричек, одетых по-дорожному, с узелками в руках. А ну марш на кухню, быстро! Двойняшки не шелохнулись. Сию же минуту вон! Но прошла минута, другая, а они и не подумали уйти, наоборот, шагнули вперед, глядя ему прямо в лицо. Вот когда он по-настоящему изумился. В их глазах не было и следа пресловутой тысячелетней покорности, позволявшей их соплеменникам переживать и не такие гонения. Джакомо увидел четыре раскаленных уголька - гордые, твердые, осуждающие. Что эти пигалицы вообразили, черт подери, думают, он спасует, отдаст своих девочек на поругание варварам с их глупыми законами? Если они немедленно не исчезнут, он окажется в затруднительном положении. Только тут появился Василь; выказав несвойственную ему сообразительность, сгреб сестричек в охапку и уволок из комнаты. Казанова вздохнул с облегчением, на миг позабыв, что посетители еще здесь. Кто их навел? Хозяйка? Нечего с ними церемониться. Он советует им убраться, да поскорее. Вмешиваться в свои дела - дела государственного значения! - он никому не позволит. И лучше не заставлять его это доказывать. Итак: чтобы духу их не было! Василь сунул голову в дверь. А ну, живо! Джакомо нашарил в кармане дукат - кажется, последний. Незваных гостей как ветром сдуло.
До чего же просто все получилось: стоило ему повысить голос, и они струсили и взяли деньги. Можно с облегчением вздохнуть. Но что означало поведение девочек? Вообще-то, он понимал что. Эти пылающие взоры ему уже случалось видеть. Всякий раз, когда приходила или уходила та девка. Негодницы! Совсем обнаглели! Пусть не думают, что он позволит себя шантажировать.
И кинулся к ним с намерением, вопя и брызгая слюной, оттаскать негодниц за рыжие кудри, высечь розгами дерзко выпяченные попки. Из-за них лишился последнего дуката - не устрой они эту комедию, обошелся бы нагоняем. Но… рот Казановы открылся только от удивления, а рука поднялась, чтобы почесать в затылке: юных фурий, готовых принять мучения, лишь бы ему насолить, как не бывало - на диванчике, обнявшись, сидели две печальные сиротки, а тысячелетняя покорность застилала их не столь давно пылавшие от ярости глаза слезами.
- Они ушли, - пробормотал Джакомо, - вам нечего бояться.
Но ту девицу к себе больше не приглашал.
"Ну и расчувствовался же ты, Джакомо, - подумал он, вставая и отряхивая пыль с панталон. - Занялся бы своей персоной. Не то закончишь в лучшем случае продавцом булок…"
Опомнился он как нельзя вовремя - уже начали съезжаться экипажи. Один, второй, третий затарахтели по булыжной мостовой. Кто же приехал? Чтобы лучше видеть, Джакомо рукой заслонил глаза от солнца. Ага, князь Сулковский; второй - низкорослый, с хамской физиономией - был ему незнаком. Подходить к князю Казанова не хотел - на днях тот замучил его растянувшимся на несколько часов и так и не завершенным рассказом о происхождении своего рода. Однако было поздно: князь его заметил.
- Прекрасное утро! - Сулковский, отпустив карету, сам шел ему навстречу. Коротышка, небрежно поставив ногу на подножку, остался возле своего экипажа. Что-то в нем было неприятное, пожалуй, даже угрожающее. Хотя… любое новое знакомство может оказаться полезным.
- Вы меня не представите, князь?
Сулковский чуть заметно поморщился, но гримаса тут же сменилась улыбкой, и он обнял Казанову за плечи:
- Забудем про земные дела. Уделим минутку божественному.
Выхода не было - пришлось повернуться спиной к месту, где сейчас происходило самое интересное, устремить взор на Вислу и заросли на противоположном берегу, ну а главное - слушать, слушать этого зануду, рассуждающего о погоде с пафосом первооткрывателя Америки. Ну и влип же он. Неловко чересчур часто оборачиваться и проявлять излишнее любопытство к тому, что делается на площади, но ведь он слышит, как съезжаются другие приглашенные на утреннюю аудиенцию, как шумно и оживленно становится перед воротами замка. Князь заметил его нетерпение.
- Вы, южане, начинаете все усерднее служить материальному. А ведь культура, которую вы подарили миру, - производное духа, божественной идеи, каковой никак нельзя пренебрегать. Теперь только и слышишь: "Самое важное - Физика, а не философия, деньги, а не идея, тело, а не душа". Как совместить опасные крайности? Кто на такое способен?
Казанова улыбнулся, хотя гораздо больше ему хотелось злобно оскалиться.
- Женщина. В ней прекрасно сочетаются душа и тело, идея и деньги.
- Вы шутите, а проблема весьма серьезна. И положение еще больше усугубится, если все станут отделываться шуточками.
"Я вовсе не шучу, - подумал Джакомо, - спасибо тебе, Господи, что ты сотворил тело, деньги и физику, да, да, и физику тоже. Разве не гравитация притягивает тела, позволяет им сближаться, сливаться, одному проникать в другое? А еще, Боже, я тебе стократ благодарен за геометрию. Кто же, как не вдохновенный геометр, приводит в движение бесконечно прекрасную систему фигур и форм: плавные линии бедер, живота и груди, остроконечные, но бархатистые на ощупь конусы, мягкие полушария, напрягающиеся под давлением раздвигающих их цилиндра? Разве такое человеку под силу?"
- А знаете, господин Казанова, к чему это приведет? Именно здесь, на нашей земле, начнется оздоровление европейского духа, здесь, а не где-нибудь еще забьется живой пульс веры, которая заставит человека вновь обратиться к вещам более возвышенным, нежели угождение потребностям тела. Не верите?
- Почему? Все возможно.
И все-таки покосился через плечо. Где-то он уже видел выходящего из кареты мужчину в пышном мундире. Ну конечно! Лесная просека. Вялая висюлька в руке ординарца, съежившийся от удара офицер Зарембы. Браницкий. Полковник Браницкий. Перестал, видно, охотиться за противниками короля. Князь Сулковский, не замечая рассеянности собеседника, деланно рассмеялся:
- Не верите вы мне, не верите. Хоть бы поискусней прикидывались.
Что ему нужно, черт подери: насмехается или всерьез пытается увлечь невыносимо нудными рассуждениями? И почему увел его в сторону от общества, с каждой минутой все более многолюдного и блестящего?
- Признаюсь: вера не самая сильная моя сторона. И пожалуй, это уже навсегда. Стало быть…
Браницкий поздоровался с мужчиной, который стоял, небрежно прислонившись к экипажу.
- Стало быть, вы не склонны забивать голову мыслями о будущем?
В этих словах Джакомо уловил нечто похожее на предостережение. Настороженно взглянул на собеседника. Нет - ничего подозрительного в лице князя не было.
- Напротив. Только меня интересует ближайшее будущее. Чего мы, собственно, ждем?
Сулковский отплатил ему столь же настороженным, хотя несколько смущенным, взглядом. Результат осмотра, видно, его удовлетворил: обняв Казанову за плечи, он легонько подтолкнул его к остальным.
- Мы ждем подходящего момента, сударь!
- То есть?
- То есть сейчас момент неблагоприятный.
- Король еще спит?
- Хороший вопрос. Вижу, в петербургских салонах вы не разучились понимать все с полуслова.
Джакомо ничем не показал, что это замечание его покоробило. Подобную иронию на грани язвительности и обыкновенного хамства могли себе позволить лишь высокородные особы; никому другому это бы не сошло с рук. Но там, в тех "салонах", по которым его в буквальном смысле слова таскали, этому зануде любую колкость воткнули бы обратно в глотку, невзирая на его знатное происхождение. Паук, обезумевший от ненависти к Екатерине, тоже был князем, возможно, не худородней Сулковского.
- Ладно, не обижайтесь. - Князь примирительно улыбнулся. - Тоже, гм, любите побаловаться спозаранку?
Ах вот оно что! Как же он раньше не догадался. Ведь польский король слывет женолюбом. В Петербурге об этом говорили одобрительно, а графиня, его восхитительная графиня, расхохоталась до слез, когда он начал ее расспрашивать. Ну конечно. Пока они тут топчутся с важным видом, стараясь не терять достоинства, щеголяют остротой ума и глубокомыслием, король небось взбирается на какую-нибудь крутую задницу или скатывается с мягкого живота. Теперь Казанове не составило труда ответить Сулковскому улыбкой:
- И спозаранку люблю. Но, вероятно, меньше, чем король.
Великое нравственное обновление начинается с утреннего перепихиванья. Недурственно. У такой программы спасения мира найдется немало приверженцев. А народ, который за таким королем пойдет, наверняка не погибнет.