- Звезды устами Набу–Эпира обязывают великого царя возвести новые святилища, посвященные покровителям Ассирии. Мы все, его слуги, готовы принять посильное участие в выполнении этих грандиозных планов. Как ты, Шамши, отнесешься к просьбе городских общин поручить им возведение храмов? Возможно, ты и сам захочешь присоединиться к тем, кто готов упасть в ноги царю с нижайшей просьбой доверить нам строительство?
Шамши нахмурился
- Кому это нам?
- Городским общинам, – терпеливо повторил Туку.
- Где вы возьмете столько средств, чтобы новые святилища были достойны наших богов?
- Из добычи, которую великий царь получил за время похода, – ответил Туку и пояснил. – Разве не очевидно, что воины, которые более других способствовали достижению победы, должны получить и бóльшую часть добычи. Ты ведь тоже один из нас, ты возглавляешь общину Калаха. Сам Ашшур повелевает тебе принять участие в этом грандиозном проекте. Ты сам выберешь место, укажешь зодчим, где и как строить. Также поступит и каждый из нас. Мы обещаем выполнить все требования великого царя. Это наш долг.
Шамши–Адада после короткого раздумья ответил
- Я поступлю так, как решит старший брат.
Следующий вопрос, вертевшийся на языке у Туку – поддержит ли туртан просьбу общин – буквально застрял у него в глотке. Может, Шамши оговорился? Не настолько же он глуп, чтобы не понимать – называя царя царей "старшим братом", он ставит себя в равное положение с повелителем Ашшура.
А может, он как раз настолько глуп?
Тогда какой смысл настаивать на том, чтобы этот придурок определил свою позицию?
Теперь надо быть предельно осторожным, а уж Шамши–Адад сам все выложит.
Справившись с замешательством, стараясь не привлекать внимание туртана к сделанной им оговорке, Туку перевел разговор на другую тему.
- Скажи, Шамши, как настоящий ассириец должен поступать со своими врагами. Например, с теми, кто пытался покуситься на честь его жены?
- Ты о чем? – не понял Шамши.
- Я имею в виду нашего Нинурту. Скажи, как он должен поступить с любовницей Бен–Хадада, которая пыталась лишить жизни его самого и его супругу?
- А–а, вот ты о чем. Это дело Нинурты.
- В этом я никак не могу согласиться с тобой. Наши воины полюбили Шами. Все, от мала до велика, поверили в ее причастность к могущественной Иштар, а ведь, как тебе известно, именно Повелительница львов водит в бой наши полки. Обида, нанесенная Шами, оскорбляет все наше войско. Такое злодеяние нельзя оставлять безнаказанными, иначе Иштар отвернется от нас. Я взял на себя смелость сообщить Нинурте, что великий Салманасар решил вернуть Гулу ее отцу в Вавилон. Это понятно?
- Понятно, – кивнул Шамши.
- На пути в священный город вавилонская ведьма проследует мимо Ашшура. Неужели племянник и наследник славного Иблу позволит обидчице безнаказанно возвратиться домой и тем самым забыть, что месть ассирийца неотвратима и страшна? Что бы ты посоветовал ему?
Лицо Шамши просветлело.
- А–а, вот ты о чем…
Затем он многозначительно нахмурился.
- Я сказал бы ему, если недруг ударил тебя в правое ухо, оторви ему оба уха, вырви глаза, выбей зубы.
- Вот это по–нашему, – повеселел Туку. – К такому совету должен прислушаться каждый, кому дорога честь рода и отчизны.
- Еще бы! – обрадовался Шамши и тут же смутился. – По крайней мере, мне так кажется. Я так и поступил бы.
- Я тоже, – подхватил Туку. – Я подскажу Нинурте, что он не должен терять времени. Если позволишь, маленький совет.
- Говори.
- Не надо ставить в известность Шаммурамат. Это дело мужчин. Пусть Нинурта пошлет надежных людей в Ашшур, пусть они дождутся, когда дьяволица будет проезжать мимо Ашшура, пусть сделают все тихо. Если ему понадобится помощь, я всегда готов.
* * *
Отношение Азии к презренному скопцу переменилось, когда, вырвавшись от "горшечника", сборщик налогов отправился в храм Иштар, чтобы вымолить у Владычицы прощение за ночи, проведенные в объятьях безумной вавилонянки. После совершения обряда жертвоприношения, Азия наедине признался жрецу, приходившимся ему родственником, – Шурдан отставил его от дел в канцелярии, заставляет ублажать побывавшую в стольких руках шлюху.
Молодой человек разволновался – что из того, что она является царской дочерью, от этого она не становится менее шлюхой, калекой и злобной тварью, возомнившей о себе, будто она дочь Эрешкигаль. Куда приятнее общаться с презренным евнухом – этот, по крайней мере, знаком с хорошим обхождением, знает свое место. Его зовут Сарсехим, он тоже родом из Вавилона.
Жрец вместо сочувствия, жестом поманил за собой Азию. Они спустились в храмовое книгохранилище, где жрец отыскал глиняную табличку, протянул ее родственнику. На табличке была записана недавно доставленная из Вавилона поэма, нашедшая отклик у всех любителей словесности в Калахе. Называлась она "Праведное слово о несчастном страдальце", ее авторство молва приписывала некоему Сарсехиму, евнуху царя Закира..
- Не с ним ли тебе посчастливилось повстречаться, брат?
Перемена презрения, которое раньше так и сочилось из царского чиновника, на доброжелательный интерес, возродила у Сарсехима надежду с помощью Азии выяснить, какую судьбу готовит ему Шурдана.
Как‑то он пригласил чиновника разделить с ним кувшин вина.
После первого трепетного смакования евнух еще раз настойчиво посоветовал Азии держаться подальше от Гулы.
На эти слова Азия ответил так.
- Дело не во мне и не в этой порочной женщине. Если ты полагаешь, евнух, что я поддался на ее чары и изменю своему господину, как поступили похотливые сирийцы, ты ошибаешься. Людям Ассирии не пристало, подобно кроликам, принюхиваться к грязной, порождающей их дыре. Мы воины, и не какой‑то заезжей шлюхе учить нас повиновению или безумию. Мы страшны в бою, а не в постели.
- В таком случае, уважаемый, – обратился к нему евнух, – объясни, почему сын великого Салманасара, твой господин и покровитель, отдавая тебе царскую дочь, призвал тебя "быть ассирийцем"?
Чиновник усмехнулся.
- Ты приметлив, евнух, и угодил в самую точку, но я хотел поговорить с тобой о другом. Впрочем, я действительно родом из переселенцев. Моего деда привели из Палестины и поселили под Калахом. Дали землю, ссуду на обзаведение. Дед оказался неглуп и сумел разбогатеть, а отец дать мне образование в эддубе* (сноска: Дословно "дом таблички". Так в Месопотамии назывались общеобразовательные школы). В одном из походов я отличился и был представлен царю. Во время награждения признался царю, что обучен грамоте. Салманасар взял меня в свою канцелярию. Теперь страной управляет его сын, защити его Ашшур. Я всегда верно служил Ассирии, исполнял обязанности сборщика налогов, но сейчас меня заставляют заниматься не свойственным мне делом. Я с усердием выполняю свой долг, хотя не отрицаю – в этой хромой есть что‑то занятное.
Он сделал паузу, затем признался.
- В самый захватывающий момент, когда ты воспарил на ней к самым облакам; когда, казалось, и она обрела немыслимые подъемные силы, ты ощущаешь, что это не все и не до конца. Что‑то очень вкусное, что‑то, – он пощелкал пальцами, – очень чувствительное и пугающее, тебе так и не удалось отведать. Она знает об этом. Она теребит, она не дает уснуть, она стесняет движения, прижимается, обнимает ногами. Она ведет себя как мягкая и податливая вода и прочный, терзающий холодом лед. Эта женщина, Сарсехим, как эхо. Понимаешь, евнух – хотя, что ты можешь в этом понимать! – когда кричишь в горах, знаешь, что ты крикнул. Но когда слышишь ответ, это вроде и твой, и не твой зов. Что‑то в нем всегда не так. Словно эхо добавляет в него какой‑то свой смысл. Так и с этой женщиной. Она сначала робеет и отвечает вполголоса. С каждым разом, с каждой новой попыткой ты пытаешься добиться от нее, чтобы она заговорила в полный голос. Но когда она вскрикнет, ты уже и сам не рад, что добился этого.
Сарсехим резко склонился к нему.
- Ты испытываешь ужас?
Азия кивнул, потом предупредил.
- Я тебе ничего не говорил, евнух.
- А я ничего не слышал, – подыграл ему Сарсехим.
Некоторое время оба молча смаковали вино.
Поставив чашу, евнух спросил.
- Скажи, где в Палестине обитала твоя семья?
- Неподалеку от Мегиддо . Мы жили в деревне, называемой "Бей палкой".
Сарсехим схватил чиновника за руки.
- Как звали твоего деда, Азия?
- Илия.
- Были ли у него братья?
- Да, был младший брат, он жил в той же деревне
- Его звали Азгад?
Азия до боли крепко сжал руки скопца и повторил.
- Его звали Азгад!
- Это был мой отец, Азия.
На глазах у обоих выступили слезы. Они долго плакали, гладили друг другу руки. Потом выпили вина. Потом опять выпили. Доверительный разговор вели до полуночи. Когда стража на улицах три раза прокричала: "В Калахе все спокойно!" – и в доме стихло, Азия разоткровенничался. Все в стране пошло "наперекосяк". Многие в Калахе, Ниневии, Шибанибе* (сноска: Город в Ассирии к северо–востоку от Ниневии) и других городах после победы на западе затаили дыхание. Многие в стране уверены, что спор, кому достанется наследство Салманасара, без крови не разрешится. Надвигающейся смуте много подтверждений – и назначение новым туртаном Шамши–Адада, и вопрос о распределении дани, связанный с пророчеством Набу–Эпира.