Сарсехим решил – рисковать так рисковать! – и первым нарушил тишину.
- Твой вопрос, государь, выдает в тебе ищущую света душу. Ты в недоумении, тебе трудно понять злое. Ты ищешь оправдания, потому что трудно поверить, что кто‑то в подлунном мире отважится нанести оскорбление твоей родственнице.
Позволь напомнить тебе, о, величайший – зловоние, издаваемое Бен–Хададом, отравило мысли дамаскинцев. Узнав о случившемся, они бросились в пляс. Они прилюдно совокуплялись на рынках, в подворотнях, на проезжих частях улиц, в садах и в тени городских стен, не спрашивая при этом, ни кто твой супруг, ни кто твоя супруга. Их безумную похоть тешили подвиги, совершаемые жрецами, которых в этом прóклятом месте называют "храмовыми ослами". Их нельзя назвать жрецами, скорее, демонами.
Они, – голос Сарсехима возвысился до звенящего негодования, – потребляли самых порядочных женщин, которые добровольно позволяли нанизывать себя. Другие использовали камни, деревянные колы, кто побогаче – отлитые из золота и серебра фаллосы, которые во множестве расставлены возле их главного капища. Девственницы жертвовали еще несмятым лоном, юноши отрубали свои еще не знавшие женщин зебы и бросали их к подножию пьедестала.
Иблу перебил евнуха.
- У сирийцев свои законы, у нас свои. Разве у вас в Вавилоне каждая женщина не обязана раз в году послужить Иштар? Разве они не собираются на площади перед храмом и не ждут, пока чужестранец бросит ей в подол монету? Разве она не идет с ним и не совокупляется с ним в тени храма?
- Разве я возражаю, храбрейший?! Разве я вправе повысить голос и указать, что этот обычай, пришедший к нам из тьмы веков, давным–давно смягчился требованием соблюдать достоинство семьи. Разве мы в Вавилоне, а вы здесь, в Ассирии, не вознеслись до понимания святости предустановленного Ашшуром порядка, повелевшего соблюдать нравственный закон и заботиться о всяком, кто честен и исполнителен, кто почитает господина и храбро сражается с врагами, кто способен оберечь себя от демонов и защитить от них своих домочадцев? Спроси, о благородный, знаменитого уману Набу–Эпира, которого я вижу в этом зале – разве этот мир не создан Мардуком–Ашшуром, воплотившем в себе свет, добро и истину? Разве не его дети охраняют тишину и благодать в подлунном мире? Разве не в их числе неодолимая в бою и щедрая в любви Иштар?
Здесь Сарсехим, как бы дожидаясь ответа на эти звучные, но не имеющие отношения к делу вопросы, позволил себе перевести дух. Пауза в таких делах очень важна, она придает говоруну особый припах мудрости.
Сарсехим едва заметно скосил глаза в сторону Шурдана. Лицо наследника было холодно, но за этой холодностью Сарсехим различил немой и требовательный приказ – говори еще. Не молчи, не дай им смять себя.
Говори! Говори! Говори!
Салманасар вопросительно посмотрел на Набу–Эпира. Тот смутился и подтвердил, что ныне движение небесных сфер как никогда прежде согласовано с законами, установленными Мардуком–Ашшуром и обеспечивающими мир и процветание в мире живых. Точно измерен год, поэтому разливы священных рек происходят вовремя. Теперь можно с необходимой точностью определить местоположение любой звезды на небе и предвычислить ее ход на много лет вперед. Теперь можно точно предвычислить, когда бог Луны Син на миг прикроет лик бога Солнца Шамаша и наоборот, а это дает возможность точнее узнать волю богов. Это означает, что наука обрела силу предсказывать судьбу любого смертного, в ее силах предупреждать о приближении бурь, засух и землетрясений. Всякое покушение на установленный богами порядок может привести к нарушению хода времени.
- Чем это может нам грозить? – поинтересовался Шурдан.
- Тем, что земная твердь, имеющая, как известно, форму полушария, может рухнуть в первичный океан.
Наследник престола был удовлетворен.
Евнух со дня отъезда из Вавилона с непутевой скифянкой – как ей удалось избежать лап "осла" и, главное, зачем? – впервые почувствовал себя в своей тарелке. В такого рода спорах ему в Вавилоне равных не было. По наущению Закира он мог доказать что угодно и кому угодно. Он попытался привести еще несколько примеров, подтверждающих угрозу присутствия Бен–Хадада среди живых. Это грозит ввергнуть мир в состояние хаоса…
Салманасар движением руки запечатал ему рот.
Даже Иблу осознал неизбежность войны до победного конца. Далее отстаивать возможность переговоров с чудовищем, посягнувшем на честь дочери Вавилона, было небезопасно, особенно после злополучного происшествия, которое случилось с супругой племянника на охоте. Всех, особенно наместника Ашшура, очень беспокоило отношение царя к этому случаю, однако Салманасар хранил молчание, тем более угрожающее благополучию семьи наместника, что после слов предателя–евнуха, он явно склонился к точке зрения Шурдана. Эта смена настроения была осознана всеми присутствовавшими в зале сановниками.
Участь Дамаска была решена. Спорить было бессмысленно, уличать евнуха во лжи, напоминать о его перманентном предательстве тоже. Негодяй не скрывал подлости своей натуры, а такого рода прямота всегда была по сердцу Салманасару.
- Хорошо, – согласился Салманасар, – как же нам поступить в данном случае?
Он указал в сторону стола, на котором лежал обмазанный тонким слоем смолы член "храмового осла". В свете факелов он выглядел как новенький, готовый к использованию, жаждущий использования демон. Узкая щель, чуть приоткрывшаяся на его утолщенном конце, напоминала глаз бога, выбиравшего жертву для совершения гибельного для непосвященной или непосвященного обряда.
Сарсехим глаз не мог оторвать от предмета, который был чужд ему, хотя на основании установленного в природе божественного распорядка он был обязан владеть им, пусть даже и меньшим, но достаточно приемлемого размера. Он был обязан пользоваться им, заботиться о нем, испытывать блаженство от его использования. Гримаса судьбы заключалась в том, что теоретически он все знал об этом предмете – зачем он нужен и куда его совать, но фактически его лишили возможности опробовать инструмент на практике. Хуже всего, что все владельцы подобных устройств испытывали необъяснимую неприязнь к тем своим сородичам, кто был лишен зеба и обязательного приложения к нему в виде радующих глаз бубенчиков. Даже в бане они сторонились таких, как Сарсехим.
За все сорок лет, что Сарсехим прожил на свете, он до отвала насмотрелся на цветки, пчелки, сочные мякоти, волосатые чудовища, которыми Иштар одаривала каждую женщину. По долгу службы он излазил, изучил все неровности во влагалищах и глубже, но ему еще никогда не приходилось видеть мужской член так близко. Он испытывал странное влечение к пропитанному ароматными смолами талисману, хотелось подойти, детально изучить его. В этот момент особенно очевидной стала несправедливость мирового порядка – одних судьба одаривает фаллосом несуразных размеров, другого лишает даже самой миниатюрной малости.
К грубости происходящего его вернул голос наследника престола.
- Позволь, великий государь.
Салманасар кивнул.
- Я предлагаю – заявил красавчик, – вернуть священную реликвию в Дамаск.
Это заявление было настолько неожиданно, что в зале наступила тишина. Салманасар с интересом глянул на сына.
- С какой целью?
- Чтобы напомнить чудовищу, что мы скоро придем и заберем ее. Пусть Бен–Хадад не рассчитывает на пощаду.
Салманасар неопределенно скривил лицо, и Шурдан добавил.
- Пусть этот подарок преподнесет ему евнух.
Подлый удар застал Сарсехима врасплох.
Сердце у него упало.
О, сильные мира сего, как вы коварны! Он ожидал от Шурдана чего угодно, даже легкого прижигания пупка в случае, если бы Сарсехим попытался скрыть что‑нибудь из того, о чем был извещен в Дамаске, но предложить отправить его в прóклятое место, в логово мерзкого людоеда, откуда тот чудом выбрался, да еще с таким довеском, как это мерзкое орудие, которым не пупок прижигают, а взламывают места куда более интимные и бесценные, – значило заочно приговорить несчастного к самой мучительной казни, которую способно выдумать сирийский демон.
Евнух приуныл.
Он спросил себя – может, прозреть, поведать присутствующим о гласе с небес, только что известившим Сарсехима, что Бен–Хадад есть агнец божий? Другими словами здесь и сейчас сочинить еще одну сказку о несравненных достоинствах Бен–Хадада. Объявить во всеуслышание, что непристойные поползновения были продиктованы, скорее, надеждой на мир и желанием быть всегда и во всем быть покорным Салманасару, чем попыткой вызволить из мира мертвых кровожадных покойников.
Он бросил взгляд на мрачного Иблу, на угрюмого Нинурту, на стражей, охранявших священную реликвию. Затем обратил свой взор в сторону наследника.
Тот ухмыльнулся и объяснил.
- Этот евнух в силах объяснить чудовищу, что к чему.
- Так тому и быть, – заключил Салманасар.