В послужном списке Лорис-Меликова, в графе "Бытность в делах и походах", есть странная для кавалерийского генерала запись: "В 1859 году, 5 апреля, взятие шхуною "Бомборы" и двумя Азовскими баркасами турецкой кочермы с контрабандою и уничтожение выстрелами той же шхуны другой контрабандной кочермы на берегу; 6 апреля сожжение выстрелами корвета "Рысь" контрабандной кочермы на берегу р. Сочи, сильное повреждение корветом двух кочерм у бывшего Головинского форта и перестрелка корвета с горцами, собравшимися на берегу; 7 апреля сильное повреждение выстрелами корвета "Зубр" двух контрабандных кочерм на берегу между Субаши и Вардане и духана с контрабандными товарами; 11 мая взятие шхуною "Редут-кале" контрабандной турецкой кочермы с экипажем и 9 пассажирами-горцами".
Турецкая контрабанда – а составляли ее порох, свинец и оружие – была немалым источником доходов и власти князя Шервашидзе. Никакие увещевания на владетеля Абхазии не действовали, и генерал Лорис-Меликов отважился самолично покончить с этим злом. Он взял на себя командование морской операцией, сам допрашивал турецких моряков, напуганных больше не тем, что попались, а тем, что русский генерал свободно владеет их языком. Было проведено тщательное расследование – куда, кому и какими горными тропами идут смертоносные товары, где ими торгуют, какими путями и в чьи карманы попадает выручка. Как и подозревалось изначально, все нити контрабандных связей уходили своими концами во дворец властителя.
По окончании расследования начальник русских войск пригласил к себе князя Шервашидзе. Ах, как он был мил и любезен сегодня с дорогим своим гостем! Стол ломился от яств, и вино было подобрано со вкусом, а тут уж Михаил Георгиевич сам был из первых знатоков, оценил.
После ужина мужчины уединились в кабинет.
– Прошу, ваше сиятельство, у меня к вам конфиденциальный разговор.
– Любезный генерал, какие могут быть между нами конфиденты?
– Могут, князь, могут.
На письменном столе лежала стопочка бумаг – протоколы допросов турецких контрабандистов, торговцев, перекупщиков, чиновников при абхазском властителе. Кое-какие из этих бумаг предъявлены были князю. Очень были расстроены его сиятельство, читая показания против самого себя.
– Я бы не хотел доводить это дело до суда и даже до сведения Тифлиса, – мягко улыбнувшись, произнес Лорис-Меликов. – Мы очень высоко ценим ваше многолетнее управление краем, и не хотелось бы омрачать его громким скандалом. Как вы понимаете, больше таких вторжений турок в сферу нашей торговли я не потерплю и вам советую пресекать, насколько возможно, любую попытку контрабанды. И давайте договоримся: если вы хотите сохранить за собою свой пост и не иметь неприятностей, поддерживайте со мною дружеские отношения.
Генерал-адъютант князь Шервашидзе изъявил самые искренние дружеские чувства проклятому армяшке, переигравшему его по всем статьям.
Но насчет Тифлиса Лорис-Меликов, конечно, слукавил. Он давно снесся по этому поводу с князем Барятинским, и такова была воля наместника – властителя Абхазии укоротить, но дела не раздувать и не доводить до суда. Шум легко мог достигнуть и Петербурга, а там иди доказывай, что столько лет не ведал о проделках Шервашидзе.
В августе 1859 года пал Гуниб – последний оплот Шамиля. Вот когда Лорис-Меликов пожалел, что не попал на Лезгинскую линию! Но осенью ему выпала миссия особой сложности.
На Вселенском соборе в Константинополе армянским патриархом был избран Матевос, и генерал-майору Лорис-Меликову поручено было сопровождать нового патриарха из турецкой столицы в Эчмиадзин. Но то была официальная, широко объявленная версия его командировки. Была и другая, секретная. Петербург счел удачным опытом отправление после Крымской войны всех мусульман полуострова согласно их желанию в пределы Турции. Решено было так же поступить и с покоренными народами Чечни и Дагестана. Следовало попытаться уговорить турецкое правительство принять переселенцев с Северного Кавказа.
Лучшей кандидатуры для решения столь сложной задачи было, пожалуй, и не сыскать. Лорис-Меликова в Турции знали и хорошо помнили его удачное управление Карсской областью. А человек, сумевший унять князя Шервашидзе, с которым не справились два уважаемых боевых генерала, полагал наместник, уговорит и турок слегка подвинуться и дать место своим кавказским братьям по вере.
Переговоры были долгие и много раз заходили в тупик. Турецкие власти понимали, что разместить и прокормить такую ораву – под миллион душ – их бедной стране довольно затруднительно, у них только-только улеглись заботы с крымскими татарами. Опять-таки и воины Шамиля – публика неспокойная. Это люди, поколениями прожившие в состоянии партизанской войны, отученные от плуга и ремесла. А правительству хватало головной боли от своих подданных – армян, курдов, лазов, карапапахов, время от времени поднимавших мятежи.
Русский генерал, воевавший в Малой Азии во главе охотничьих полков, очень толково объяснил разницу между башибузуками и кавказскими добровольцами в минувшую войну. Башибузуки как были бандиты, так ими и остались, охотники же, набранные, кстати, и с Северного Кавказа, при каждой встрече били хищных и трусливых башибузуков. Так что иррегулярная армия турок получает смелых и хорошо обученных бойцов. Сам Кази-Магома, старший сын Шамиля, намерен поселиться в Турции. Ваши границы будут надежно защищены.
Что же до умений горцев в ремесле, так Лорис-Меликов приехал к султану не с пустыми руками. Он привез дагестанские ковры и серебряное оружие работы кубачинских мастеров, и султан, с младенчества избалованный роскошью, великолепный знаток дорогих и ненужных штучек, немало был восхищен кубачинской саблею, инкрустированною драгоценными камнями. А сама беседа о том, с какими мастерами вынуждена расстаться Российская империя, очень была похожа на торг Собакевича с Чичиковым. Лорис-Меликов с таким азартом расписывал какого-то сапожника Али из Гергебиля – что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо! – и увлекся так, что глазом не моргнув на ходу сочинил, будто сам у него заказывал обувь и для себя, и для наместника князя Барятинского, и для – подумать только! – русского императора.
И выторговал у султана задешево договор о принятии турецким правительством переселенцев Терской области. Сей дипломатический подвиг Лорис-Меликова отмечен был орденом Святой Анны с мечами 1-й степени.
В Константинополе в ту пору оказался великий князь Константин Николаевич, возвращавшийся домой из Иерусалима. Брат императора был управляющим Морским министерством, но это по традиции, главным же делом великого князя была готовившаяся крестьянская реформа, и Константин, умнейший из братьев, сумел объединить вокруг себя самых дельных и толковых людей в России. Так что умом его вроде и не удивишь. Но он был совершенно очарован генералом Лорис-Меликовым.
Они провели вместе не один вечер, скрашивая скуку чужбины, которая наваливается на русского человека в самых экзотических городах, когда глаза истомлены впечатлениями, желудок не берет иноземных яств, а слух соскучился по родной речи.
Великий князь расспрашивал генерала о минувшей войне, о том, как она проходила в Малой Азии, где сошлось столько разных верований, народов и племен. Едва ли не все они были представлены в сотнях охотников Лорис-Меликова, и Константин Николаевич искренне дивился тому, как Лорис сумел управиться с этой разношерстной публикой.
– Ах, ваше высочество, единственный признак силы отнюдь не насилие, но великодушие. Я всем показывал свое уважение. Человек самолюбив и требует немножечко терпения.
– Так они ж дикари. Чуть что – за ножи.
– Я между ними суд организовал. Из самых почетных воинов. Это избавляло от того, что люди, влиятельные в их среде, сами схватятся за кинжал, они сначала подумают, и от того, чтобы самому разбираться в их пустяковых ссорах. К тому же, ваше высочество, не все и дикари. Народы христианские гораздо ближе к русской культуре и государственности, чем о том полагает русское правительство.
И Лорис-Меликов пустился в рассуждения на любимую свою тему – о несчастной доле армянского народа, рассеянного после персидских, византийских, турецких нашествий по всей Азии и сохранивших христианскую веру, христианские книги и бережно оберегающих древнюю свою культуру. В православной России армяне всегда видели естественного своего союзника и готовы поддерживать влияние нашей могучей державы на всем Востоке, где только есть армянские поселения. И вообще было бы неплохо, если б в Персии и Турции развернулась сеть русских консульств с образованными и благонамеренными армянскими деятелями во главе.
Мысль эта чрезвычайно понравилась Константину. Представитель царствующего дома, он, честно говоря, почти и не задумывался о судьбах народов, угодивших под власть русской монархии, да толком и не различал их. Как человек умный, он был свободен от предрассудков и не видел в каждом армянине торговца, как о том твердила молва, а в каждом черкесе – разбойника. Но и до глубоких мыслей на сей счет не нисходил. Повода не было. Михаил же Тариелович со своей формулой "Признак силы – не насилие, но великодушие" свершил тот поворот в чувствах и уме, когда бездумное равнодушие делает шаг именно к великодушию.
А мысль об армяно-российских консульствах – интересная мысль. И полезная. Но тут он увидел, как вытянется и без того узкая физиономия князя Александра Михайловича Горчакова с его вечным сакраментальным вопросом: "А деньги?" Как содержать такую массу учреждений? Может, Барятинский возьмет на себя часть расходов?