Распаленные убийством, всадники на всем скаку въезжают в озеро, взмыленные кони приседают в скользкой грязи, и охотники, медленно поднимая напряженные луки, добивают последних мечущихся над водой лебедей.
Над озером с замутненными заводями и помятым камышом ветер несет белый пух. Снова наступает тишина.
На вытоптанной папоротниковой поляне на ковре валяются охотники. В стороне, привязанные к кустам, звенят уздечками оседланные кони. Молодой охотник рукавом вытирает потное лицо, берет из рук слуги ковш, пьет, проливая воду.
- Пора, князь, нечего здесь сидеть, - испуганно говорит ему пожилой боярин, оглядываясь по сторонам.
На опушку один за другим выходят княжеские люди, нагруженные битыми лебедями, и бросают их в кучу. Собаки, высунув языки, часто и шумно дышат, стараясь не смотреть на дичь.
- А молодец Гришка, выследил все-таки! - бросив ковш на траву, весело говорит князь. - Гришка!
Появляется рябой Гришка, улыбающийся, в порванной рубахе.
- Там один на дереве застрял, пойди достань, - говорит князь, глядя вверх.
Гришка сразу становится серьезным, снимает сапоги и лезет на дерево.
- Поехали, князь, не тяни, - настаивает боярин. - Не в своей небось вотчине.
- А! - отмахивается князь. - Дай хоть коням отдохнуть. Нас же никто не видел!
- Ох, не простит нам твой братец, если узнает! Убьет к чертовой матери, - бормочет боярин.
- Старшему братцу бы до девки добраться бы! - смеется князь. - На подъем тяжел братец наш! В своей вотчине заблудится…
- Дай-то бог… - бормочет кто-то с ковра.
В это время в лесу возникает приближающийся топот, все вскакивают, на поляну вылетает всадник и, осадив коня, кричит:
- Человек сорок через реку переправилось! Вроде великий князь с охотой!
- Где? - бледнеет князь.
- К лесу подъезжают!
- А где ты раньше был?! Запорю сукина сына, пропади ты пропадом, - рычит князь, метнувшись в седло. - Ванька, Гришка! Митька! Забирайте все! Гришка, забирай все!
Через несколько мгновений поляна пуста. В лесу глохнет топот копыт.
Над поляной в солнечном сиянии проплывает белая пушинка.
И вот из леса, сокрушенно оглядываясь по сторонам, медленно выезжает охота великого князя. Впереди, в окружении богато одетых охотников, сам князь. Он как две капли воды похож на своего младшего брата, только борода чернее, да нос слегка на сторону, сломан у переносицы.
Великий князь останавливает коня, теребит бородку, глядя на вытоптанную папоротниковую поляну, засыпанную лебединым пухом, и говорит с мрачным удовлетворением:
- Та-а-ак… Ну что же, ладно…
И великокняжеская охота шагом покидает поляну.
Прошелестев верхушками деревьев, проносится прохладный ветер, и сверху на поляну падает искалеченный лебедь, которого впопыхах не успел достать с дерева Гришка. Он еще жив, вздрагивает поломанными крыльями, трясется мелкой дрожью…
Земля и разрывах облаков уходила все дальше и дальше, облака густели, все реже и реже мелькали в случайных просветах родные озера, и земля навсегда исчезла за сияющей нелепой белых облаков.
Приглашение в Кремль. Зима 1405 года
И снова зима. У тусклого захламленного оконца сидит Кирилл с залевкашенной доской на коленях. В противоположном углу выбеленной кельи над кадкой с водой курится синим дымом догоревшая лучина.
Глаза у Кирилла красные, воспаленные. Он глядит сквозь промерзшее стекло, отнимающее у дня весь его свет, и о чем-то напряженно думает, В сознании его проносятся обрывки раздражающих воспоминаний.
…Он видел его стоящим по колено в снегу, среди высоких стволов; вековая сосна с неслышным треском наклонялась и медленно, словно во сне, рушилась вниз, на Андрея, ломая сучья и поднимая тучи снежной ныли, и Кирилл, онемев в ожидании, следил за тем, как тихий ветер уносил морозное облако и обнаружил повернувшегося спиной целого и невредимого Рублева…
За дверью неожиданно раздается шум, хлопанье дверей и крик:
- Фома! Тулуп давай, Фома!.. Что?! Овчина? Где овчина?! - И кто-то, топоча, пробегает мимо кельи.
Кирилл крестится, откладывает в сторону неначатую икону и, с трудом разогнув спину, идет к двери. Одевшись, он берет стоящую в углу корзину с мокрым бельем и неслышно выходит в коридор.
Внизу, под стенами монастыря, проруби. У каждой по нескольку человек. Кирилл осторожно спускается по тропинке, с корзиной и коромыслом, выходит на лед и, подойдя к товарищам, стелет на снег рогожу.
- Вот и Кирилл пришел, - говорит Андрей.
- Ну как икона, кончил? - спрашивает Даниил.
- Кончил вроде.
- Икону кончил? - живо интересуется курчавый монах от соседней проруби. Кирилл кивает головой.
- Покажешь? - спрашивает Даниил.
- А что, интересно? - кривится Кирилл.
Андрей кладет на лед выжатые порты и, спрятав руки под мышки, говорит удивленно:
- А у меня что-то ничего не получается, что ли?
- Не люблю я белье это стирать, страх! - выпрямившись над прорубью, заявляет длинный инок.
- А вот, говорят, в Саввино-Сторожевском это дело очень уважают, - ухмыляется курчавый монах.
- Так известно, - вмешивается в разговор толстый монах с бабьим лицом, - строгих законов там… и себя перед господом соблюдают.
- Ну да! - лыбится длинный. - Настоятель там с оброчных земель баб собирает, а они - бабы-то, - хрипатый делает выразительное движение руками, - это самое бельишко и стирают!
Раздается дружный хохот. Только Кирилл молчит, сосредоточенно выполаскивая тяжелую рубаху в ледяной воде.
- А еще, слыхал я, в Галиче, - встревает в разговор кто-то от соседней проруби, - мужской монастырь через стену с женским.
- Ну? - не выдерживает длинный.
- Так там один монах стенку-то продолбил!
- Чем?
Снова хохот. Курчавый даже стонет от восторга, катаясь по льду. Кирилл не выдерживает, опускает на колени покрасневшие от холодной воды руки и срывающимся голосом говорит:
- Господи! И как ты все это слушаешь?!
Все замолкают, и в тишине только Серафим - монах с бабьим лицом - приговаривает испуганно:
- Все-все… ничего-ничего… хорошо…
У соседней проруби Фома лениво мочит в воде рубаху. Напротив него на коленях стоит Петр - молодой послушник - и смотрит в черную дымящуюся воду.
- Коленки примерзнут. Что спишь? - обращается к нему Фома. - Полощи давай!
- А зачем? - спрашивает Петр, улыбаясь.
- Смотри не простынь. А то простынешь, - невпопад продолжает Фома, глядя на противоположный берег. Там по тропинке спускается к реке молодая девка с пустыми ведрами. Фома вылавливает из проруби льдинку и держит ее на ладони.
- Какой цвет у льдинки? - спрашивает он.
- Прозрачный…
- Сам ты прозрачный…
- Ну, зеленоватый.
- Сам ты зеленоватый…
Андрей бросает выполосканную рубаху в корзину.
- Я все понял! - заявляет он. - Все! Больше к ней месяц не прикоснусь, пусть меня на куски режут!
- К кому? - но понимает Даниил.
- К иконе. Ничего не вижу! Ни цвета, ничего!.. Пригляделся! Проветриться надо как-то… А? Даниил?
- А чего ты хочешь?
- Чего хочу? - Андрей обводит взглядом работающих у - прорубей чернецов, реку, покрытую тускло поблескивающим льдом, путаницу кустов на правом берегу, девку с ведрами, спускающуюся по тропинке, и переспрашивает: - Чего я хочу?
Отогревая дыханием озябшие руки, Даниил внимательно смотрит, на Андрея. Андрей улыбается и говорит:
- А ничего я не хочу… Идем в Москву Феофана посмотрим! А? - предлагаем он и обращается к Кириллу. - Пойдем?
- Нет, - взволнованно отвечает тот.
- Почему?
- Лапти сносились, - Кирилл показывает свой рваный лапоть.
- Достанем обувку, ты что, - удивляется Андрей.
Кирилл не отвечает.
- Так пойдешь? - настаивает Даниил.
- Нет, - ни на кого не глядя, истерично повторяет Кирилл.
- Почему? - Андрей внимательно смотрит на Кирилла.
- А мне работать надо! - Кирилл поднимает на Андрея белые от бешенства глаза. - Понимаешь? Работать!
- Всем надо, - пытается шутить Даниил.
- Нет, - взвивается Кирилл и кивает в сторону Андрея. - Вот он может проветриваться, по траве ползать! Он может! А мне это просто не нужно, понимаешь?! Мне работать нужно!
Кирилл страшно взволнован. Его трясет, словно в лихорадке.
- Сколько ни работай, все равно толку не будет, - не то себе, не то Кириллу говорит длинный хрипатый инок.
Зачерпнув полные ведра воды, девка медленно поднимается в гору. Фома глядит ей вслед и протягивает льдинку Андрею:
- Какого цвета льдышка?
- Отстань, - не взглянув, сердито бросает Андрей и, отчетливо выговаривая каждое слово, обращается к Кириллу: - Ступай в келью и молись, я к тебе приду скоро.
Странно улыбаясь, Кирилл смотрит на Андрея.
Покачивая полными ведрами, девка скрывается за сугробами. Фома кладет льдинку в рот.
- Все, я готов! Спекся! Смотрите! - длинный монах с трудом встает с колен, оскалившись, показывает всем сведенные судорогой руки и идет вдоль прорубей, засунув под мышку мокрую рубаху. - Сдались мне портки эти! Да я лучше в грязном сорок дней в пещере просижу! - кричит он. - Ибо сказано: не заботьтесь для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, а тело - одежды? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут!