- Я даже думаю, может, ты болезнью заболел какой?
- Какой болезнью? - испуганно спрашивает Фома.
- Есть, наверно, такая болезнь, что человек врет, врет и остановиться никак не может.
- Все врут. - Фома достает со дна лужи кусок глины и прикладывает ее к распухшему лицу. - Настоятеля промеж себя кроете почем зря, а потом к руке прикладываетесь… Брат Николай пьяный напился, а сказал, что болен… Да сам ты, тоже…
- Что я сам? - вспыхивает Андрей.
- А ничего…
У дерева, в тени кустов, покрытых невзрачными цветами, стоит Кирилл. Обдирает кору с молодого ствола орешины и прислушивается к разговору учителя с учеником.
- Что ж замолчал-то? - сердито подзадоривает Андрей Фому.
- Да ты же и сам тоже правду-то не всегда говоришь! - взрывается Фома. - Не взлюбишь кого, так уж правду ему в лицо, хоть убей, не скажешь, что я дурак, что ли!
- Кого это я не взлюбил? - поражается Андрей. - Ты что, совсем обалдел? Не соображаешь ничего…
Фома многозначительно и обиженно ухмыляется, размазывая по лицу мокрую глину.
Вот уже два водомера бегут по глубокой воде, огибая сосновые иглы и травинки с приставшими к ним пузыриками воздуха, замирают на бегу, и ветер упрямо относит их по луже, в которой отражаются верхушки леса.
На влажный песок садится трясогузка. Бежит на своих черных проволочных ножках, оставляя еле приметные следы, и мелко-мелко, пружинисто трясет суетливым хвостом…
- Глянь, Фома, - шепчет Андрей.
- Чего? - обиженно бормочет Фома.
- Глянь, говорю.
- Чего "глянь"?
Трясогузка вдруг замирает на мгновение, потом прыгает в сторону и исчезает.
- Ничего, балда… - вздыхает Андрей и идет прочь по дороге. - Не понимаю, как я тебя в ученики взял?!
- У тебя все так… сначала одно, потом другое. Сам отцу Даниилу говорил: "Этот на аршин в землю видит и голубец любит". Да…
- Так ты же тогда другим человеком был! Старался, не врал.
- Все равно я лучше всех вижу!
- Что?! - возмущается Андрей и останавливается посреди дороги.
- Да…
- Что "да"? - вдруг взвивается Андрей. - Ну, ладно! Ошибешься сейчас - три года кисти мыть будешь! Всё?
- Ну… - неуверенно отвечает Фома и уже жалеет, что хвастал.
- Что это? - спрашивает Андрей, указывая на придорожную ракиту, развесившую по ветру легкие ветви.
- Чего… Ракита… - Фома испуганно медлит… - Вьюн…
Андрей пренебрежительно улыбается:
- Вьюн… Какой же это вьюн? Это же хмель, чучело!
- Ну, хмель…
- "Ну, хмель"! Не "ну, хмель", а хмель!
- А чего ты кричишь?! - обижается Фома. - Сам позвал, а еще кричит!
- Мыть тебе три года кисти, парень! Темный ты, брат, человек! Хмель - это же, знаешь… Он же другой совсем. Никаких правил не признает. Видишь, эту плеть вправо выкинул, а этой влево хотел размахнуться, да места нет, тогда он ее вниз вывесил - и опять красиво. - Объясняя, Андрей помогает себе руками и все более увлекается. - Никаких для него, пьяного хмеля, законов нету: все деревья вверх растут, трава и цветы, а этот, видишь, доверху дополз, дальше некуда, он вниз пошел расти. И все хорошо. Как вздумается, так и украшает… - Андрей вдруг осекается, и взгляд его становится бешеным: Фома стоит к нему спиной, не слушает и демонстративно смотрит в сторону.
- А ты знаешь, - тихо говорит Андрей, - ты такой умный стал, что я тебя вообще учить больше не буду.
- А чего мне учиться, - усмехается Фома. - Мне же все равно кисти мыть. - Голос Фомы дрожит от обиды.
- Все! Не могу больше! Не могу! Иди к Кириллу в ученики, прости меня, господи! - Андрей сердито поворачивается и, стараясь казаться спокойным, идет в лес.
- Ну и пойду! Подумаешь… - бурчит малый.
В лесу звонко и однообразно поет малиновка. Глазами, полными слез, Фома внимательно смотрит на злосчастную ракиту. Взгляд его следит за прихотливым движением хмеля, который ползет вверх, переплетается, множится, разбрасывает во все стороны завивающиеся усы и светло-зеленые шишечки с тонкими сухими чешуйками, собранные в легкие шелестящие гроздья.
Фома вздыхает, оглядывается и слышит далекий и звонкий голос Андрея:
- Фома-а-а!
Малый не отвечает.
- Горе-мученик! Иди сюда-а-а!
Из-за деревьев появляется Андрей.
- Не пойду я, - ворчит Фома.
- Чего?!
- Ничего, - бормочет Фома и плетется навстречу учителю.
Трясогузка легко проносится по песку, вспархивая крыльями и задевая облетающие одуванчики, хватает не успевшего удрать водомера и проворно исчезает среди зарослей.
Когда Андрей и Фома скрываются за поворотом дороги, Кирилл выходит из-за кустов и, криво улыбаясь, подходит к луже. Он склоняется над ней, видит на ее поверхности свое темное отражение, потом медленно идет вдоль дороги, задерживается на минуту возле увитой хмелем ракиты и торопится дальше. Подойдя к повороту, он осторожно выглядывает из-за дерева и выходит из-за своего прикрытия, когда убеждается, что впереди дорога пуста.
Кирилл бросается обратно, бежит наугад, раздвигая гибкие ветви орешника и вдруг застывает, едва не выскочив на покрытую папоротником поляну, внезапно упавшую к его ногам.
Андрей и Фома стоят посреди поляны и о чем-то разговаривают. Показывая что-то Фоме, Андрей садится на корточки. Фома садится рядом и смотрит на землю. И вдруг, к изумлению Кирилла, оба ложатся в папоротники и ползут куда-то в сторону.
Сплошные заросли папоротника гигантским лесом окружают Андрея и Фому со всех сторон. Гладкие блестящие стволы, дымный полумрак, солнечный свет медленно опускается, струясь на плоские, смыкающиеся кроны папоротников, закрывающие небо.
- Нравится? - спрашивает Андрей.
- Ничего… - отвечает Фома.
- Да ты посмотри как следует!
Сквозь редеющий папоротник сияет вода. Они подползают к самому берегу лесного озера.
- А что, пошел бы учиться к другому от меня? - вполголоса спрашивает Андрей.
- Так чего ж, если прогоняешь…
- Ну, ладно, ладно, - улыбается Андрей и вдруг становится серьезным. - Смотри, чего это? - Он осторожно раздвигает папоротник.
Пара лебедей. Она приводит себя в порядок, розовым клювом перебирает каждое перышко, выдергивает и бросает на воду слабые. А он самоуверенно смотрит на нее, оплывает вокруг, двигаясь мягкими толчками, а голову держит высоко, ровно, переполненный чувством собственного достоинства.
Тонкая ветка ивы с узкими листьями кланяется, касаясь воды, словно пьет, и от этого по воде расходятся круги.
Кирилл, вытянув шею и продолжая улыбаться, выходит на середину поляны, туда, где только что стояли Андрей и Фома, и внимательно осматривает землю у себя под ногами. Но, очевидно, не находит того, что ищет.
Тогда, воровато оглянувшись, он наклоняется к самой земле и смотрит в гущу папоротника. И опять ничего не находит.
Недоумевая, Кирилл нерешительно становится на колени, затем, осторожно раздвинув папоротник, ложится на землю и ползет, недоуменно оглядываясь по сторонам.
А лебеди скользят по озеру и над омутом, где вода таинственно темнеет, становятся ослепительно белыми. Коснувшись друг друга, они замирают и, изогнув шеи, смотрят в черную глубину омута, и невозможно понять, что они сейчас вспоминают, что чувствуют…
Ветка ивы кланяется, будто пьет, и черные круги разбегаются по сверкающей воде во все стороны.
Андрей и Фома, затаив дыхание, лежат в папоротнике, у самой воды.
Поперек неподвижного озера, мимо оцепеневших, замерших пар, медленно плывет лебедь. Что-то беспокоит его. То ли одиночество, то ли бесконечно однообразные поклоны ивовой ветки к воде и расходящиеся от нее таинственные круги…
- Что это он? - шепчет Фома.
- Вожак, - одним дыханием отвечает Андрей.
- А чего он…
Лебедь вытягивает шею, глядит по сторонам, потом поворачивается и, двинувшись мягким толчком, медленно плывет обратно. Все медленнее, медленнее, пока совсем не останавливается.
Он видел землю с высоты полета своей стаи, в разрывах облаков, и тени облаков, бегущих по полям, желтым и зеленым, и густые леса - темные, и редкие - светлые, с черными подпалинами пожарищ и яркими, как небо, кружками долгожданных озер…
Вожак крутит хвостом и опускает голову под воду.
Андрей переводит взгляд на пару лебедей, очарованно замерших у самого берега. Ветер осторожно сносит их в шелестящую осоку - беззащитных и потерянных.
Ветка ивы касается воды, снова бегут круги, и вдруг вожак бросается в сторону и, ударив по воде крыльями, кричит - требовательно и отчаянно. Стая бросается к нему, лебеди, гогоча, поворачиваются против ветра и, с шумом расплескивая воду, один за другим тяжело поднимаются в воздух.
Еще не поняв, что случилось, Андрей и Фома вскакивают, машут руками, кричат вслед что-то восторженное.
И тут начинается самое страшное.
Вожак, летящий впереди стаи, вдруг переворачивается в воздухе, судорожно взмахивает одним крылом и, теряя перья, падает вниз, ломая тяжелым телом ветви прибрежных деревьев.
Гибель вожака - гибель стаи. Лебеди мечутся над озером, свистя крыльями и испуганно виляя из стороны в сторону.
Лают, захлебываясь, собаки, несутся вдоль берега, прыгая через грязные лужи и поваленные деревья. Трещат сучья, мчатся всадники, как снег, летят по ветру легкие перья. Одна за другой с криком падают белые птицы и бьются в папоротнике с перебитыми крыльями.
Упоительна и азартна охота. Крики, лай, свист…