И вот, как сейчас помню, недалеко от города выстроились бабы и девки в длинный черед и двинулись между двух колод. У каждой колоды по татарину с саблей, а третий у точила стоит, сабли точит. Сабли от волоса быстро тупятся. Татары все поле окружили на лошадях, а за ними мужики стоят, больные, слабые, и смотрят, и я смотрю. Идут бабы, девки, и ни одной слезинки, будто окаменели. И перед всем миром платки снимают, позором за мужиков и Москву платят. Платки снимают, наклоняются к колоде, а супостат одной рукой за косу, а другой саблей - ж-ж-жик! И в огромную гору складывает. А тут же их мужья, отцы, сыновья! И ничего сделать не могут. И я стою и смотрю, и будто мне воздуха не хватает, отвернулся и как раз вот его и увидел. Стоит себе, во все глаза смотрит на женщин опозоренных… Помнишь, Андрей?
- Чего? - спрашивает Андрей, задумчиво глядя сквозь дождь.
- Помнишь девичье поле?
- Нет…
- А у тебя жена была? - спрашивает Кирилл.
- Была, - отвечает Даниил. - Умерла, а лет через пять я в монастырь ушел.
- Любил ты ее?
- Не знаю… нет, не любил, наверное…
Дождь льет не переставая, стучит по листьям, прыгает пузырями в лужах. Андрей вздыхает, оглядывается вокруг и неожиданно говорит:
- Скомороха ни за что убили…
Феофан Грек. Зима 1401 года
Крыши, крыши, засыпанные снегом, черные бревенчатые стены, бесконечные деревянные заборы, из-за которых время от времени доносится хриплый собачий лай. Путаница узеньких переулков и улочек. Московский посад. Зима. Идет снег.
По переулку, скользя в рытвинах разъезженной дороги, кривоногий мужичок, надрываясь от усилий, тащит огромную доску - заготовку для иконы. Рядом вышагивает коренастый детина и подает советы:
- Знаешь, почему тебе тяжело? Злишься ты и надуваешься, поэтому и тяжело тебе и устаешь быстро.
Маленький не отвечает, пыхтит и сосредоточенно смотрит себе под ноги.
- Ты не надувайся и не злись, тогда и нести легко будет. Попробуй!
Мужичок скользит на снегу и чуть не падает. Огромным напряжением сил ему удается сохранить равновесие.
- Вот почему я такой здоровый? - продолжает детина рассудительно. - Потому что я веселый, вот почему. Меня никакая печаль не берет. Ну, чего молчишь?
- Богатый ты тоже поэтому? - доносится из-под доски голос маленького.
- Какой же я богатый? А? Ну какой же богатый-то я? - не понимает здоровяк. - Чего молчишь?
Они выходят на перекресток, маленький ставит доску в снег, с трудом разгибается и говорит, тяжело дыша:
- Теперь до Зачатьевского ты тащишь. А молчу я потому, что доска тяжелая. Детина легко взваливает доску на спину.
- Какая же она тяжелая? Разве это тяжесть?
- Так я же слабый.
- А почему ты слабый? Потому что ты надуваешься и злишься все время. Они сворачивают за угол, а из соседнего переулка на перекресток выходят Андрей, Кирилл и Даниил.
- Шут его знает, нового понастроили… не пойму ничего, - озираясь, бормочет Даниил.
- Не скажешь, как к Вознесенскому собору пройти? - спрашивает Андрей у молодухи, которая возится у колодца с обледенелой бадьей.
- Можно так, - показывает та в сторону, куда ушли двое мужиков с доской, - а можно и туда.
И чернецы снова углубляются в лабиринт заснеженных переулков, с обеих сторон стиснутых черными заборами.
- А он по-русски говорит? - спрашивает вдруг Кирилл.
Ему никто не отвечает.
- Феофан говорит по-русски?
- Говорит, наверное, - отвечает Даниил, - он уже лет двадцать на Руси живет. Чего ж ему не говорить…
Андрей и Кирилл быстро идут по переулку, и Даниил с трудом поспевает за ними.
- А какой он… Грек? - спрашивает Андрей.
- Да разное говорят, - пытаясь догнать товарищей, говорит Даниил, - пока сам не увидишь, разве можно сказать? Нет, братцы, вы уж не бегите так, не могу я так быстро…
- Говорят, он маленький, нос - во-о! Горбатый и злой - ужас, - говорит Кирилл.
- Холодно… - замечает Андрей и хлопает себя ладонью по лицу. - Губы как деревянные…
Чернецы пересекают перекресток и скрываются за поворотом. Из соседнего переулка появляются мужики с доской, которую теперь тащит детина. Маленький идет рядом.
- Тяжело? - спрашивает маленький.
- Не приставай лучше.
- Неужели не тяжело?
Детину заносит на скользком повороте, и он прислоняется к забору.
- Последний раз с тобой работаю, - сквозь зубы произносит он.
- Эй, друг, подвези доску! Сродственник надорвался! - кричит маленький мужичок вслед пронесшимся мимо розвальням.
- Иди ты знаешь куда? - огрызается детина, с трудом оттолкнувшись от спасительного забора.
На перекресток выходят трое чернецов.
- Не пойму, как это он при народе может? - удивляется Андрей.
- А чего ему бояться? - смеется Даниил. - Он не вор. Что ему!
У всех лихорадочно приподнятое настроение.
- Так-то так, а при народе я бы ничего не смог написать, - говорит Кирилл.
- Ну, конечно, - соглашается Даниил, - мы тоже не воры…
- А вдруг нас не пустят? - улыбается Андрей.
- Это почему же? - удивляется Даниил. - Говорят, народ пускают, он пишет, а народ смотрит. Быстро будто пишет. Прямо набело. В Новгороде старушка одна пришла утром, ему только доску принесли. А к вечеру он икону уж кончил. Все уж разошлись, она одна осталась. Стояла, стояла, смотрела, смотрела и померла.
- Отчего? - изумляется Кирилл.
- От страха - отчего…
- От какого страха?
- Ну, страшно ей стало, и померла.
- Да ладно тебе! - озадачен Андрей.
- А вот собор, - останавливается посреди переулка Кирилл. - Видите, вон он!
Около входа в собор кипит взволнованная толпа. Здесь и дружинники, и богатые горожане, и челядь с боярских дворов. У дверей двое мужиков стараются протиснуть злосчастную доску в узкий проем церковного входа. Доска не проходит. Взмокшие мужики шаркают по паперти ногами, стукают звонким деревом о шершавый камень собора. Толпа шумит.
- Чего не пускают-то?!
Служка, который суетится вокруг мужиков с доской, испуганно кричит в сторону толпы:
- Да вы что?!.. Феофан только вчера из Новгорода вернулся, а ты - "не пускают"! Сегодня никого пускать не велено!
- Только приехал, и сразу не пускают! - огрызается кто-то из толпы.
- Да что мы доску-то его насквозь проглядим, что ли?! - злится длинный худой старик. - Загордился ваш Грек, вот что! - кричит он и презрительно отворачивается, но не уходит: надеется, что пустят.
Наконец мужикам удается протолкнуть доску в дверной проем, и они скрываются в соборе. Служка семенит за ними. Гремит тяжелый церковный засов.
- Вот тебе и посмотрели, - бормочет Андрей и, стараясь согреться, подпрыгивает на одном месте.
- Я говорил, не пустят, - усмехается Кирилл.
- Постоим немного, - бодрится Даниил, - может, еще и пустят.
- Да! - безнадежно машет рукой Андрей. - Пошли, чего там…
В это время дверь с лязгом отворяется, и на паперть, пряча за пазуху заработок, выходят довольные мужики. Вслед за ними появляется служка, болезненно морщась, смотрит на толпу и сиплым голосом заявляет:
- Зря стоите, неужели непонятно?! Никого не велено пускать! Не велено, понимаете?
- А ну-ка, погодите! - бормочет Даниил и начинает протискиваться сквозь толпу в сторону соборного входа. Андрей и Кирилл, стараясь скрыть надежду, следят за его маневрами.
- Слушай-ка, мил человек! - обращается Даниил к служке и тормошит его за рукав. - Из Андроникова монастыря мы пришли на красоту вашу посмотреть. И со мною молодых двое. Иконописцы тоже. Ученики. Может, пустишь? А?
- Так не велено же… Я ведь не хозяин! Не велено!
- Как же не хозяин, когда хозяин! С утра шли, озябли, только б на Феофана взглянуть, на работу его. А? - Даниил осторожно кладет в ладонь служки монету. - Не баловство ведь это, для дела надо. А со мною молодые: Андрей да Кирилл.
Для приличия поколебавшись, служка берется за дверное кольцо:
- Пойду спрошу… Может, и выйдет что, не знаю…
Юркий монашек, который все время мельтешит около входа, бросается к Даниилу:
- Возьмите меня с собой… А? Если пустят. Возьмете?
Через несколько минут служка высовывается из-за дверей и строго смотрит на Даниила.
- Кто здесь из Андроникова? Проходите!
Даниил машет рукой. Андрей и Кирилл продираются сквозь возмущенную толпу.
- Это свои, свои! - деловито глядя на приближающихся чернецов, объясняет служка. - Мастера… Больше никого!
Пронырливый монашек с собачьей преданностью заглядывает в глаза служке.
- Я с ними, я с ними! - приговаривает он и проскальзывает в дверь первым.
Пройдя темный притвор, они входят в храм и останавливаются на пороге. В соборе ни души.
- Где же он? - тихо спрашивает Даниил. Никто не отвечает. Даниил оглядывается - служка словно сквозь землю провалился. Пасмурный свет тихо освещает стены, просачиваясь в щели похожих на бойницы окон. Неясно высятся своды, и темнота углов настораживает вошедших.
- Где же он? - повторяет Даниил.
- Нет никого… - тихо говорит Кирилл.
- Не видать что-то, - недоумевает Андрей.
- Тише вы! - шипит Даниил на товарищей.
Голоса приглушенно мечутся среди сумрачных стен.
- Просторно-то как! - говорит Андрей и, поборов робость, переступает порог. Медленно, привыкая к темноте, он выходит по звонким плитам на середину, и фигура его кажется призрачной в полумраке собора.