- А вы толкуете: баба! мол, всякую возьмешь!
5.
Политический, прослушав рассказ Глотова, то же как-то весь просветлел и потихоньку отошел к своим нарам. И очень удивил своих товарищей, когда несуразно, словно спросонья, совсем даже не к делу спросил.
- Что же она мне тогда в телеге про эту подробность не рассказала?
Переспрошенный он сконфузился. И потом долго товарищи смеялись над ним и дразнили его, что он стал заговариваться.
Но он не обижался на них и что-то берег в себе, охраняя это светлой и ясной улыбкой.
Гордость
1.
Шел я по братскому тракту сельским этапом. Везли меня в ссылку для удобства начальства совместно с уголовными. Сельский этап - учреждение простое, бесхитростное: нацепит сотский бляху на себя, прихватит, больше для видимости, а не для устрашения, берданку, ввалится с арестантами в сани к недельщику и поклевывает себе носом до следующего станка. А там опять то же самое. А если недельщики где заспорят, то и заночуешь в пахучей, густым жаром дышащей избе, где-нибудь на тулупе, постланном сверх соломы, по которой шуршат и суетятся тараканы.
Спутники мои были разные: один высокий, молодой, молчаливый, другой низенький, притом еще хромой, истрепанный летами, говорун и балагур.
Зима стояла крепкая, ядреная. Снегу на тракту было много и в его белой, веселой пушистости беспомощно и обреченно ныряли розвальни, в которых неудобно и беспокойно сидели мы трое. Ямщик, он же десятский, хозяйственно одетый и обутый, приловчился как-то боком на передке саней и терпеливо почмокивал на задерганную маленькую лошадку.
Хромой арестант был закутан и завязан в какое-то тряпье, и видно было, что ему не холодно, что знает он какой-то секрет, как из лохмотьев устроить себе теплую одежду. Зато второй, высокий, сильно зяб в не по росту коротком летнем пальтишке, туго опоясанном грязным полотенцем, в дырявых, перевязанных мотаузом, штиблетах и в вытертой серой шапчёнке.
Я ехал по-богатому: на мне был хороший меховой полушубок, а сверх него, на случай больших морозов - просторная овчинная шуба, барнаулка. Когда, отъехав версты три от первого станка, я увидел, что высокого корежит от холода, мне стало стыдно за свои две шубы и жалко высокого. Я скинул барнаулку и предложил ее ему:
- Погрейтесь! - сказал я: - Мне пока и полушубка достаточно.
Высокий внимательно поглядел на меня, мотнул головой и, улыбнувшись, взял шубу.
Хромой крякнул и засмеялся.
- Ну вот... это - шанго!.. Это по-артельному!..
С этой шубы у нас и пошла дружба почти до конца пути, до самого Братского Острога.
2.
В белой веселой пушистости снега ныряли и поскрипывали сани. А под скрип саней и глухой топот лошади хромой арестант весело трещал свои, пересыпанные шуточками и жгучими словцами, истории.
- Эх! ушкан-то как напетлял! - поглядывая на легкие пятна следов у дороги, сказал он как-то: - Самая безответная животная - от всех ему достается, а сам безвредный.
- Безвредных животных не имеется, - подал голос высокий: - Хочь какой-нибудь, а все вред.
Хромой оскалил выкрошившиеся черные зубы и подмигнул мне:
- Сурьезный человек!
- Молчал бы ты! - нехотя и вяло оборвал его высокий. И хромой ненадолго замолчал.
Но, видно было, не так был у него язык подвешен, чтоб молчать: скоро он снова заговорил.
- Богато вы едете! - усмехнулся он мне. - По-купецки. Прямо даже прискакатель. Вообче, ваш брат - политика - сладко в тюрьме живет, сыто. Не то, что наша шпанка...
- Ну, брат, - сказал я, - не всегда и сыто. Живем лучше вашего, потому что порядок умеем заводить, артелью живем...
- Конечно! Правильно! - согласился хромой, но глаза его плутовато сверкнули: - Что и говорить! Видал я в Иркутском, как передачу в секретки носили. Тут тебе все, чего душа желает: и калачи белые, и мясо, и рыба всякая!.. Этак в тюрьме сидеть - одно удовольствие!.. А вот как мы, сидим на обчем котле, так прямо до ручки доходим. Иные которые так отощают, хуже некуда. Шкелеты!.. А почему такая разница? Неправильно это!..
- Неправильно? - засмеялся я: - А как-же по-твоему-то?
- А гго-моему, - загорелся хромой, - ежли попал ты в тюрьму, так, не глядя, по какому делу, определяйся в арестанты - и все тут. Политический ли, уголовный-ли - один чорт! Раз записали тебя на пайку, завинтили тебя под замок, - ну, тута фанаберию свою - ах, оставьте! Арестант - и все калачики!..
Меня болтовня хромого развлекла, но вместе с тем немного и задела. Слыхал я эту песню не раз, надоела она мне. Как тут втолкуешь этому хромому, что он не прав? Надо было бы смолчать, но я все-таки вяло возразил:
- Арестанты, ведь, тоже между собою отличаются... Недаром же среди вас имеются Иваны, аристократы и шпана, чернь...
- Ну, это пустое... Арестант какой он ни на есть, все арестант... - Немного сконфузившись, успокоил меня хромой. Но высокий, сладко гревшийся в моей барнаулке и, казалось, не вслушивавшийся в наш разговор, резко повернулся к хромому и презрительно сказал:
- Ну, это ты врешь! Как это можно всех равнять!? Ты, можно сказать, мелочь - все твое и преступленье, что у баб белье воровал, или городушничал, а другой - рисковый, по мокрому делу. Ты, рази, сравняешься с ним?.. Эх, ты, шеркунец! звонишь, звонишь почем зря!..
Хромой съежился и виновато хихикнул.
Я внимательно поглядел на высокого. Худое, нервное лицо было неподвижно. Но из-под потертой, низко надвинутой на брови, шапки вспыхивали карие глаза, взгляд которых - острый, проницательный и настороженный - выдавал сильную волю и энергичный характер.
Встретив мой взгляд, высокий прищурил глаза и плотнее закутался в барнаулку.
- Пофартило мне с вашей шубой! - улыбнулся он, - остыл я в пересылке, хана бы мне была, кабы не ваше снисхождение... А, между прочим, по совести говоря, ежели отбросить вашу доброту, не люблю я политиков...
- Почему? - спросил я и усмехнулся. - Потому ли, что, вот, как говорит попутчик наш, едим мы сладко в тюрьме?..
- Это - глупость! - презрительно скривил губы высокий. - Нестоющее это пустозвонство! Кушайте вы себе на здоровье хочь бламанже, коли капиталы у вас имеются!.. Не в етом дело... Главное - гордости в вас много...
- А это разве плохо? - улыбнулся я.
- Кто об етим говорит!.. Человек обязательно должен в себе гордость иметь... Только у вас гордость-то другая. Ваши как в тюрьме на нас смотрят? - Арестант, уголовный, значит, - пропащий, нестоющий человек. Вот как!
- Ну, не все и не на всех так смотрят.
- Конечно, бывают понимающие единицы. Они, в таком случае, не в счет... А так-то, сколь я ни сиживал - а бывал я в разных тюрьмах - завсегда эту гордость я примечал...
Ямщик, молчаливо похлестывавший лошаденку измочаленными вожжами, круто обернулся к нам и неожиданно вставил.
- Гордые - оттого што люди чистые и правильные. А ты как думал - што вор, што аккуратный человек - все едино? Не-ет! Этак-то не резон. Не резон!..
Высокий качнул головой и снисходительно сказал.
- Молчал бы ты, чалдон! Тоже в рассужденье лезет!
- Философ!.. - хихикнул хромой.