Для Борты поставили шатры: по нашим обычаям богатая дочь богатого вождя имела право жить в собственных шатрах или юртах. Темучин отвел для них самое красивое и удобное место в орде, на холме у реки, где росли стройные березы. Свадьбу мы праздновали три дня и три ночи, такова была воля Темучина. Мы сидели на холме, а на склонах - охотники и пастухи. Служанки Борты раздавали маленькие подарки, а Темучин показал собравшимся большую соболиную шубу, которую тесть дал ему с приданым.
- Эта шуба стоит дороже, чем все, что есть у нас в орде, - сказал он. - Я отвезу этот дорогой подарок вождю кераитов хану Тогрулу. Он был другом моего отца, а тот, кто с ним дружил, для меня все равно что отец.
Бохурчи шепнул мне:
- Видишь, как умен Темучин. Он отдает самое дорогое, но в один прекрасный день он получит взамен больше, чем стоят десять или даже сто соболиных шкур.
- Ты прав, Бохурчи, - ответил я. - Мысли Темучина простираются за пределы наших дней и ночей.
В то время как молодые парни скакали на своих низкорослых лошадях вокруг холма или разлетались на них далеко по степи, сражаясь за звание самого быстрого всадника и выпуская из пружинящих луков сотни стрел, я поглядывал на Хромого Козла, который сидел внизу среди пастухов, наблюдая за играми молодежи и почесывая свою черную бороду с вплетенным в нее конским волосом. На второй день празднества я понял, что пока я сижу с Темучином и его братьями, с Бортой и Бохурчи на большом пестром ковре перед шатром на холме, старик не решится приблизиться к Темучину со своими нашептываниями. Тогда я нашел на третий день свадьбы какой-то повод, чтобы пересесть на другое место, откуда я мог наблюдать и за стариком, и за Темучином и его приближенными. Я не сомневался, что Хромой Козел постарается найти способ остаться с Темучином с глазу на глаз.
Так и случилось.
Подобно коварной змее, старик переходил с места на место, поднимаясь по холму. Поднимется немного и передохнет, так что никто, кроме меня, этого и не замечал, как он протискивался сквозь толпу, как крадучись карабкался наверх. Меня он, правда, заметил, но уже будучи почти у цели. Его кошачье лицо улыбнулось мне. За такую улыбку убить и то мало.
Все это длилось гораздо дольше, чем я вам рассказываю: старик поднимался по склону холма с утра и до полудня. Только он оказался почти рядом с Темучином, как тот поднялся и с двумя большими серебряными кубками, полными кумыса, спустился вниз, к победителям скачек. Толпа радостными криками приветствовала юношу-победителя и его быстроногую лошадь, на голову которой Темучин в знак прославления вылил содержимое одного из кубков.
Старик словно осиротел на вершине холма, потому что Борта с приближенными Темучина спустилась вниз, чтобы подарить победителю скачек три шкуры сурков. Темучин оседлал скакуна из скакунов и воскликнул, обращаясь к толпе:
- Скажите мне, что превыше всего для мужчины и воина?
И юноша-победитель ответил ему:
- Свободный шаг, светлый день, быстрая лошадь под седлом и сокол на перчатке, который догонит любого зайца.
Другой подхватил:
- Уничтожить наших врагов, увидеть, как их богатые ханы повалились носом в песок и визжат, взывая о пощаде, отнять у них всех лошадей и все добро, услышать стенания их разбалованных жен.
- Ты близок к истине, - сказал Темучин. - Я скажу вам, что превыше всего для мужчины и воина. Нет радости для мужчины больше, чем сломить сопротивление врага, свести его под корень и завладеть всем, что ему принадлежало. Заставить плакать глаза их женщин, видеть, как слезы заливают их лица. Оседлать их крутозадых сытых скакунов. Сделать из животов и грудей любимых жен врагов мягкие и упругие подушки, целовать их розовые щеки и высасывать их сладкие губы, как лепестки цветов.
Мужчины выхватили сабли из ножен и взметнули их к небу, а копья воткнули в землю, что значило - смерть врагам! Они с криками окружили лошадь, на которой восседал Темучин, и я тоже был среди них и тоже восхвалял моего вождя и друга.
Но он призвал всех к молчанию, и толпа покорно умолкла, а он сказал:
- Не кричите чересчур громко, как будто в нашей орде тысячи воинов и лошадей. Пока что нас мало, и ваша радость может обернуться горем ближайшей же ночью, если хищные псы Таргутая набросятся на нас, - их во много-много раз больше.
Собравшиеся снова разделились на небольшие группы, вернулись к любимым играм и пили молочное вино из больших кружек.
А хромоногий старик спустился тем временем к подножию холма и попытался приблизиться к Темучину. Он кружил вокруг него, как кот, подобострастно глядя на сына Есугея и жадно пытаясь поймать своими желтыми глазами его взгляд. Я встал за толстый ствол полевого илима, но не потому, что опасался гнева Темучина, а потому, что хотел дать Хромому Козлу возможность донести до Темучина свой ядовитый навет, не будучи им замеченным.
Я не знаю, сколько слов он нашептал Темучину на ухо, может быть, пять, но никак не больше девяти - как получил от Темучина удар такой силы, что старик кулем повалился на траву и задергался, как выброшенная на берег рыба. Я сразу же вышел из-за илима и вместе с другими поспешил туда, где это произошло.
Темучин увидел меня, улыбнулся и, не называя меня по имени, проговорил, указывая на Хромого Козла:
- Этот, что визжит от боли, как раздавленная ехидна, хотел посеять вражду между мной и моим другом. Выходит, он презирает и меня, и моего друга, хочет внушить мне, будто я не знаю, что такое быть другом и что значит иметь друга.
- Мы убьем его! - воскликнул бритоголовый юноша.
Темучин удержал его со словами:
- Неужели ты хочешь омрачить наш с Бортой праздник, хочешь, чтобы мы смешали вино с кровью? Гоните его в глубь леса. Пусть он там перешептывается с дикими зверями, шипит и пресмыкается, как змея. Забудьте о нем, как выбросил его из своей памяти я.
Его прогнали, а Темучин обнял меня:
- Извини меня за восемь слов, злых, лживых, грязных, за восемь капель яда, которые попали мне в ухо, пока я не расправился с ним!
Вечером я сидел еще некоторое время рядом с Темучином на теплом ковре перед шатром Борты. Лето уже состарилось и охладело, но лица наши горели от выпитого вина.
Когда Темучин удалился со своей женой Бортой, я спустился с холма, прошел мимо других юрт к своей, думая о моем покойном отце и его словах.
Под шкурами было жарко. Я закрыл глаза, чувствуя радость на сердце.
Глава 5
ЧЕТЫРЕ ЧУЖИХ ВСАДНИКА
Солнце посылало теперь совсем немного тепла, а ветер сдувал с деревьев мертвые листья. Лес как бы похудел. Река вздулась и несла на своей спине на север пожухшие листья. Мы вернулись из Черного леса, что на реке Туле, где передали хану Тогрулу дорогую шубу и напомнили ему о его дружбе с Есугеем.
Застолье позади, позади молодецкие забавы, и по вечерам воины поглядывали в сторону холма, на котором стояли шатры Борты и где жило счастье Темучина.
С окончанием лета начал иссякать и кумыс. Женщины жаловались не меньше мужчин: кобылье молоко веселило и их, день без кумыса - все равно что пасмурный день. По вечерам они пели в юртах:
Когда степь зеленеет
И длинные стебли колышутся на ветру в соку,
Кумыс пенится в наших ведрах и кубках,
Пенится и течет по праздникам рекой.Когда степь желтеет
И длинные стебли колышутся на ветру, увядая,
Кумыс не пенится в наших ведрах и кубках,
Не пенится и не течет по праздникам рекой.Но мы мечтаем,
Мечтаем о зеленом свете степей,
О колышущихся на ветру сочных стеблях,
Когда опять запенится кумыс в наших ведрах и кубках,
Запенится и потечет по праздникам рекой.
По утрам я уходил теперь не только ловить рыбу, но и на охоту в лес, потому что близилось время, когда волки начинают худеть, а их шкуры подниматься в цене.
Однажды мы с Темучином и Бохурчи, который прижился уже в нашей орде, поскакали в степь, пожелтевшую так, как о ней пелось в песне. Она совсем опустела и была до того негостеприимной, что бросала нам в глаза пригоршни песка. Встречный ветер раздувал оперения орлов, которые мы еще украсили, воткнув пышные перья сов. Орлы сидели на наших затянутых в кожаные перчатки кулаках.
Матово-красный шар солнца катился по облакам.
Вдали блеснул краешек озера.
Кричали чибисы.
Когда мы наметом пролетали теснины, мы слушали где-то совсем рядом свист байбаков, а под облетевшими кустами шныряли разные мелкие пушистые зверьки.
Мы ушли далеко в степь, дальше, намного дальше, чем обычно, но никого, кроме мелкого зверья, разбегавшегося при нашем появлении кто куда, и ничего, кроме перистых облаков над головами, не видели.
У маленького озерца, покрытого ранним утром тонким слоем льда, мы нашли первые волчьи следы. По расстоянию между широкими лапами сразу можно было догадаться, какой это крупный зверь; чуть в стороне лежали обглоданные кости.
Мы спешились и дальше пошли пешком. У невысокого холма присели и сняли с орлов маленькие наглазники, украшенные серебряными коронами, чтобы их глаза увидели то, чего не видели наши.
Когда поднявшийся ветер прогнал с неба облака, солнце позолотило степь. Вот она у нас перед глазами и под ногами, таинственная и необозримая. Там, где она смыкалась с небом, она не кончалась, а казалось, снова начиналась.
Сколько времени мы просидели молча, не скажу, но все мы встрепенулись, когда орлы напружинили крылья, защелкали клювами и, застыв, уставились в одну точку.
Мы отпустили их.