Благородные подняли ковер за четыре конца и понесли Властителя к его трону. Рядом с ним восседала Борта, а у его ног сидели сыновья и дочери, Мать Тучи и отчим Мунглик. Несколько в стороне от трона сидели младшие жены Ха-хана, и среди них прекрасная Хулан с мальчиком на руках.
Лица присутствующих сияли, как и их дорогие наряды, в лучах солнца.
Темучин поднялся и сказал:
- Наша новая империя расширила свои пределы, воины! Она простирается от Шинганского плоскогорья на востоке до Алтайских гор на западе и от озера Байкал на севере до самой пустыни Гоби на юге. Слову моему повинуются тридцать один народ, это два миллиона человек. И есть среди них один народ, который насчитывает четыреста тысяч человек. Это подобный чистейшему горному хрусталю народ монголов, храбрый и неодолимый. Он был со мной вопреки всем угрозам и страданиям, он был со мной и в радости, и в горе. Он - самое лучшее из всего, что рождено на земле. Он, верный мне, позволил мне добиться великой цели, и я хочу, чтобы отныне он звался "Небесно-синие монголы".
Ликованию не было предела.
Хан подошел к одному из множества больших котлов с вареной кониной. Нанизал на конец кинжала лучший кусок и поднес его Бохурчи, который вместе с остальными военачальниками стоял в улочке жертвенных огней. Это повторилось еще несколько раз: так хан, по древнему обычаю, награждал своих храбрейших воинов.
Потом призвав всех к спокойствию, властитель сказал:
- Если вы желаете, чтобы я был вашим господином, готовы ли вы все, исполнены ли вы все решимости выполнить то, что я прикажу, прийти, когда я позову, скакать, куда я вас пошлю, и убить каждого, на кого я вам укажу?
- Мы готовы, Ха-хан! - воскликнули вожди, нойоны и военачальники, ибо вопрос был обращен к ним одним.
- Да воцарятся порядок и мир!
Он поднял свой золотой кубок над головой, все благородные последовали его примеру, а народ поднял свои чаши, и радость озарила лето, мужчин, женщин и детей. Зазвучала музыка - били в барабаны, дули в трубы и рога, зазвенели сотни и сотни больших и маленьких колокольцев.
Мужчины танцевали перед ханом, а женщины перед Бортой.
Седовласый старый табунщик пробился к трону и попросил хана разрешить ему спеть песню.
- Тихо! - потребовал Темучин, и шум сразу улегся.
Старик запел песню. Он пел хриплым низким голосом песню о своей единственной овечке. Однажды эта овечка, его единственная, убежала от него в густой-прегустой лес, в самую чащобу. И ему пришлось переплыть пять озер и перейти через восемь холмов в поисках овечки. Он нашел ее. Она лежала в кустарнике, в глубине его. Но колючки у кустов были все равно что железные наконечники стрел. Когда он все же протиснулся в кустарник, схватил ее и потянул на себя, одна из колючек вонзилась ему в глаз и погасила свет этого глаза. "Но овечку свою, - завершил песню старый табунщик, - единственную мою овечку я все-таки спас!"
Чингисхан бросил одноглазому золотой пояс. Согбенный, тот поспешил замешаться в толпе. Я долго смотрел ему вслед. Прежде чем скрыться в своей юрте, тот несколько раз оглянулся, словно опасаясь, что его догонят и отнимут подарок.
А празднество опять разгоралось. Барабаны, трубы и рога вперемежку с сотнями и сотнями колокольцев.
Властитель воскликнул: "Ха-ха!"
И все выпили.
Властитель воскликнул: "Кху-кху!"
И все вскинули мечи к небу. Солнце смеялось.
И хан смеялся. И Борта. И сыновья.
Народ танцевал.
"Ха-ха!"
"Кху-кху!"
Иногда Темучин узнавал и отличал кого-нибудь из своих воинов. Тогда он подзывал его к себе:
- Послушай, это не ты отдал мне свою лошадь у Килхо, когда моя подо мной пала?
- Да, мой Ха-хан!
И тут же героя брали в круг и хлопали ему в ладоши.
На третий день празднеств голос хана снова перекрыл общий шум на широкой площади перед его дворцовым шатром:
- Я хочу огласить вам закон, ибо не было до сих пор порядка в степи. Дети не следовали заветам отцов, младшие братья не подчинялись старшим, мужья не доверяли женам, а жены не подчинялись слову мужа, подданные не воздавали подобающих почестей стоящим выше их, а вышестоящие не выполняли своих обязанностей перед подданными, богатые не поддерживали властителей, и никто не довольствовался тем, что имел. В родах начались смуты, люди перестали понимать друг друга, появилось множество недовольных, лжецов и клятвопреступников, воров, подстрекателей и грабителей. Когда Чингисхан возвысился и все пришли под его руку, он решил властвовать, руководствуясь жестким законом, чтобы в степи установились наконец спокойствие и благоденствие!
После этих слов он подозвал к себе юношу, которого мне никогда прежде не приходилось видеть. Властитель обратился к нему так:
- Ты - мудрый Тататунго и, как ты показал мне, умеешь прорезать на дощечке палочкой те слова, что я произнес. С сегодняшнего дня ты всегда будешь подле меня и будешь записывать все, что я скажу, потому что я хочу составить яссу, которая будет для всех, кто придет после меня, непререкаемым законом. Если потомки, которые народятся через пятьсот, тысячу и даже через десять тысяч лет после нас, будут сохранять в неприкосновенности и соблюдать законы и обычаи Чингисхана, Небо всегда будет благосклонно к ним и ниспошлет им свою помощь. Они будут долго жить, наслаждаясь земными радостями. Если же они не станут строго придерживаться яссы, империя сотрясется и рухнет. Они снова станут взывать к Чингисхану, но он к ним не придет.
Праздновали все лето.
Когда оно прошло, Ха-хан собрал вокруг себя своих ночных телохранителей и сказал им:
- Я обращаюсь к вам, мои старые верные стражи. К тем, кто в безлунные и беззвездные ночи охранял мою юрту, чтобы я мог спокойно и мирно смежить веки, к тем, кто возвел меня на трон, к тем ловким, сильным и смелым, кто был готов идти за меня на смерть, едва заслышав легкий шорох вдали, даже если это были не шаги подкрадывающегося врага, а шелест листьев березы. Отныне вас будут называть "Старыми ночными стражами". Сейчас, когда мне предопределено Небом владычествовать над всеми народами, я приказываю вам отобрать из всех тысяч и сотен еще десять тысяч человек для моей личной охраны. Эти воины, которые всегда будут при мне, должны быть высокого роста, сильными и бесстрашными. И вдобавок из родов вождей, нойонов и военачальников. А из этих десяти тысяч отберите тысячу для постоянной охраны моей дворцовой юрты.
Главный шаман Гекчу прошептал что-то хану на ухо. Это было против правил, хотя для многих не осталось незамеченным, что наш святой в последнее время то и дело появляется во дворцовой юрте. Люди в орде уже начали перешептываться: он-де начал оказывать влияние на хана, что ему вовсе не положено.
Только я захотел удалиться, как кто-то громко воскликнул:
- Разве есть такой обычай, чтобы шаман, даже если его зовут Гекчу, давал советы хану, прежде чем выскажутся его приближенные?
Шаман, весь сморщившись, неприязненно спросил:
- А если того желает Небо?
- Все наши обычаи в воле Неба! - ответил ему неизвестный мне человек, которого толпа как бы выдавила из себя и выдвинула вперед, чтобы властитель мог хорошо его слышать.
Однако Ха-хан промолчал.
Тогда Гекчу снова обратился к Чингисхану:
- Пока жив Хазар, твоя власть под угрозой, ибо Небо сказало: "Сначала над народами будет владычествовать Чингис, а потом властителем станет его брат Хазар".
- Что это за речи? - послышалось из толпы.
А властитель по-прежнему хранил молчание. Я хорошо видел его и заметил, как налился кровью шрам на его шее и как он задергался, хотя хан старался с невозмутимым видом смотреть поверх голов стоящих перед ним людей. Посланец Неба ухмыльнулся. Он знал хана не хуже меня и догадывался, наверное, что не хватает всего нескольких слов, чтобы навязать Темучину какое-то решение.
И шаман проговорил:
- Видел ли ты, великий хан, как твой брат Хазар держал за руку твою любимую младшую жену красавицу Хулан и…
- Стража! - взревел Темучин.
Толпа в испуге отступила.
Этот крик низвергся на них как раскаленная лава с горы. А потом люди все-таки подняли головы, любопытствуя узнать, какой приказ отдаст хан.
- Снимите с Хазара шапку и пояс и приведите на допрос связанным!
Посланец Неба прижмурил глаза и с нескрываемым торжеством бросил взгляд на мужчину, усомнившегося в его всесилии.
Когда стражи и телохранители притащили Хазара, к дворцовому шатру на белом верблюде подъехала Мать Тучи и, увидев лежавшего на земле Хазара, разрезала на нем ремни и веревки, выхватила из рук стража его шапку и пояс и вернула сыну. Потом старуха села, поджав под себя ноги, расстегнула халат и обнажила свои ссохшиеся груди. И сказала Оэлон-Эке:
- Видите их? Это те самые груди, из которых вы сосали молоко! Что такого сделал Хазар? Темучин обычно высасывал одну мою грудь, Хазар же - обе и приносил мне облегчение. Вот почему моему мудрому Темучину дарованы силы духовные, а Хазару даровано умение натягивать тетиву и сила богатыря. Сколько раз он своей меткой стрелой разил в боях тех, кто поднимался против тебя, сколько раз его стрела опрокидывала наземь разведчиков врага, пытавшихся скрыться? Сколько племен благодаря ему стоят теперь за твоей спиной? И сейчас, когда враги повержены вами, Хазар тебе больше неугоден? Видеть больше его не можешь, да?
- Мать! - сказал Темучин, желая умерить ее гнев. - Наш шаман…
- Умолкни! Шаман нашептывает! Разве боги приказывали говорить тихо, когда говорят правду?
Гекчу отступил на шаг назад.
Хан уставился на него.
А Мать Тучи не унималась: